Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Мартыновым Кириллом Константиновичем либо касается деятельности иностранного агента Мартынова Кирилла Константиновича.
«Механическое пианино», первый роман Курта Воннегута, описывает будущее, в котором всю работу делают машины под управлением небольшой группы инженеров. В течение веков труд был ярмом, на которое обречен человеческий род. Тяжелая работа была источником страданий, так что в России про умерших говорили «отмучился»: дескать, тянуть лямку больше не придется. Но Воннегут писал антиутопию, и в «Механическом пианино» конец работы понимался как конец смысла жизни. Ведь без работы у человека нет ни социального статуса, ни амбиций. Воннегута цитирует программист и предприниматель Мартин Форд, написавший недавно мировой бестселлер «Роботы наступают. Развитие технологий и будущее без работы».
Тезис Форда прост. Вторая половина XX века стала золотой эпохой наемного труда: рост производительности сопровождался ростом доходов и занятости, средний класс заявил о себе как о крупнейшей социальной группе. Но уже в 1970-х наметился перелом, а теперь мы и вовсе переживаем закат массового процветания. В 2013 году рядовой работник в сфере промышленного производства в США получал на 13% меньше, чем сорок лет назад. Впервые за много десятилетий у двадцатилетних американцев нет гарантии, что они будут зарабатывать больше, чем поколение их родителей.
Технологии вносят все больший вклад в развитие производительности труда, а собственники производства все меньше нуждаются в услугах людей. Раньше считалось, что от новых технологий пострадают в первую очередь низкоквалифицированные работники, но теперь в зоне риска находится и средний класс. Роботы — точнее, компьютерные программы — проанализируют данные, собранные вами за время вашей карьеры, и научатся выполнять ту же работу дешевле и быстрее, чем вы. Под ударом уже оказались врачи, юристы, финансовые аналитики и преподаватели. Форд приводит радикальный пример диагноста, специализирующегося на оценке рентгеновских снимков: чтобы выполнять такую работу профессионально, человеку сегодня нужно учиться больше десятилетия, а для нейросетей эта задача уже близка к тривиальной. Белым воротничкам не поможет ни креативность, ни способность переучиваться и приобретать новые навыки.
Автоматизация становится возможной в результате симбиоза двух технологий — больших данных и машинного обучения. Компьютеры уже не нужно программировать на выполнение человеческой работы — старый алгоритмический подход, характерный для теории искусственного интеллекта середины прошлого века, оказался неэффективным. Сейчас компьютеры обучают искать закономерности и выдавать статистически приемлемый результат, совершая при этом и ошибки, — совсем как люди. То, что мы называем «работой», в конце концов сводится к набору повторяющихся действий, основанных на «опыте» или «здравом смысле». В большинстве массовых профессий такой интеллектуальный труд может быть автоматизирован.
Скептики утверждают, что машины никогда не смогут заменить человека (в ход идут любые аргументы, от математических до мистических), но это возражение легко отбросить, сославшись на автоматизацию, которая уже случилась: в сфере скоринговых систем, анализирующих кредитоспособность клиентов банка, или в выдаче рекламы в интернете. Еще одна очевидная линия критики алармистских взглядов на будущее работы связана с историей технологий. В течение веков технологии уничтожали одни профессии, но в конечном счете создавали новые, которые чаще всего оказывались более интересными и высокооплачиваемыми. Проблема этого аргумента в том, что никому пока не удалось сформулировать правдоподобную гипотезу, какие новые массовые профессии будут созданы нынешними технологиями (если, конечно, не принимать в расчет различного рода bullshit jobs — вакансии, специально созданные для того, чтобы у людей была хоть какая-то работа). Лучший ответ, кажется, принадлежит сооснователю журнала Wired Кевину Келли: люди начнут специализироваться на «постановке задач для роботов» — то есть станут кем-то вроде менеджеров robot resources. Но представить, что эта рыночная ниша потребует десятков миллионов рабочих рук (вот уж архаический оборот речи), довольно трудно. Похоже, что лучше готовиться к будущему без работы.
Форд пишет, что постепенно мы придем к пониманию: машины — больше не средство увеличения производительности работников. Напротив, большая часть работы может быть выполнена без участия людей. Это изменит представления о соотношении труда и капитала — и, если не предпринимать специальных усилий, грозит беспрецедентным ростом неравенства. Автор напоминает, что в Google и Facebook заняты ничтожно малое число работников на фоне рыночной капитализации двух компаний и их влияния на современный мир. Эта модель скоро станет нормой: важно не то, сколько у вас сотрудников, но какими технологиями вы владеете.
