Юваль Ной Харари. Homo Deus: Краткая история будущего. М.: Синдбад, 2019. Перевод с английского Александра Аверина
Я открыл книгу «Homo Deus» и отправился в мир будущего. Поскольку я не привык пролистывать предисловия, волею автора меня выбросило прямиком в музей истории человечества.
Сперва я очутился в темной галерее, в которой не было и намека на свет. Спотыкаясь о какие-то коряги, я порой нащупывал в непроглядной тьме что-то пластмассовое. Оправившись от краткого шока, я достал из кармана телефон и включил фонарик. Препятствиями на моем пути оказались восковые фигуры пещерных людей, изображенных в сценах охоты, драк, добычи подножного корма.
«Где я очутился? — подумал я. — Черт, сеть не ловит».
Вдалеке зажегся тусклый огонек. За неимением лучшего ориентира я осторожно направился к нему. Не знаю, сколько я шел: час, день, два, неделю... Или пять минут? Или годы? Но я наконец попал в другой зал, где моему взору открылись шедевры Возрождения, скульптуры Родена, бессчетные портреты Иеремии Бентама и — как венец экспозиции — Всеобщая декларация прав человека под стеклянным колпаком.
Я ощутил невыносимый смрад. Комнату будто окутал запах тления миллионов тел. К горлу подступила тошнота.
— Добрый день.
От этих двух простых слов меня чуть не вывернуло наизнанку. Сдержав рвотные позывы, весь трясясь от страха, я сказал:
— Кто это? Кто это говорит? Кто вы?
Из невидимых репродукторов раздался бархатный голос андрогина:
— Я ваш медиатор. Мы с вами знакомимся с выставкой «Краткая история человечества». Для продолжения экскурсии скажите «Шеол». Для окончания экскурсии скажите «Иркалла». Для случайной цитаты из Харари скажите «Дзигоку»...
— Дзигоку! — просипел я, чтобы хоть на секунду прервать этот потусторонний голос.
— Ваш запрос обрабатывается, — тут же ответил мне невидимый андрогин и уже через мгновение добавил: — Вот ваша цитата.
«Если я всерьез верю в Бога, это мой выбор. Если мое внутреннее „я” велит мне верить в Бога — я верю. Я верю, потому что чувствую присутствие Бога, и сердце говорит мне, что он здесь. Но если я больше не буду чувствовать присутствие Бога и сердце вдруг скажет мне, что Бога нет, — я перестану верить. Так или иначе, авторитетом для меня будут мои собственные чувства. Даже когда я говорю, что верю в Бога, правда состоит в том, что куда сильнее я верю в свой внутренний голос».
«Как глубоко», — подумал я. Потом я не раз отблагодарю своего ангела-хранителя за то, что не произнес этого вслух.
— Спасибо, — сказал я гиду-невидимке. — Что дальше?
Вспыхнул яркий свет. Нет, не яркий. Ослепительный. Я оказался посреди бесцветного куба. На стенах появились изображения белозубых африканских детей, радующихся каплям дождя, садов, распустившихся посреди Сахары, видеоролики с резвящимися пандами и амурскими тигрятами.
— На заре третьего тысячелетия человечество просыпается, потягивается и протирает глаза. Еще всплывают в памяти клочки тяжелого ночного кошмара, какой-то жути с колючей проволокой и гигантскими грибовидными атомными облаками. Ну да ладно — это был просто дурной сон.
Голос утих. Я остался в белой тишине, наполненной лощеными кадрами из рекламы National Geographic или канала с документальными фильмами. На стенах мерцали фотографии матерей, обнимающих младенцев, радостных солдат, вернувшихся с фронта, просветленных индийских йогов.
Тишину музея нарушил странный перестук, будто кто-то неловко щелкал кастаньетами или девушка на шпильках убегала от маньяка. Я обернулся. На меня надвигалось создание сколь интересное, столь и уродливое. Оно напоминало камчатского краба: на трех парах паучьих лап и паре громоздких клешней громоздилась человеческая голова с кожано-костяными жвалами. Оно приблизилось ко мне, окаменевшему от страха, хищно понюхало мраморный пол и вдруг оскалило челюсть в подобии улыбки.
Проморгавшись, я разглядел, что у существа есть лицо: узкое, с выделяющимся носом и хулигански оттопыренными ушами, умным взглядом и чувственным пухлым ртом. Его можно было бы назвать красивым, если бы не клочковатые залысины, напоминающие неухоженный газон.
— Пожалуйста, не бойтесь, — пролепетало существо, постукивая кожано-костяными жвалами. — Я Юваль Ной Харари.
Повисла оглушительная тишина. Мертвая тишина, в которой можно было услышать, как под панцирем моего нового знакомого шуршат паразиты-симбиоты.
— Я как раз читаю вашу книгу, — наконец ответил я. — Но я представлял вас несколько иначе.
