Энтони Бивор. Арденнская операция: Последняя авантюра Гитлера. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2021. Перевод с английского В. А. Измайлова. Содержание
Энтони Бивор. Битва за Арнем: Крах операции «Маркет — Гарден», или Последняя победа Гитлера. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2021. Перевод с английского В. А. Измайлова. Содержание
Начнем с того, что английский историк Энтони Бивор — в отличие от почти всех российских — не претендует на реконструкцию военной истории, а пользуется совсем другим методом исторического нарратива. Слишком много, по его мнению, зависит от случайностей, ошибок, непродуманности — а иногда и от капризов погоды, о чем он не устает напоминать. Причем и союзники, и немцы используют погодные условия в своих интересах: во время операции «Маркет — Гарден» «после запуска двигателей вылет снова отложили на 24 часа из-за плохой погоды», а Арденнское наступление «следует начать в период плохой погоды, тогда враг не сможет летать». О благоприятной погоде приказывает молиться и самый успешный американский генерал Джордж Смит Паттон: «8 декабря он позвонил священнику 3-й армии Джеймсу О’Нилу: „Это генерал Паттон. У вас есть хорошая молитва о погоде?”» В итоге перед нами разворачивается эпическое, но при этом мозаичное полотно, описывающее события, ограниченные рамками одного конструкта: военных операций.
Содержательно перед нами действительно история двух крупнейших операций союзников на Западном фронте, но написана она на другом, не совсем привычном для российского читателя, языке военной историографии. Прежде всего Энтони Бивор рассказывает историю войн на уровне дивизий, полков и батальонов, и этот почти микроисторический нарратив создает удивительно реалистичное впечатление, близкое к «окопной правде» и «лейтенантской прозе». Это та самая повседневность, который так не хватает российским любителям военной истории. Подобное крайне редко встречается в нашей литературе, посвященной войне, в первую очередь из-за недостатка исторических источников.
Читатель, во многом привычный к разделению на хороших и плохих героев в историческом тексте (акторов, которые и «делают» историю), будет отчасти поставлен в тупик повествованием Энтони Бивора. Ошибки у него совершают все без исключения, в современной войне нет гениальных полководцев, которые бы одним своим решением меняли ход битвы, а настоящими героями становятся солдаты, поденные рабочие войны. Думается, что подобная реконструкция, осуществленная через военную антропологию, подходит к условной правде настолько близко, насколько это в принципе возможно.
Перефразируя великого французского историка Фернана Броделя, можно сказать, что события тотальной войны (каким и было противостояние 1939–1945 гг.) следует описывать только тотальной историей. Поэтому Энтони Бивор уделяет столь пристальное внимание и трагедии мирного населения — теме, которая долгое время находилась на обочине военной истории, — и исторической антропологии солдат союзников на Западном фронте в конце войны.
Бивор останавливается на ключевых сюжетах битв за Арнем и Арденны, описывая их как топосы военного нарратива: внезапное нападение, бой в окружении, битва в городе, переправа, военные преступления (к этому сюжету мы еще вернемся). Он не претендует на детальную реконструкцию полководческих планов, ограничиваясь констатацией фактов (однако в его повествовании это важный смыслообразующий прием):
«16 сентября, за день до начала операции „Маркет-Гарден”, Гитлер удивил все свое окружение в „Волчьем логове”, когда после утреннего собрания, посвященного ситуации на фронтах, созвал еще одну встречу <...> В качестве места для прорыва Гитлер выбрал Арденны, так как удерживавшие их американские войска были немногочисленными. Безусловно, он помнил успех атаки 1940 года на этот сектор и хотел ее повторить. Лесистое нагорье Айфель на немецкой стороне границы, прекрасное укрытие для войск и танков от авиации союзников, давало ему немалое преимущество. Все будет зависеть от неожиданности и скорости реакции командования союзников. Гитлер надеялся, что оно отреагирует недостаточно быстро; он предполагал, что Эйзенхауэр должен будет проконсультироваться со своим политическим руководством, а также с другими командующими союзников, а это могло занять несколько дней. <...> Гитлер был болен желтухой и поэтому не мог присутствовать на ситуационных совещаниях. „У Гитлера был целый день на размышления, — вспоминал позже генерал-оберст Йодль. — Я видел его одного, когда он лежал в постели, — ему обычно не нравилось, когда его хоть кто-то, кроме адъютантов, видел в постели, — и он говорил об этой идее. Я сделал грубый набросок на карте, показывая направление атаки, ее охват и необходимые силы”».
