Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Мария Тухто
Роман о рассыпающемся диалоге
Дмитрий Данилов. Саша, привет! М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022
Роман Д. Данилова «Саша, привет!» вышел в конце января 2022 г. История о филологе Сереже, попавшем за секс с несовершеннолетней на Комбинат и обреченном на мучительное ожидание смерти, привлекла внимание критиков и породила немалое количество рецензий. Текст, в который «каждый вчитывает <...> то, что хочет», вызвал разнообразные оценки: каждый критик по-своему смещает акцент — и, в зависимости от выявленных признаков, хвалит или хоронит роман. «Саша, привет!» интерпретируется и как политический выпад автора, и как «антиутопия комфорта», и как антиутопия «экзистенциальная», мишень которой — равнодушное к «памяти смертной» общество...
Ключевой для понимания текста интерпретацией становится мысль о мире, в котором государство неуклонно «расчеловечивает» граждан. Центральным нервом является не столько равнодушие людей, которые «молчат и с мертвецким спокойствием принимают все происходящее вокруг», сколько их нежелание слышать и слушать друг друга. «Вайб российской антиутопии» заключается в абсолютной коммуникативной неудаче, осознанно и неосознанно порождаемой героями. Ключ к пониманию происходящего обнаруживается в словах человека в черно-сером (напрашивается аналогия с пьесой Л. Андреева «Жизнь человека»), который с флегматичностью Смоктуновского-И.О.О. говорит Сереже: «Просто молчите сейчас и молчите дальше, всегда».
Бессмысленные, затянутые диалоги, напоминающие импровизацию слабых актеров, построены по уже знакомому читателям Данилова принципу: абсурд вытекает из полной невозможности предсказать, какой фрагмент произнесенного тобой предложения будет подхвачен собеседником (ведь иерархия смыслов отсутствует), в каком ключе он отреагирует на вырванную из контекста фразу — и куда после этого свернет разговор. Неуправляемость коммуникации, важнейшего инструмента объединения людей, — вот главная причина гибели человечества. Даже филологи признают свое бессилие предсказать финал лекции: спор студентов о трехзвездочном отеле максимально неуместен и нелогичен. На фоне потери контакта тотальное спокойствие государственной машины (классический для хоррора прием контраста между хладнокровием убийцы и творимым им безумием, что в романе работает сильнее запланированной автором антитезы «вежливизации» и недопустимой СК) вполне закономерен. «Саша, привет!» — это роман о рассыпающемся диалоге.
Распад коммуникации приводит не только к гибели человека, но и к полному языковому обессмысливанию повествования. По какому принципу строятся наигранно равнодушные описания, напоминающие пародию на совет писателю не называть чувства героев напрямую? Воспринимающее сознание, внутренний монолог Сережи не только не поддерживается оптикой («камера» дает осечку и «влезает» в голову героя лишь в паре мест: «Сережа наблюдает проносящиеся мимо него <...> здания, и ему как-то все равно, и уголком сознания он думает, какая, собственно, разница и зачем это все»), но и в целом построен на отсутствии ассоциативных связей, что несвойственно потоку сознания. Прием рушат и периодические комментарии в стиле «а зря».
Поскольку автор настаивает, что текст «будет чем-то вроде кино», представим, что роман — это записанный на диктофон полилог на съемочной площадке, где каждый — от режиссера («Наверное, подробные описания излишни») до шофера Палыча («Стоит, как идиот, на Красной площади, смотрит на все вот это») — комментирует сюжет, перебивая собеседника. Безусловно, некоторые фразы можно отнести и к воспринимающему сознанию Сережи («<...> в прекрасном цветущем саде. Или саду. Как правильно?»), и к ритмизованной, сбивающейся на звукопись прозе автора-поэта («Наконец человек отрывается от созерцания парка и продолжает идти туда, куда он шел. Человек идет туда, куда он шел. Он идет, идет и наконец приходит туда, куда он шел. <...> Мысль тупеет, упирается в тупик»). Текст оказывается свернутой пьесой или киносценарием со сломанной четвертой стеной.
Роман приобретает художественную законченность благодаря возникающей атмосфере равнодушия и апатии. Автор творит страшный мир, который настолько бесцветен, что повторяющиеся бытовые сцены описываются наспех, стремятся «слипнуться в сплошной серый комок» — а в экранизации пьесы Данилова «Человек из Подольска» (2020 г.) именно эти, с дергающейся, ускоряющейся камерой, кадры изображают судорожные метания героя по коридорам в тщетных поисках свободы.
Главный герой — не «способный на активное сопротивление протагонист», а смирившийся с безумием государства неудачник, герой нашего времени, который идет по пути наименьшего сопротивления. Даже для объяснения с Илоной Сережа, совсем как «пропивший глобус» географ, не находит ни сил, ни правильных слов и оправдывается неизбежностью смерти. Мир, в котором люди пытаются «как-то коммуницировать»; мир, в котором после фразы «Теперь я буду рассказывать вам о том, что я чувствую, находясь здесь, в тюрьме» герой теряет подписчиков; мир, в котором преподаватель-филолог реагирует на любой вопрос студента фразой «Вы о***ли?» (или, изощренно унизив спросившего, отправляет группу читать Википедию); мир, в котором человек всеми силами стремится избежать общения, — обречен.
В таком ключе и «что-то вроде хеппи-энда» — финал закономерный. Роман, построенный на равнодушии, должен иметь такую — по обе стороны спектра — концовку: какая разница, расстреляли Сережу или нет? Ощущение хаоса и неуверенности выливается в тотальную пустоту, а иллюзия свободы выбора предсказуемо уводит в небытие.
