Кэтрин М. Валенте. Сияние: Роман / Catherynne M. Valente. Radiance, 2015. Перевод с английского Наталии Осояну. М.: АСТ, 2020
Жила-была девочка, у которой было все, что нужно для счастья. Лучший на свете папа, настоящий волшебник, заставлявший осьминогов говорить, а мертвых оживать, души в ней не чаял и пылинки сдувал. Лучшая на свете мама, менявшаяся раз в несколько лет до неузнаваемости, учила дочку самым важным вещам — хитрости и терпению, сноровке и отваге. Не было в жизни девочки только одного — ощущения подлинности. Как отличить подделку от оригинала, искреннее чувство от безупречной игры на публику, если магическая иллюзия ничем не уступает реальности, а часто и превосходит ее? Поэтому когда девочка выросла и овладела фамильным искусством не хуже отца, она покинула родовое гнездо, полное чудес и диковин, и отправилась странствовать в поисках подлинного, непритворного. И сгинула на краю света, исчезла без следа, не завершив главное дело своей жизни — крестовый поход в поисках настоящего. Теперь, много лет спустя, безутешный отец пытается восстановить цепочку событий, которые привели к печальному финалу, разобраться, что же на самом деле случилось с его единственным ребенком, или сочинить правдоподобную историю, способную склеить разбитое сердце.
Судя по романам, уже переведенным в России, Кэтрин Валенте — автор, мягко говоря, непростой: и «Бессмертный», и двухтомные «Сказки сироты» организованы по-барочному причудливо, изобретательно, нетривиально. Однако в новой книге писательница определенно превзошла сама себя. Роман «Radiance» (не путаем с другим «Сиянием» — «Shining» Стивена Кинга) соткан из фрагментов киносценариев, журнальных репортажей разных лет, протоколов допроса, дневниковых записей и прочих документов, имеющих отношение к судьбе знаменитого кинорежиссера Персиваля Анка и его дочери, Северин Анк, чья блестящая карьера кинодокументалиста трагически оборвалась на самой высокой ноте. Такой постмодернистский коллаж, смысл которого проясняется далеко не сразу. Валенте легко меняет модальность, перескакивает от одного фокального персонажа к другому, примеряет разные жанровые маски, погружается то в нуар, то в готику — все это, безусловно, может сбить с толку. А чтобы жизнь медом не казалась, писательница усложняет задачу и вводит еще одну переменную. Действие «Сияния» разворачивается в параллельной вселенной, скроенной по лекалам ранней американской фантастики, от Эдгара Райса Берроуза до Эдмонда Гамильтона и от Джека Уильямсона до Стенли Вейнбаума. Бесконечный Фронтир, семьдесят планет и спутников Солнечной системы — и каждый из них обитаем, на каждом возможна жизнь, повсюду раскиданы земные колонии. Усыпанный съедобными лилиями Плутон; Уран с его хтоническими культами; Фобос, который сотрясают голодные бунты. И, конечно, Луна, межпланетная столица киноиндустрии, небесный Голливуд, сияющий в ночи, где родилась Северин, — и непостижимая Венера, где молодая женщина пропала без вести. Мир вымышленный, небывалый, невозможный, но при этом населенный абсолютно реальными, психологически достоверными героями, испытывающими всю гамму человеческих чувств.
Это сочетание фантастического и реалистического не случайно: каждая деталь «Сияния», весь безумный сеттинг работают на главную авторскую задачу. История Северин и Персиваля построена вокруг вечного конфликта между «правдой вымысла» и «правдой факта». Так ли велика разница между художником с разнузданной фантазией и документалистом, который собирает случайные эпизоды в единый пучок и выстраивает стройное, внутренне непротиворечивое повествование с безупречной внутренней драматургией? В конце концов, оба они стремятся к одному: «Финал означает, что во вселенной есть порядок, что у событий имеется цель. Что есть причина, по которой надо делать то и это; ответ, который можно отыскать; ключ к поставленным задачам, напечатанный на последней странице книги. Найди один финал, настоящий финал — искупи грехи вселенной, освободи ее от смерти». Поскольку финал у «Сияния» есть, и вполне ударный, нетрудно догадаться, к какому ответу склоняется сама Кэтрин Валенте.
Адам Нэвилл. Никто не уйдет живым: Роман / Adam Nevill. No One Gets Out Alive, 2014. Перевод с английского Романа Демидова. М.: АСТ, 2020
У девятнадцатилетней Стефани Бут нет ни профессии, ни образования, ни преданных друзей, ни любящих родителей, ни солидного банковского счета. Даже со своим молодым человеком, таким же неудачником, она решительно рассталась несколько недель назад. Во времена более вегетарианские со всем этим можно было бы постепенно разобраться — но только не в эпоху экономического спада, охватившего всю Великобританию. Полная безнадега: жизнь Стефани вроде бы только началась, а уже с грохотом катится под откос. И глубочайшей точкой ее падения становится «нехороший дом» № 82 по Эджхилл-роуд, убогая комнатушка, которую сдает скользкий тип с повадками мелкого уголовника, — зато сдает за такие копейки, так что Стефани готова закрыть глаза на некоторые странности и переехать немедленно.