Этот фрагмент показателен сразу с нескольких точек зрения. Он возвращает Гитлеру главную ответственность за военные решения, хорошо показывая всю его авантюрность. Но даже за этим обреченным на неудачу планом все равно виден живой человек, в данном случае находящийся в плену своих иллюзий.
Еще проще описано рождение плана операции «Маркет — Гарден»: «Его (Бернарда Лоу Монтгомери — В. М.) новая идея состояла в захвате мостов „между Везелем и Арнемом”, по которым 21-я группа армий сможет пройти через Рейн к северу от Рура». Битва за Арнем кажется локальной на фоне Арденнской операции, но это уже аберрация взгляда историка: если бы переправа через Рейн окончилась успешно в сентябре, то вполне возможно, что к Новому году война в Европе осталась бы в прошлом. Английский историк не устает лишний раз подчеркивать: исход каждой схватки, боя, битвы, войны находится в руках тех, кто их ведет, — иногда это сотни тысяч солдат (как в Арденнах), иногда сотни (как в Арнеме). Трагическая ирония в том, что одной из причин неудачи операции «Маркет — Гарден», по мнению автора, стала банальная самонадеянность союзников, которая причудливым образом сменила чрезмерную осторожность перед вермахтом — и прежде всего желание как можно скорее положить конец войне. В этом смысле они были на свой лад идеалистами, долгое время не понимавшими, с врагом какой силы имеют дело: «По сути, сама концепция операции „Маркет— Гарден” противоречила военной логике, поскольку не учитывала ни возможности отклонений от плана, ни вероятной реакции противника... Все другие недостатки, такие как плохая связь и отсутствие связи „земля-воздух”, лишь усугубили главную проблему. Короче говоря, вся операция игнорировала старое правило: ни один план не остается неизменным после столкновения с врагом. Такое высокомерие, похоже, всегда пускает в действие законы Мерфи... „Все, что могло пойти не так, действительно пошло не так”».
В битве в Арденнах, наоборот, ярко проявились сильные стороны командования союзников, прежде всего — удивительно гибкая система реагирования. Арденнская операция начинается как поражение, грозящее в дальнейшем самыми тяжелыми последствиями. Однако все виды коммуникаций, логистика, а главное — взаимодействие между разными боевыми частями союзников таковы, что в логике «вызов — ответ» они не просто отражают наступление немцев, но и наносят им тяжелое поражение.
Следуя своей установке на воздержание от оценок, Энтони Бивор не всегда (даже когда для этого есть основания) возлагает ответственность за принятые решения на хорошо известных нам исторических деятелей — полководцев. Это создает впечатление истории, которая вершится не благодаря, а вопреки указаниям и действиям отдельных людей и происходит на уровне совсем других человеческих сообществ — взвода, батальона, полка. «Битва за Арнем» и «Арденнская операция» (как и прежде переведенные на русский язык «Сталинград», «Падение Берлина» и «Высадка в Нормандии») возвращают в военную историю человека, а в историографию — антропологическое измерение, которого иногда так не хватает.
