Джуди Вайсман. Времени в обрез: ускорение жизни при цифровом капитализме. Издательский дом «Дело», 2019
Постмодернизм, не изменивший мир
Ставя под сомнения расхожие суждения в духе технологического детерминизма (гаджеты нас поработят или уже поработили), Вайсман исходит из смелого предположения, что переживаемое нами ускорение жизни — явление далеко не уникальное. Глобализация пространства, напоминает она, состоялась не благодаря интернету и мобильной связи, а гораздо раньше — после изобретения телеграфа, который тоже обещал уничтожить пространство и время и связать воедино все человечество.
«Телеграф оказал глубокое влияние на торговлю, государственное управление, военную сферу и колониализм, резко изменив представления простых людей о времени и пространстве, — пишет Вайсман. — Хорошо известна роль телеграфа в учреждении стандартного „железнодорожного” времени. Постепенный переход на время по Гринвичу загнал мир в рамки единой временной шкалы, искоренив прежние, местные способы счета времени. Аналогичным образом стандартные меры длины и площади подчинили единому измерительному режиму пространство... Телеграф был ключевым орудием, превратившим время в новый торговый фронтир. До изобретения телеграфа рынки пользовались относительной взаимной независимостью, а принципиальным методом торговли служил арбитраж — покупки по низкой цене и продажи по высокой цене посредством физического перемещения товаров. Когда же в результате появления телеграфа цены на товары в разных местах выровнялись, торговля товарами превратилась из торговли в пространстве в торговлю во времени: спекуляции переместились из пространства во время, на смену арбитражу пришли фьючерсы... В определенном смысле телеграф создал будущее».
В той же эпохе — рубеж XIX и ХХ веков — автор обнаруживает и аргументы, которые позволяют весьма скептически относиться к модным еще недавно концепциям постиндустриального общества. Обращаясь к работам недооцененного социолога Георга Зиммеля, Вайсман указывает, что ключом к современности он, в противоположность многим другим социальным теоретикам, считал вовсе не промышленное предприятие, индустриальное производство или его рациональную организацию, а большой город. Именно поэтому, отмечает Вайсман, идеи Зиммеля об ускорении темпа жизни в Европе эпохи fin de siècle, его рассуждения о духе времени (zeitgeist) носят такое сходство с постмодернистскими дискуссиями о нашем современном образе жизни.
Здесь, впрочем, Вайсман, не оригинальна. К работам Зиммеля обращался еще в 1989 году в книге «Состояние постмодерна» известный левый экономист и урбанист Дэвид Харви, видевший в переходе к постмодерну лишь очередной этап пространственно-временного сжатия, определяющего всю динамику капитализма за несколько столетий. И в этом смысле, делал вывод Харви, постмодерн сложно считать чем-то качественно новым — скорее это просто новая стадия капитализма, обладающая собственным режимом накопления, гораздо более гибким и нестабильным, в отличие от предшествующего ему фордизма. В похожей логике рассуждал и еще один крупный американский теоретик постмодерна — Фредерик Джеймисон, и книгу Джуди Вайсман можно считать достойным развитием идей этих живых классиков.
Джуди Вайсман
Фото: Jorge Quiñoa/Jot Down
О каком-то принципиальном изменении общества, по мнению Вайсман, можно было бы говорить в том случае, если бы сбылись многочисленные предсказания середины ХХ века о том, что автоматизация производства и быта произведет «революцию досуга». Среди авторов подобных прогнозов были даже такие маститые экономисты, как Джон Мейнард Кейнс, который утверждал, что в начале XXI века люди будут работать всего три часа в день. Но в действительности вместо этого широчайшее распространение получил символический образ исступленного человека, плененного новейшими технологиями и целиком зависимого от смартфонов и планшетов. И здесь, опять же, приходит на ум описанный Зиммелем классический житель большого города — пресыщенный индивидуум, который страдает от «повышенной нервности жизни, происходящей от быстрой и непрерывной смены внешних и внутренних впечатлений». А главная задача, пути к решению которой пытается найти Вайсман — обретение человеком «темпорального суверенитета», — слишком уж напоминает о классической модернистской эпопее Пруста «В поисках утраченного времени», где герой-рассказчик также пытался обрести то время, потерянное в погоне за соблазнами большого города.