Если на этом месте вы заподозрили, что речь у нас пойдет о традиционной истории про «дом с привидениями», поздравляю: бинго, угадали! Не раскрываю никаких тайн — сам Адам Нэвилл отчетливо декларирует свои намерения не то на пятой, не то на седьмой странице. Загадка не в том, что именно происходит со Стефани Бут (ежу понятно — до нее пытаются достучаться призраки), а почему это происходит. Мотив, причина, скрытая подоплека. Вообще примерно так же построены все подобные истории: самими призраками читателя (а уж тем более зрителя) сегодня не удивишь и не напугаешь, но вот заинтриговать сопутствующими обстоятельствами можно — и с этим Нэвилл справляется вполне успешно. Более того, во второй половине книги автор одним движением отсекает все лишнее — и выясняется, что дело по большому счету не в злосчастном доме № 82, что в жизни богатых и знаменитых чудовищные события случаются не реже, чем с несчастными запуганными девочками. Перед экзистенциальным ужасом все равны, все одинаково уязвимы, известность и капитал не остановят тьму, исподволь вползающую в душу.
«Никто не уйдет живым», разумеется, литература насквозь формульная: читатель, знакомый с жанром, без труда угадает, что было, что будет, чем сердце успокоится. Однако у Адама Нэвилла есть еще и собственная универсальная формула, которую он с минимальными изменениями использует в «Ритуале», «Судных днях», «Доме малых теней». Главный герой — с юношеской психологической травмой и сомнениями в собственной вменяемости, желательно человек творческий; дикая секта с членовредительскими ритуалами; кровожадные чудовища из-за пределов нашей реальности; внезапный сюжетный поворот ближе к финалу. Все это есть и в новой его книге. Да, с одной стороны — самоповтор, до некоторой степени даже автоплагиат. С другой стороны, такая предсказуемость успокаивает, создает ощущение комфорта вопреки жуткому сюжету — и, чтобы получить Премию Августа Дерлета за «No One Gets Out Alive» в 2015 году, Адаму Нэвиллу этого вполне хватило.
Ник Харкуэй. Гномон: Роман / Nick Harkaway. Gnomon, 2017. Перевод с английского Ефрема Лихтенштейна. М.: АСТ, 2020
Новый роман Ника Харкуэя начинается как традиционная алармистская антиутопия в духе «Черного зеркала». Великобритания ближайшего будущего обменяла право первородства на чечевичную похлебку, свободу и гражданские права — на безопасность. Интеллектуальная система Свидетель ведет тотальную слежку за каждым англичанином на самом глубоком уровне, анализирует все данные, включая медицинские, обеспечивает народное голосование, предупреждает о возможных угрозах, охотно дает подсказки по любому вопросу — от карьеры до личной жизни. Свидетель полностью автономен, не подвержен человеческим страстям, его нельзя ни подкупить, ни соблазнить, ни взломать. Ну, по крайней мере, так считает подавляющее большинство британцев. Единственное, чего он не может, — без запроса залезать в голову, читать человеческие мысли. Зато по запросу, по решению врачей или спецслужб — запросто! Святое же дело — спасти общество от опасного социопата или человека с психическими проблемами от него самого. Все на благо людей — и, если с пациентом во время такой операции, не дай бог, случится что-то неладное, инцидент будет расследован со всей строгостью и беспристрастностью. Одна из центральных героинь «Гномона», инспектор с экзотическим именем Мьеликки Нейт, ведет именно такое дело: расследует смерть подозреваемого, находящегося под арестом, случившуюся не то по преступной халатности, не то по злому умыслу. А для этого ей приходится погрузиться в воспоминания, примерить личность покойной Дианы Хантер, культовой писательницы, затворницы и опасной криптоанархистки.
Вроде бы никаких сюрпризов этот сюжет не предвещает, но стоит читателю расслабиться, обмякнуть и приготовиться к привычному течению антиутопического нарратива (верный раб Системы внезапно прозревает, осознает, насколько та бесчеловечна, и начинает заведомо обреченную борьбу), как Харкуэй наносит ошеломляющий удар. Печальная повесть о Мьеликке Нейт и Дине Хантер обрывается на полуслове, действие переносится в Грецию 2010-х; в современную Великобританию; в Древний Рим; на миллионы лет в будущее, где наши отдаленные потомки давно покинули Солнечную систему, ставшую для них слишком тесной. Миры и времена мелькают перед глазами, загадки множатся, герои появляются и исчезают. И, разумеется, все эти истории неразрывно связаны друг с другом, пронизывают друг друга, работают вместе как один гигантский и хорошо смазанный механизм. Ник Харкуэй, сын Дейвида Джона Мура Корнуэлла, более известного миру как Джон ле Карре, — мастер путать следы, сбивать с толку, мистифицировать читателя: это было видно уже по «Миру, который сгинул», первому его роману, переведенному на русский, ну а в новой книге автор довел свой творческий метод до совершенства.
«Гномон» из числа тех редких для жанровой литературы романов, которые не просто рассказывают историю, но ставят под сомнение природу человеческой личности и самой реальности. Это роднит книгу Харкуэя с сочинениями не столько Уильяма Гибсона, как утверждает Уоррен Эллис в цитате на задней стороне обложки, сколько с произведениями Филипа Дика. Писатель исподволь подводит нас к мысли, что мир Мьеликки Нейт не более (но и не менее) реален, чем вселенная Афинаиды, женщины-алхимика IV века нашей эры, или Тысячеглазого демона из далекого постчеловеческого будущего, — и делает это с исключительным мастерством. В финале Харкуэй вроде бы расставляет все по полочкам, упорядочивает хаос, восстанавливает иерархию — но в том-то и фишка, что ни один из многочисленных рассказчиков, включая авторское «я», не выглядит тут стопроцентно надежным: как ни крути, как ни верти эту сложную головоломку, а зерно сомнения неизбежно остается.