Еще одна особенность этих двух книг в том, как они распределяют «места памяти» обеих битв. Дело в том, что при их описании у историка возникает важная цель: найти такие топосы, которые бы соответствовали происходившему на Восточном фронте (и — в другом масштабе — всей военной истории). И такие «места памяти» есть: битва за Арнем предстает как единственное крупное поражение союзников на вновь созданном Западном фронте — и одновременно как единственная неудачная наступательная операция — союзники получают печальный опыт, с которым Красная армия сталкивалась еще в 1941 году, и вместе с тем возможность описать произошедшее. В Арденнской операции также нашлось место сразу нескольким подобным топосам: впервые крупные соединения союзников сражались в окружении и вышли победителями, также в первый раз им пришлось перейти к обороне на целом участке фронта. Но главное другое: именно в ходе битвы в Арденнах союзники впервые встретились лицом к лицу с массовыми военными преступлениями солдат вермахта и СС против мирных жителей и военнослужащих. Столкновение с действиями боевой группы Иоахима Пайпера во многом вызвало шок и также должно было быть описано и осмыслено.
В Арденнской операции произошла крупнейшая капитуляция американских вооруженных сил в Европе — остатков разбитой 106-й дивизии. «(Курт. — В. М.) Воннегут и еще десяток солдат пытались пройти к американской линии фронта через заснеженный лес, но немцы из 18-й народно-гренадерской дивизии, проводившие зачистку, заманили их в ловушку у русла ручья. Через громкоговорители они призывали их сдаться. А чтобы поторопить, дали автоматный залп по деревьям, стреляя поверх голов. Решив, что выбора нет, загнанные в угол американцы сняли оружие, выбросили рабочие детали и вышли с поднятыми руками. Так начался их плен, который лично Воннегута привел к Дрездену и „огненной буре” в феврале 1945 года, о чем он написал в своей „Бойне № 5”».
Вместе с тем совсем иной смысл обретает другое известное окружение немцами американских войск — в Бастони. Оно было создано искусственно, чтобы приостановить немецкое наступление и отвлечь крупные силы нацистов на уничтожение «котла», который вовсе не собирался сдаваться: «Со всей очевидностью именно здесь можно заблокировать продвижение немцев к Маасу, и все присутствующие согласились. Непосредственный резерв Главного командования состоял из 82-й и 101-й воздушно-десантных дивизий, отдыхавших в Реймсе после операций в Голландии. Вопрос был в том, смогут ли они добраться до Бастони до того, как с востока подойдут танковые колонны Мантойфеля». Таким образом, из окружения был сделан укрепленный район, который обороняли отборные части армии США, а сам бой в «котле» (и его последующее описание) приобрели для американцев новый смысл.
«Для десантников 101-й воздушно-десантной дивизии действия в окружении стали их обычной задачей. Луис Симпсон, поэт и связной роты, был отправлен с поручением в штаб батальона. По дороге он наткнулся на „Шерман” с сержантом из 10-й бронетанковой дивизии, тот „беспечно восседал на орудийной башне, как в седле”. В пятидесяти метрах дальше по дороге горел танк. Он спросил сержанта, что случилось. „Они пытались прорваться”, — ответил сержант скучающим голосом и отвернулся. Симпсон задумался: ведь это было за позициями его собственной роты. Они бы оказались отрезанными от своих, если бы „ужасно случайный” сержант не выстрелил первым. „Я словно наяву увидел сержанта из романа Толстого, в Бородинской битве, — того, что с трубкой во рту направлял огонь своей батареи. От таких людей зависело, в какую сторону качнутся весы во время битвы. Они не видели себя в драматической роли. Они будут делать великие дела, и их будут ругать за то, что они не делают их правильно, и сочтут, что это в порядке вещей”». Для американского поэта именно язык и образы «Войны и мира» лучше всего позволяли передать происходящее.
В описании битвы за Арнем нашла свое место и трагическая национальная история — в операции «Маркет — Гарден» одну из главных ролей сыграли польские десантники: «все они хотели сражаться вместе с Армией Крайовой. Когда им показали карты и аэрофотоснимки цели в Нидерландах, Стэнли Носецки, закрыв глаза, представлял „мост Понятовского, колонну Сигизмунда, королевский замок и Могилу Неизвестного Солдата”. Он все гадал: „Воюют ли они там, в Варшаве, на Новом Святе и Тамке? А костел Святого Креста, где я по воскресеньям служил алтарником, — он все еще там?”». «Для польских десантников это был особенно горький момент. Их не было в Варшаве, они не сражались плечом к плечу с соотечественниками. Красная армия стояла у ворот их столицы, и они понятия не имели, разрешат ли им когда-нибудь вернуться домой».