* * *
Мария Лебедева
Бойцовский клуб на переменке
Ханипаев Ислам. Типа я. Дневник суперкрутого воина. М.: Альпина нон-фикшн, 2022
«Люди все время меня спрашивают: знаю ли я Крутого Али?» — мог бы начать Рассказчик.
В дебютной повести лауреата прошлогоднего «Лицея» Ислама Ханипаева, как и у Паланика, Рассказчик проваливается в беспамятство, дерется и слушает собственное альтер эго. Даже отчасти тоже безымянен — он просто еще не выбрал, как его будут звать. Окружающие, правда, не всегда соглашаются звать его Безымянным Воином и зовут Артуром. Ему восемь. Он хочет стать злым и великим, убить всех врагов, начиная с Гасана-Вонючки. А еще — отыскать биологического отца, ведь в новой приемной семье есть только типа мама и типа старший брат. Но пока отца рядом нет, его наставник — выдуманный Крутой Али, старательно диктующий в личный дневник список правил настоящего воЕна.
Признание Ислама Ханипаева в том, что прочел за всю жизнь всего около тридцати книг, скорее всего, не бравада. Он пишет из своего нерайского рая, где мир совсем новый, и каждому предмету и существу лишь предстоит раздать имена — чувство новизны передается и читателю, как бывало и раньше с книгами даже куда более неискушенных (чаще ввиду возраста, чем позиции) авторов ярких кинематографичных историй — как девятилетняя Дейзи Эшфорд и ее «Малодые гости» или пятнадцатилетний Кристофер Паолини, автор «Эрагона».
Ненамеренно, но закономерно «Типа я» выходит похожей на целый ряд таких полувзрослых-полудетских книг — интонациями, сюжетом, даже общими эпизодами. И на «Дневник слабака» Джеффа Кинни, и на «Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения» Фредрика Бакмана, и на «Главу Джулиана» Р. Дж. Паласио, и на все же прочитанный писателем «Голос монстра» Патрика Несса, и на — как ни странно — «Дни нашей жизни» Микиты Франко, и отчасти на «Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня» Алекси Шермана или даже на «Манюню» Наринэ Абгарян. Простота что сюжета, что языка, что героев окупается легкостью, свежестью, искренностью. Колоритными описаниями города, где большая мечта — иметь золотой унитаз, как у местного богача. Блестящими, зачастую действительно смешными диалогами: сценарное прошлое автора помогло отточить этот навык.
К тому же «вдали от прочих книг» не равняется «в вакууме вообще». Повесть взяла многое от популярной культуры (грандиозный зрительский опыт Ислама Ханипаева не подвергается сомнению) — но именно потому и напоминает поломанный янг эдалт. Направленность на молодых взрослых выдает и глубокая травма героя-аутсайдера, которую он проживает как может, и авантюрное путешествие в поисках отца (а на деле — себя), и разочарование во взрослых, и горячее желание найти близких по духу — свою «суперкрутую команду» из приятеля Расула («умный»), рассудительной одноклассницы Амины («красивая») и смелой Румины (которая умрет первой в случае необходимости — роли распределял сам Безымянный Воин). Современная Махачкала рисуется действительно отходящей от патриархальных устоев. Взять хотя бы портреты старших героинь, живущих без мужчин: мама Румины — вдова, «типа мама» Артура — в разводе. Или — саму Румину, на пару лет старше героя, умеющую запросто поколотить что его, что назойливого поклонника Расула и неизменно дружелюбную только к Амине. Эта галерея женских портретов не кажется чем-то примечательным, если не помнить, что речь идет о современной дагестанской прозе. Знакомой широкому кругу читателей разве что по книгам Алисы Ганиевой (также показывающей через героинь, как изменилось общество, — а в случае Ислама Ханипаева это еще и попытка отойти от призмы male gazе). Артур достаточно свободен в частных суждениях, признавая, что Румина сильнее его, а Амина не только красивая, но и умная.
Но все-таки при этом в целом главным хранителем традиций Дагестана всегда оказывается тот же Артур — наперекор мировоззрению янг эдалта с принципом «живи сам, дай жить другим»; локальная культура подавляет всеобщую. В послесловии автор (помимо объяснения замысла всем, кто почему-то не понял) старается предостеречь от того, чтобы советы Крутого Али претворяли в реальную жизнь, — но история закончена, и оттого маленькое морализаторство существует будто отдельно от книги.
Дело даже не в том, что Артур истово жаждет всего, что можно назвать токсичной маскулинностью, — это этап развития. Такое нередко и в жизни: дети, воспитанные по советам из НЭНа, осознанно идущие в садик в гендерно-нейтральных одежках органического хлопка, приходят домой топить за традиционные ценности. Дьявол в деталях: герой донимает бездетного мужчину, не в его ли жене проблема, в обращении к Расулу зовет Румину не иначе как «твоя будущая жена» (друг того хочет, а ее кто же спросит), внимательно слушает типа брата, в шутку бросающего типа маме «женщина, ты не поймешь». Это ж забавно и мило, смотрите, совсем как взрослый: играет в насилие, сам выдает сексистские фразы, лезет с советами срочно рожать. Это такая игра. Такое убийство чести внутри городка из лего, калечащие надрезы между кукольных ног, принуждение Барби к материнству, бойцовский клуб на переменке. Страшно — если б такое еще и взаправду случалось...
А, стоп. Подождите.