Социология микроволновки
На вопрос о том, почему ожидания, связанные с техникой несколько десятилетий назад, не оправдались, Вайсман дает простой ответ: эти прогнозы не учитывали социальное измерение техники, ее включенность в различные общественные контексты. Вот, скажем, любопытное рассуждение Вайсман о таком тривиальном бытовом предмете, как микроволновая печь, которая считается классическим устройством для экономии времени. Первоначально это было типичное изделие двойного назначения, родившееся в недрах военно-промышленного комплекса. Микроволновки были разработаны для использования на подводных лодках и только потом стали предлагаться для использования в быту, причем со специфическим гендерным акцентом — в качестве устройств для разогрева готовой еды, которыми должны пользоваться мужчины, особенно холостые. Однако новинка, оказавшаяся на полках магазинов рядом с другими типично мужскими устройствами — аудиоаппаратурой и видеомагнитофонами, — не пользовалась спросом и была перепозиционирована на домохозяек.
«Создание микроволновой печи — сюжет не только о техническом изобретении, экономящем время, но и о преобразованиях, которым подверглось такое фундаментальное занятие, как приготовление пищи, — пишет Вайсман. — Возможно, микроволновую печь можно назвать идеальным сверхсовременным удобством, решающим проблемы согласования и синхронизации при приеме пищи. Но чтобы в полной мере оценить его значение, мы должны выйти за рамки разговора о конкретном устройстве. Бытовая техника осваивается как составная часть обширной организационной и технической инфраструктуры. Например, микроволновые печи используются главным образом для размораживания и в этом качестве работают в тандеме с морозилками. Кроме того, их использование опирается на сложную цепь снабжения населения продовольствием, в состав которой входит международная рабочая сила, обычно остающаяся вне поля зрения покупателя. Пищевые полуфабрикаты все равно необходимо покупать в контексте, в котором зависимость от автомобиля и рост городов означают долгие поездки в супермаркет. Экспоненциальному росту рынка пищевых полуфабрикатов сопутствовало такое же стремительное распространение практики питания вне дома, хотя она требует временной и пространственной координации».
Как результат, микроволновая печь, возможно, и сократила время приготовления пищи на кухне, но, чтобы пища оказалась в ней, требуются куда большие затраты времени, чем при «традиционной» готовке. А отсюда всего один шаг до еще одного известного парадокса: по мере увеличения технических возможностей автомобиля его актуальная средняя скорость в городском потоке снижается, ведь теперь автомобиль — это действительно не роскошь, а средство передвижения. В результате, приводит пример Вайсман, оказалось, что в 1900 году гужевая повозка могла пересечь центр Лос-Анджелеса или Лондона почти так же быстро, как сегодня это делает автомобиль в 5 часов вечера.
Примечательно, что автор вовлекает в свой анализ предметы, которые практически никто не относит к инновационным или высокотехнологичным: например, детскую бутылочку, которую «можно считать классическим приспособлением для манипуляций со временем, так как она позволяет матерям осуществлять больший контроль над временем кормления. Кроме того, ее можно использовать для экономии времени, так как кормление из бутылочки может быть осуществлено без участия матери. Поэтому это приспособление потенциально влечет за собой громадные последствия с точки зрения управления временем в повседневной жизни, но тем не менее оно никогда не фигурирует в дискуссиях о сверхскоростном обществе. Этот пример показывает, что представления о влиянии техники на время по большому счету зависят от того, кто использует эту технику и в каком контексте».
«Сама по себе техника не знает требований в отношении времени. Они встраиваются в устройства, которыми мы пользуемся, нашими слишком человеческими замыслами и желаниями», — делает ключевой для книги вывод Вайсман.
Из этого, собственно, и проистекает ее оптимизм по поводу будущего отношений человека из техники: «Информационно-коммуникационные технологии (ИКТ) не покушаются на частное время и не крадут его каким-либо непосредственным образом. Вместо этого они раздвигают и видоизменяют временные рамки этих пространств, делая возможными новые виды эмоциональной близости, менее привязанные к одновременному совместному пребыванию в том или ином месте. У молодых людей, представителей „цифрового поколения”, вездесущие устройства для коммуникации и социальные медиа плавно встраиваются в естественные ритмы повседневной жизни».