Другим важным «местом памяти» битвы за Арнем стало участие в ней военнослужащих-евреев в составе «21-й отдельной парашютной роты, которая должна была отметить зону десантирования 1-й вдд. В этой роте воевали по меньшей мере два десятка немецких и австрийских евреев, перешедших из саперно-строительной службы. На случай пленения в их жетонах и документах значились шотландские или английские имена, обычно с пометкой «англиканство» в графе «вероисповедание» — чтобы не опознали. Бились они яростно, насмехаясь над врагом на его родном языке... Один британский солдат в роте был поражен тем, «с какой ненавистью один наш немецкий еврей расстрелял в немца всю ленту своего „Стэна”».
Особое место в обеих книгах занимает трагедия мирного населения. В Голландии это два города — Неймеген и Арнем, — которые были разрушены в ходе жестоких боев, а в Арденнах — сельские поселения на границе Бельгии и Франции. Энтони Бивор приводит множество свидетельств оказавшейся преждевременной радости от освобождения. Мирные жители и становятся главными жертвами войны: немцы мстили за часто вымышленную подпольную деятельность, недолгое сотрудничество с союзниками, но главное — просто за их радость: «Общее ощущение, что союзники почти выиграли войну, уже казалось очень опасным для многих в оккупированной Европе». Война оказывается здесь особенно трагической, так как приходит в эти места в самом конце. Причем, по чудовищной иронии истории, завоевание не сопровождалось такими жестокостями, как те, что были совершены немцами при освобождении Западной Европы союзниками.
«Арнем превратился в „мертвый город”... „Я был в городе! — писал Андриес Помпе-Постума, тайно пробравшийся обратно. — Сожженные кварталы, обстрелянные дома, голые деревья, всеобщее разрушение повсюду. Улицы не узнать, и все пусто, пусто. Мимо с грохотом проносятся только военные машины. Мрачно. После того как чертовы „мофы” (немцы. — В. М.) забрали все, Организация Тодта выгребла что осталось”. В Неймегене, который так сильно пострадал от немецких артобстрелов и поджогов, погибли 2 200 мирных голландцев, 5 500 стали инвалидами и 10 000 получили ранения. Почти 22 000 домов были полностью или более чем на три четверти разрушены, уцелели только 4 000. Нацисты хотели отомстить всем голландцам за их помощь союзникам и намеревались применить двойное оружие — насилие и голод... Реконструкция Арнема была окончательно завершена в 1969 году».
Обратимся к следующему топосу-сюжету: встрече союзников с военными преступлениями, воссозданной автором. «Танки открыли огонь. Грузовики загорелись, солдаты попрыгали на землю, они метались в поисках укрытия или бежали в лес. Немцы захватили почти 130 пленных и согнали их в поле у дороги, отобрав кольца, сигареты, часы и перчатки. Один из немецких офицеров выстрелил в пленных первым, вслед за ним, вскинув автоматы, стали стрелять и солдаты, а дальше вступили в дело и танки, открыв пулеметный огонь. Нескольким американцам удалось добежать до деревьев, другие притворились мертвыми, хотя многих после расстрела добивали выстрелами в голову. Массовому убийству в деревне Баугнез предстояло стать столь же постыдным и мерзким деянием, как бойня в Мальмеди. Погибли восемьдесят четыре американца и несколько мирных жителей, пытавшихся спрятать сбежавших. Пехотинцы-эсэсовцы (Иоахима. — В. М.) Пайпера казнили в поле девятнадцать американских пленников, а двоих местных поставили лицом к стене и убили выстрелами в затылок. Танковые гренадеры словно вернулись на Восточный фронт, где не задумываясь убивали пленных и мирных жителей. Они разграбили дома и часовню. Пайпер выделил небольшую группу и оставил ее позади, чтобы охранять линию связи. Через два дня пятеро пехотинцев заставили Эрну Коллас, шестнадцатилетнюю красавицу, показать им дорогу на ферму. Девушку больше никогда не видели. Пять месяцев спустя ее тело нашли в окопе. Ее изрешетили пулями — скорее всего, после того как изнасиловали».