Контекст, заданный Фордом, который собрал в своей книге почти все аргументы по теме, заставляет спорить сразу о нескольких вещах.
Первый уровень этой дискуссии связан с персональными рисками потери работы. Всех интересует вопрос: что будет именно с моим рабочим местом в этом ужасном мире роботов? В разных отраслях ситуация будет очень неравномерной — но парадокс в том, что, чем больше ваш доход, тем сильнее мотивация работодателя попытаться заменить вас программой. Студентов-философов я утешаю тем, что нашу профессию будут автоматизировать в последнюю очередь из-за низкой экономической рентабельности этой затеи. Большинство работников, начавших карьеры в доавтоматическую эпоху, скорее всего, смогут выйти на пенсию в положенный срок. Работодатели будут долго присматриваться к возможностям роботов и вряд ли станут рисковать. Кроме того, ваши действия на рабочем месте имеют ценность: накопленные данные можно использовать для обучения нейронных сетей, которые придут нам на смену.
Второй уровень начинается вместе с современными спорами об образовании: чему мы должны учиться сами, чему учить детей — в мире, где индустриальное образование, массовые компетенции стремительно теряют свою рыночную ценность? Здесь почти ничего не ясно. Одни призывают учиться узким специальностям, в которых вы можете стать лучше всех, а затем при необходимости переучиваться снова и снова. Другие говорят, что цениться будут в первую очередь так называемые soft skills, которые автоматизируются хуже всего, — вроде критического мышления и способности вдохновлять других людей. Поп-гипотезы в образовании гласят, что сейчас самое время учиться на философов: как уже сказано, их не автоматизируют и они вполне владеют soft skills, не имея почти ни одного hard.
Третий уровень ставит вопрос о структуре и судьбе общества, в котором большинство граждан будет безработными. Право на труд будет выглядеть архаикой, потому что рабочих мест определенно не будет хватать на всех. Работа, соответственно, больше не сможет быть основным признаком социального статуса. На классический американский вопрос «чем вы занимаетесь?» люди уже не смогут отвечать, называя профессии. Отчасти ответом может быть введение безусловного базового дохода, который — в качестве меры по сокращению государственных издержек и как дополнительная гарантия социальной стабильности на случай резких изменений экономического уклада — всерьез обсуждается сейчас в европейских парламентах. Но даже с базовым доходом остается огромное количество рисков: в безработном обществе нам жить не доводилось, а массовая безработица расценивалась как социальная катастрофа. Что будет с экономикой, ориентированной на массовое потребление? Откуда взять постоянно растущую армию потребителей в мире, где работают роботы? Что случится с демократией после исчезновения фигуры налогоплательщика? Почему у людей, которые лишь получают от государства услуги, по-прежнему сохранятся политические права? И чем будут заниматься люди, десятилетиями сидящие на пособиях?
Наконец, последний уровень связан с критикой понятия «работы» как таковой и вопросом о конце работы. В историческом контексте наемный труд как основа общественной жизни — совсем недавнее явление. До эпохи промышленной революции люди обыкновенно не «ходили на работу» (крестьяне обрабатывали поле рядом со своим домом, ремесленник работал дома вместе с членами своей семьи), не открывали вакансий, не увольнялись, не существовало индекса безработицы. Работа может оказаться таким же временным феноменом, как господство масс-медиа, начавшееся с эпохи книгопечатания. Опыт современного мира выстроен вокруг наемного труда — но нет никаких причин считать, что так будет продолжаться вечно.
Возможно, проблема, поставленная Фордом, глубже: речь не просто о технологической и социальной трансформации, но и о том, что вся работа однажды может быть сделана. Бакалейщик в последний раз потушит свет в семейной лавке, и отныне трудиться будут только машины. А человеку, сбросившему ярмо труда, придется переизобретать себя и свою жизнь заново. Эта линия была намечена уже у Поля Лафарга, зятя Маркса, в 1880 году поставившего вопрос о «праве на лень»: на смену среднему классу может прийти массовый праздный класс. То, что у Форда начинается как великая угроза, может в конечном счете оказаться великим освобождением. Как тогда мы будем отвечать на вопрос «чем вы занимаетесь»?