— Ерунда, привыкнете, — хихикнул Харари. — Как вам мой музей истории человечества?
— Очень мило... Но где обе мировые войны? Хиросима и Нагасаки? Руанда? Вьетнам, Камбоджа, Нагорный Карабах, Биафра, Сребреница...
— Тихо-тихо-тихо, — прервал меня Харари. — Вижу, вы невнимательно слушали нашего гида. Это был тяжелый дурной сон. Всего лишь сон, — настаивал на своем мой собеседник.
Харари нервно постучал жвалами, картинно вздохнул и продолжил:
— Ну а теперь — вперед, сами осмотритесь в моем мире. А пока прошу извинить, мне пора медитировать.
Юваль Ной Харари
Он указал клешней на дверь, над которой сияла надпись «Выход».
Я распахнул ее, и пронзительный ветер оглушил меня своим свистом. Посреди пустынной улицы летали туда-сюда контейнеры с мусором. Обертки от шоколада, пластиковые бутылки, крохотные пакетики с чем-то вроде масла или жира, микросхемы, обрывки синтетической ткани — все это обрушилось на меня пестрой колючей метелью, и я уже не мог разглядеть, куда иду. Наконец я нащупал что-то напоминающее изгородь или забор. Отеревшись от сора, я открыл глаза и увидел кованые ворота, а за ними — здание в колониальном вкусе, исписанное жуткими посланиями, приводить которые не решусь даже сейчас.
За вратами высился перевернутый крест. Глаза распятого на нем Христа были подняты в своем страдании не к небу, а к табличке из черного мрамора, на которой золотились буквы:
«Мы в состоянии победить смерть, не дожидаясь Второго пришествия. С этим вполне справится парочка лабораторных гиков. Если традиционно смертью занимались священники и теологи, теперь за нее взялись инженеры».
Открыв ворота и обойдя Спасителя, я вошел в здание и очутился в стерильно белом коридоре. На стенах висели детские рисунки.
Сперва мне показалось, что это поликлиника, и я хотел было возвратиться на улицу, но тут на плечо мое легла рука.
— Вы что-то ищете? — раздался сладкий голос. Передо мной стоял длинноволосый юноша с нежным румянцем на тонком бледном лице. Он мягко отряхнул с моего плеча кремниевую пыль от микросхем.
— Вы меня не узнаете? Я Юваль Ной Харари. А вы в моем будущем.
Это все больше походило на кошмарный сон. Я ущипнул себя, но не проснулся.
— Вы, молодой человек, в той части моего будущего, что посвящена бессмертию. Как там написано в моей книге? «К 2050 году каждый обладатель здорового тела и солидного банковского счета получит отличный шанс дотянуть до бессмертия». А вы ведь из прошлого? Из какого, позвольте спросить, года?
— Две тысячи девятнадцатого, — прошептал я.
— Что же вы думаете о Харари?
— То есть о вас?
— Нет. О том самом Харари, который из вашего примитивного времени, когда все были смертны.
— Я пока мало с ним знаком, но он уже вызывает во мне негодование.
— Позвольте узнать почему же?
— Он говорит, что человечество уже победило голод, болезни и войны. Это довольно странно, учитывая, что он, живя в Месилат-Ционе, мог бы увидеть из окна своего дома стену, отделяющую Израиль от Западного берега реки Иордан. По ту сторону стены есть и голод, и война. Я уж не говорю про Сирию, Ливан и Газу... Ну да ладно... Так вот. Он говорит, что осталось победить смерть, которую он называет главным нарушителем базового права человека на жизнь, прописанного во Всеобщей декларации. Он предлагает судить Смерть за преступления против человечества. На мой взгляд, это довольно пошлое заявление, хотя и не лишенное остроумия...
— Читателям понравится, — прервал меня Харари. — Вы же сами заметили, что это остроумно.
— Да, но...
— Значит, он все правильно написал, — улыбнулся Харари. — Ведь главное в писательском деле — писать то, что принесет удовольствие нам, читателям.
— Но и удовольствия он не приносит. Вот он пишет: «У животных и в самом деле нет души. Как ни изучали, как ни обследовали свиней, крыс и макак, никаких признаков души у них не нашли. Увы, но те же лабораторные эксперименты подрывают неизмеримо более важный постулат монотеистического мифа, а именно что у людей душа есть. Ученые произвели над людьми десятки тысяч самых невероятных экспериментов, заглянули в каждый уголок их сердца и в каждую извилину мозга, но не обнаружили и намека на волшебную искру. Нет ни одного научного свидетельства в пользу того, что Homo Sapiens наделен душой».
— И что же вас здесь смутило?
— Это напоминает мне советскую антирелигиозную агитку, в которой говорится: «Ученые давно доказали: сердце есть, желудок есть, а вот души не обнаружено».