Союзники прежде не сталкивались со столь жестокими и масштабными военными преступлениями и поначалу просто не знали, как на них реагировать (и, думается, как описывать). Но в современном историческом нарративе они оказываются сравнимы с тем, что происходило на Восточном фронте — а для Энтони Бивора это главное и предельное измерение жестокости на войне, — и лишь с такой оглядкой и могут быть описаны.
Как и в случае с Красной армией, мотив мести после этого становится одним из главных идейных стимуляторов союзников: «Патруль из саперного батальона в Мальмеди оказался в деревне Баугнез в тот же день, когда ушли эсэсовцы, и увидел тела. Военный полицейский, регулировавший движение на перекрестке, ставший свидетелем бойни, был доставлен в штаб 1-й армии в Спа. Он рассказал Ходжесу и собравшимся офицерам, как пленных „согнали гуртом на поле в сторонке, офицер сделал два выстрела из пистолета, и сразу же затрещали пулеметы, и людей просто хладнокровно выкосили”. Потрясенные штабисты в Спа были в ярости. „История предана огласке без промедления”, — отметил начальник штаба генерала Ходжеса. Слухи о происшедшем, как лесной пожар, распространились по всем командным пунктам, дошли до Главного командования и до 12-й группы армий в Люксембурге, где, по словам Хансена, от этой новости „в комнате на мгновение перестали дышать — как будто она внезапно превратилась в вакуум”. Генерал-майор Элвуд Кесада из 9-го тактического авиационного командования позаботился о том, чтобы его пилоты уже к утру обо всем узнали. Повесткой дня становилась месть».
Современники — а вслед за ними и историк — были поражены тем, что на Западном фронте вдруг оказалось возможным то же, что и на Восточном, и в дело шел взаимный зачет вины за военные преступления, также основанный на сравнении: «Бои в Арденнах велись с величайшей жестокостью, какой еще не видел Западный фронт. Расстрел военнопленных во всех войнах был практикой гораздо более распространенной, чем готовы были признать историки минувших лет, особенно когда писали о своих соотечественниках. Но хладнокровная кровавая расправа с пленными во время бойни у Мальмеди, устроенная боевой группой Пайпера в деревне Баугнез, поистине ужасала, а еще больше ужасало то, что мирных людей убивали просто так, без разбора. И месть американцев едва ли кого-то удивляет, но, несомненно, шокирует факт, что ряд генералов, начиная с Брэдли, открыто одобряли расстрел пленных из мести. В архивах и в американских отчетах о бойне в деревне Шенонь не так много сведений о том, как плохо обученная и почти разбитая 11-я бронетанковая дивизия выместила свою ярость на шести десятках пленных. Их месть отличалась от хладнокровных казней, совершенных войсками СС у Мальмеди в деревне Баугнез, тем не менее она тоже не красит офицеров».
Однако тяжелее всего пришлось местному населению. Несмотря на без малого шесть лет войны, даже к концу 1944 года немецкая армия оставалась «бедной». Солдаты Вермахта и даже эсэсовцы промышляли натуральным грабежом на территории Нидерландов в Арнеме и в других городах. Поразивший советских солдат уровень жизни в Германии все равно не дотягивал в глазах немцев до голландского и французского: «Голландцы были потрясены не столько откровенным грабежом, сколько бессмысленным разрушением и осквернением. Это наводило на мысль о непонятной ярости против всего мира, Germania contra mundum... Нацистам нравилось думать, что они гораздо более цивилизованные, чем Советы, но мародерство в Арнеме, злобное и бессмысленное, на удивление походило на грабежи, устроенные Красной армией в Германии в 1945 году». Впрочем, историк приводит факты и грабежа, осуществлявшегося союзниками: «Британские военные власти вывесили плакаты на английском языке — приказ войскам прекратить грабеж в пустых домах, ведь население уже достаточно настрадалось, но слишком многие солдаты не могли устоять перед легкой добычей войны... Даже не учитывая перспективу попасть в плен и оказаться в лагере для военнопленных, он понятия не имел, как отвезет все это домой. Слишком часто солдаты грабили, а потом выбрасывали добычу».