В доказательство своих рассуждений Вайсман приводит результаты собственного исследования, посвященного структуре общения по мобильному телефону. Как оказалось, для большинства респондентов этот общераспространенный гаджет стал удобным средством решения части проблем семейной и личной жизни в течение рабочего дня: более половины опрошенных сообщили, что сотовый помогает им найти оптимальное соотношение между семейной жизнью и работой и даже позволяет ослабить чувство нехватки времени.
Теория непраздного класса
Как представитель гендерных исследований Джуди Вайсман посвящает в своей книге немало места таким типичным для феминисток проблемам, как неравенство в семье, где работают оба родителя, неоплачиваемый домашний труд женщин и т. д. и т. п. Однако это не мешает ей время от времени переходить на уровень макросоциологических обобщений — скажем, в рассуждении о том, что высокая загруженность сегодня, возможно, становится символом статуса у обладателей большого социального капитала. Здесь Вайсман следует за известным британским социологом Джонатаном Гершуни, который полагал, что само время опровергло «Теорию праздного класса» Торстейна Веблена: престижем сегодня окружены те, кто много работает и больше всего загружен на работе. Как результат, отличительной чертой высокостатусных групп становятся интенсивность и разнообразие практик культурного потребления — формулировка «делу время — потехе час» здесь действительно более чем уместна.
«Важно что-либо делать, действовать, меняться, ценится любое движение — в отличие от стабильности, часто расцениваемой как бездействие» — такой эпиграф из работы Люка Болтански и Эва Кьяпелло «Новый дух капитализма» предваряет одну из глав книги Вайсман, посвященную работе в условиях постоянной подключенности. Здесь Вайсман также весьма оптимистична: по ее мнению, появление технологий, способствующих многозадачности в сфере отношений между людьми, скорее всего, позитивно сказывается на их благосостоянии. «Цифровые технологии — не черный ящик, а волшебная вещь, которой суждено воплотить в жизнь определенное представление о будущем», — приходит к выводу автор в самом конце книги.
Однако столь радужный взгляд в цифровое будущее оставляет массу вопросов. Прежде всего, не вполне прояснено, что же такое цифровой капитализм. Задавшись целью «поставить под сомнение неявное противопоставление новейшей и давно существующей техники, необычного и банального», Вайсман констатирует, что «цифровой мир — не то же самое, что индустриальный мир, но в то же время у них есть много общего». Но как меняется при этом качество капитализма? Особенно если понимать капитализм не по Шумпетеру, как непрерывный процесс созидательного разрушения и инноваций, а в духе мир-системного анализа, как все более неравномерное развитие на глобальном уровне. Очевидно, что глобальные диспропорции с наступлением «цифровой эпохи» лишь увеличились, но какую роль в этом сыграла именно пресловутая цифровизация? Получить ответ на эти вопросы из книги Вайсман сложно — она остается прежде всего взглядом на цифровой мир типичной представительницы американского высокообразованного среднего класса.
Все это, впрочем, не лишает ценности еще одну важную мысль Вайсман: темпоральный суверенитет и достаточное количество свободного времени — важные показатели благосостояния, и то, сколько времени у нас есть, служит как ключевым аспектом свободы и личной независимости, так и критерием равенства. Проблема лишь в том, что более рациональным использованием гаджетов удержать нарастающее социальное неравенство вряд ли выйдет. Наконец, совсем за рамками книги Вайсман остается такой аспект «цифрового капитализма», как многократно выросшие возможности слежения за частной жизнью людей и удаленного контроля над их поведением, благодаря которым государство из «ночного сторожа» времен классического капитализма превращается во всевидящее око. Эта сторона всеобщей цифровизации точно не настраивает на оптимистичные ожидания: можно согласиться с Вайсман, что у нас пока еще просто нет должного языка описания для цифрового мира, но реалии этого мира едва ли совпадут с ее благонамеренными ожиданиями.