— О, молодой человек, ваши слова меня умиляют. Мне понятен ваш пыл. Я сам рассуждал точно так же, когда мне было столько же, сколько вам. А теперь — тишина. Насладимся же.
— Насладимся чем?
— Зрелищем.
Раздался шелест ткани, это поднялся занавес, которого я прежде не замечал. Я увидел сцену, обставленную как больничная палата: капельница, тумба, рядом — постель, а на ней старик. Вокруг собрались люди в вечерних туалетах. С ужасом, я понял, что это зрители, а дряхлый старик — актер, но его стоны не были похожи на игру. Похоже, в их мире сверхлюдей смерть стала музейным экспонатом, а ее созерцание — развлечением вроде похода в театр.
Не знаю, сколько длилось «представление»: час или два, может, дольше. На сцене ничего не происходило. Наконец у постели пробежал суперкрокодил. «Я умираю», — сказал старик и действительно умер. По залу разнесся оглушительный плеск аплодисментов.
— Вам что-то не нравится? — обратился ко мне Харари.
— Я догадывался, что все примерно так и будет, — ответил я. — Вы ведь пишете: «Эпоха масс, похоже, миновала, а с ней и эпоха массовой медицины. Поскольку солдаты и рабочие уступают место алгоритмам, по крайней мере некоторые из элит могут заключить, что поднимать или даже просто поддерживать стандартный уровень здоровья бесполезных бедняков незачем. Куда разумнее сосредоточиться на усовершенствовании горстки сверхлюдей». Хоть вы и вкладываете весь этот социал-дарвинизм в уста «некоторых из элит», на протяжении всей книги видно, что вы симпатизируете этим «сверхлюдям» или даже отождествляете себя с ними. Вас полностью устраивает капитализм, и вы ни на секунду не допускаете даже мысли о том, что возможен иной миропорядок.
И позвольте снова вас процитировать. «Жрецы обожествляли крокодилов, а фараон грезил о вечной жизни. На самом деле священный крокодил был обычной болотной рептилией (правда, разодетой в золото), а фараон — таким же смертным, как самый бедный из его подданных. После смерти его труп мумифицировали, пропитав бальзамами и благовониями, но он от этого не ожил. А в XXI веке ученые и инженеры, вероятно, смогут создать реальных суперкрокодилов и обеспечивать сильным мира сего вечную молодость».
— Знаете, — не унимался я. — Теперь мне все понятно. Вы берете несколько тезисов, которые читателям хочется услышать. Допустим, уверенно говорите о том, что человечество скоро обретет бессмертие, а люди станут новыми богами. Затем вы пичкаете нас совершенно бесполезными знаниями. Например, пересказывает всем прекрасно известные эксперименты или околонаучные факты. Тут читатель говорит себе: «О, я знал про этот бесчеловечный опыт с детенышем макаки. Похоже, я такой же умный и образованный, как этот самый Харари, автор мировых бестселлеров».
Эмиль Чоран писал: «Чтобы всерьез возводить подлинную утопию нужна известная доза простодушия (то бишь глуповатости)». Но, мне кажется, это не ваш случай. Вы тешите читателей осознанием мнимого превосходства над другими. Заставляете их чувствовать себя той самой элитой, которая заслужила бессмертие. Так вы и продаете свои книги. Вы манипулятор, Юваль Ной Харари. Облегченная версия Дэвида Айка. Обращаясь к самому благородному чувству — стремлению к знаниям, — вы вводите своего читателя в заблуждение, отсутствие мысли прикрывая пересказами занимательных статей. Вот и вся незамысловатая механика вашей утопии.
— А чего вы ждали?
— Краткой истории будущего.
— Я историк, а не футуролог. Или, по-вашему, я должен был погадать на внутренностях животных? Я вегетарианец, а не авгур. Проверьте еще раз, о чем книга в ваших руках.
Я судорожно перелистал том от начала до конца, потом снова вернулся в начало. Он был прав: если не считать многообещающего названия, в ней, в общем-то, ничего не сказано о том, что ждет человечество. Лишь несколько осторожных допущений, позаимствованных у менее успешных авторов. Но где же я тогда оказался?
— Где я?
— Точно не в будущем. Может, в прошлом или в настоящем? Вы, мой милый читатель, ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Вы всего-навсего в очередной книге, написанной мной. В прямом смысле слова попали в переплет.
— А теперь, — Харари усмехнулся, — извольте кланяться.
Он приподнял невидимую шляпу, медленно развернулся и направился к выходу.
— Харари! — отчаянно крикнул я. — Вернись. Харари-и-и!
Имя моего мучителя эхом разнеслось по коридорам мира, в котором я оказался заперт по его воле. В своем бессмертном одиночестве я остался наедине с лекциями о вреде религий, верности теории Дарвина и торжестве научного прогресса.
— Харари-и-и!
Я захлопнул книгу, и во всей вселенной не осталось никого, кто бы мог услышать мой крик.