Разумеется, читатель обнаружит в этих книгах и множество неизвестных фактов и необычных оценок, о которых надо сказать отдельно. Самые крупные соединения «королевских тигров» — единственного танка Второй мировой войны, который ни разу не был подбит в лоб, то есть собственно в танковой дуэли — использовались на Западном, а не на Восточном фронте: «В середине дня 503-й батальон тяжелых танков достиг Арнема. В нем шли сорок пять „Королевских тигров”...» — это было самое массированное их применение в ходе войны (отметим, что на тот момент их всего было выпущено только 209 штук). Кроме того, переброшены они были из подкреплений, предназначавшихся Восточному фронту, что помогло успешному наступлению Красной армии.
В «Арденнской операции» развеивается, наконец, один из самых устойчивых мифов советской и российской военной историографии. В составе наступавших немецких войск была так называемая Танковая учебная дивизия (Бронетанковая дивизия «Леер», Panzer-Lehr-Division, порядковый номер 130). Нетрудно догадаться, что у читателя при слове «учебная» возникают ассоциации с чем-то подготовительным и еще не профессиональным. Отсюда делается вывод, что немцы бросали против союзников учебные части, а самые сильные оставляли против советской армии. Между тем, «учебной» эта дивизия была только по названию. Если быть совсем точным, то в комментарии к названию ее можно было бы охарактеризовать как «дивизию кадровой переподготовки». К декабрю 1944 года, началу наступления в Арденнах, по составу она была самой опытной в танковых войсках Вермахта, а также самой насыщенной средним командирским звеном. Достаточно сказать, что в этой дивизии формально не числилось рядовых, а самым нижним воинским званием в ней был унтер-офицер.
Совершенно иначе оценивается и один из главных итогов операции «Стража на Рейне», о котором следует сказать особо. В советской (да и российской) историографии распространено мнение, что президент США Франклин Рузвельт и премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль обратились с личными обращениями к Сталину после начала битвы в Арденнах, прося его ускорить наступление советских войск на Германию (в будущей Висло-Одерской операции). Вот что пишет об этом Энтони Бивор: «В тот вечер (23 декабря. — В. М.) президент Рузвельт в Вашингтоне написал Иосифу Сталину: „Я хотел бы поручить генералу Эйзенхауэру направить в Москву уполномоченного офицера его штаба для обсуждения с вами положения Эйзенхауэра на Западном фронте и его связи с Восточным фронтом, чтобы мы все могли располагать информацией, необходимой для координации наших усилий <...> ситуация в Бельгии неплохая, но пришло время поговорить о следующем плане. В связи с чрезвычайной ситуацией прошу ответить по возможности скорее”. Через два дня Сталин ответил согласием. Само упоминание о „чрезвычайной ситуации” в последней фразе, должно быть, навело его на мысль, что союзников прижали к стене».
И далее: «Пока эмиссары Эйзенхауэра Главный маршал авиации Теддер и генерал Булл все еще пытались добраться до Москвы, Черчилль вел переписку со Сталиным относительно планов масштабного зимнего наступления Красной армии. 6 января он написал советскому лидеру письмо, в котором дал ясно понять, что немецкое наступление в Арденнах остановлено и союзники владеют ситуацией. Это не помешало Сталину заявить, будто Черчилль просил о помощи. <...> Сталин представил ситуацию таким образом, будто масштабные наступления — 12 января на запад от Вислы и 13 января на север, в Восточную Пруссию, — были запланированы на 20 января, но он передвинул сроки, чтобы помочь союзникам в Арденнах. Настоящая причина заключалась в том, что в конце месяца, согласно сводкам метеорологов, ожидалась оттепель, а танкам Красной армии требовалась твердая земля. Все опасения Гудериана относительно краха немецкого „карточного домика” в Польше и Силезии оправдались. Авантюра Гитлера в Арденнах сделала Восточный фронт чрезвычайно уязвимым».
Последний вывод кажется особенно важным в контексте мирового характера войны и общей победы Советского Союза и стран антигитлеровской коалиции: именно переброска на Западный фронт более четырехсот тысяч человек (в том числе и отборных частей) и потеря почти каждого четвертого из них в огромной степени ослабили оборону Германии на Востоке и существенно облегчили проведение Висло-Одерской операции Красной армии.
Подведем итоги. Непреходящая привлекательность книг Энтони Бивора в том, что они показывают войну с разных точек зрения, причем основной массив свидетельств все равно приходится на впечатления солдат: «Когда с земли стреляли, почти каждому десантнику в небе казалось, что немцы атакуют только его — и никого больше. Лейтенант Джеймс Койл во время спуска палил по далеким немцам из автоматического пистолета 45-го калибра. Он и не рассчитывал попасть, но хоть таким беспомощным себя не чувствовал». «Священник батальона, отец Бернард Игэн, помогавший десантникам, признался, что «испытал некую нечестивую радость, высадив стулом окно и прекрасно зная, что здесь нигде нет полиции и никто его не попрекнет». Такие вставки сродни почти художественному тексту: неслучайно лучшим нарративом о войне английский историк считает «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана. Повторимся: появление такого текста становится возможным только благодаря множеству сохранившихся солдатских свидетельств.
Успех книг Энтони Бивора у российского читателя очень важен для понимания одной из лакун в российской историографии. «Битва за Арнем» и «Арденнская операция» занимают место, которое на российском книжном рынке оказалось во многом пустым: между академической исторической наукой и скорее популярной, чем научной исторической литературой. Подавляющее большинство русскоязычных книг о Великой Отечественной войне до сих пор выпускают с полным отсутствием критического аппарата, не говоря уже о каком-либо научном редактировании. Верно и обратное: в академическом издательстве «Наука» нет научной серии, которая была бы посвящена Великой Отечественной войне (несмотря на то, что сейчас она преподносится как главное событие российской истории и служит конститутивным мифом современной России).
Книги Энтони Бивора как нельзя лучше отражают это положение дел. С одной стороны, их автор — очень серьезный историк, у которого при всем желании крайне трудно найти непроверенные факты или неточную информацию (справедливости ради надо сказать, что после успеха своих первых книг английский историк часто работает с целой группой специалистов, которые помогают ему в сборе и переводе информации. В частности, особенно необходима их помощь была при написании «Сталинграда». При каждом удобном случае он выражает им свою благодарность). Вместе с тем Энтони Бивор, прекрасно владея пером, очень хорошо умеет изображать повседневность войны, окопную правду, жестокие бои, планирование и реализацию военных операций. Таким образом, наш читатель находит в его книгах золотую середину между академичностью и популярностью.
В отличие от многих других историков — в том числе и от российских — Энтони Бивор дает оценки полководцам, приводя мнения хорошо знавших их людей, опираясь на множество воспоминаний, писем и дневников, но сам при этом воздерживаясь от суждений. Правда, для полноты картины можно было бы приводить несколько мнений об одном и том же эпизоде, но это бы грозило превратить авторский текст в комментарий к источникам. И тут опять многие российские историки уступают английскому коллеге в глазах читателя, но по объективной причине: найти так много свидетельств личного происхождения о советских полководцах невозможно, потому что их нет физически или же они по-прежнему недоступны. Отсюда и создается стойкое впечатление, что в книгах Энтони Бивора «больше» исторической правды. Еще одна очень характерная (и, признаем, привлекательная) черта его текстов: он по возможности уходит от обобщений, предоставляя читателям самим делать выводы.