Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Бэлла Шапиро, Денис Ляпин. Россия в шубе. Русский мех: история, национальная идентичность и культурный статус. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Содержание. Фрагмент
Много лет назад Александр из карельского поселка Великая Губа вез меня в деревню Яндомозеро смотреть деревянную церковь. Пока машина прыгала на ухабах, он клял девяностые. «Все разворовали»: был большой совхоз по разведению песцов, деревенские там работали, и вот совхоза не стало. Я еще тогда удивилась: мне казалось, что Карелия — про грибы да ягоды, а тут какие-то песцы. Мой интерес к песцам потом неоднократно активировался: сначала знакомством с голубым недопеском Наполеоном Третьим из гениальной повести Коваля, затем рассуждениями Александра Эткинда, который выводил «природу российского зла» из сибирской пушнины. Но наибольшее впечатление на меня произвел памятник Доменико Трезини в Петербурге: архитектор и инженер изображен в шубе столь великолепной, что сразу становится понятно, отчего в народе объект прозвали памятником шубе. Словом, постепенно к песцам, мехам и шубам у меня накопились вопросы, которые я надеялась решить с помощью книги историков Бэллы Шапиро и Дениса Ляпина. Отчасти это удалось — отчасти нет.
Как устроена книга? Авторы последовательно рассматривают четыре эпохи — Русь, Московское царство, Российскую империю, СССР, — подробно разбирая культурные и экономические аспекты меховой одежды. Цель — раскрыть суть меха как одного из самых тиражируемых символов России. Проследуем за авторами.
Для древних славян (V-VI века), рассказывают историки, использование меха имело сакральный смысл. Рядившись в шкуру медведя, славяне почитали Велеса, «покровителя домашнего скота, бога торговли и богатства, плодородия и изобильного урожая». После принятия христианства в дни Святок ряженые представляли выходцев из Иного мира, прежде всего, «духов предков-покровителей, которые, пользуясь временным размытием сакральных границ, проникали в мир людей», знаменуя обновление и блага нового года. Мех также оберегал от нечистых сил — например, для этого делали меховые вставки в княжеской летней одежде.
Авторы показывают, как погоня за пушниной определила экспансионистскую политику государства на огромном временном диапазоне — от Киевской Руси до Российской империи. В поисках меха по Днепру и Оке расширялась Киевская Русь, после ее распада — Новгород и древнерусские княжества, затем и Московское княжество. Последнему нужны были многочисленные ресурсы, в том числе и пушные, для борьбы с врагами, выплаты дани и в общем установления выгодных отношений с Ордой. Пушного зверя на территории княжества выбивали достаточно быстро, — соответственно, считают авторы, московским князьям приходилось, с одной стороны, экономить и копить деньги, хитрить перед начальством в Орде и жестоко относиться к собственному народу. С другой стороны, в будущем сокращение пушных ресурсов на собственной земле заставило их обратить внимание на соседние, богатые пушниной территории — огромную Новгородскую республику и Пермское княжество.
Шуба как фасон одежды появилась в XV веке, совместив себе черты кожуха XI века, тулупа XIII века и кафтана XIV века. Впервые в летописях этот вид одежды упоминается в связи с Иваном Калитой, раздавшим по завещанию шубы свои детям. Авторы подчеркивают, что связь между шубами и нарождающимся Московским царством быстро закрепилась, поскольку шкуры животных обрабатывали именно в Москве и оттуда отправляли на экспорт богато украшенную одежду. Самой дорогой и почетной считалась «золотная шуба», которая «шилась мехом внутрь, а сверху покрывалась дорогой материей — сукном, камкой, атласом, бархатом или парчой... Мы знаем два типа шуб этого времени: во-первых, русские, длинные, до пят, с сильным расширением книзу, с длинными-предлинными рукавами: руки продевали в разрезы на уровне локтя. Часто такая шуба имела еще и боковые разрезы по подолу, что, помимо удобства при ходьбе, давало возможность продемонстрировать нарядную обувь. Второй вариант — турская (турецкая) шуба — отличался „восточным“ запáхом и относительно короткими, но широкими рукавами».
Именно «золотная» шуба из золотой парчи и меха считалась символом богатства и могущества, присущих только царям. Именно такие шубы стали любимым царским подарком, которым одаривали Василий III, Иван Грозный и Борис Годунов. Кроме очевидной дороговизны, в привлекательности этого дара особую роль играли представления о том, что царь не просто передает дорогую одежду, но делится своей Долей, наделенной удачей и счастьем.
При первых Романовых Московское царство принялось покорять Сибирь, обкладывая местное население меховым ясаком. Система государственного управления реформировалась с учетом необходимости управлять новыми территориями и учитывать ясак, для чего в 1637 году был образован Сибирский приказ, причем его деятельность входила в область личных интересов царя. Помимо прочего, царь Алексей Михайлович реформировал и армию: для военных теперь шили шубы особенного покроя, больше напоминавшие меховой кафтан в пол. Их раздавали в виде зимнего жалования и строго следили за их качеством и наличием.
В народной культуре мех продолжал связываться с изобилием и благополучием. Поэтому его дарили роженицам, новорожденным и повитухам. В честь последних существовал даже отдельный праздник — Бабьи каши (26 декабря), когда повивальным бабкам подносили угощение и одаривали соболями. Мех был обязательным атрибутом свадьбы: новобрачным не только дарили меха, их одевали в шубы мехом внутрь и наружу, они сидели в шкурах во время свадебного застолья и покрывались шкурой на брачном ложе. Кроме того, в вывернутой шубе просили помощи у духов-предков, изгоняли кикимору, гадали, а священники освящали скот на Крещение.
В XVIII веке на смену истощившимся запасам сибирской пушнины пришел дальневосточный и камчатский калан (в народе его неверно называли бобром). Поначалу весь его мех уходил на экспорт, однако все же к концу XVIII века тяжелые и очень ноские бобровые шубы появились и у российских обывателей. Ими гордились, берегли и передавали по наследству, хотя время шубы как статусной награды уже ушло — петровские реформы заменили царский дар на ордена и медали.
В XIX — начале ХХ веков спрос на пушнину неуклонно повышался, ее добыча продолжалась в тех же объемах, хотя ценные породы, такие как соболь и калан, уже практически полностью были выбиты. Вместо них на международные ярмарки поставляли второсортных белку, лисицу и волка, а также фальсификат. Специалисты с помощью анилиновых красителей и выделки превращали кролика в горностая, соболя и норку, зайца — в крота и лисицу, козла — в медведя, белку — в шиншиллу. Подделки были столь качественные, что обнаружить их мог только опытный меховщик.
До революции правительство, уверенное в неисчерпаемости пушных ресурсов, не предпринимало никаких действий, чтобы их восполнять. Большевикам же они требовались не только ради прибыли, но и по идеологическим мотивам. Во-первых, в государстве рабочих и крестьян все, а не только привилегированный класс, должны иметь по шубе. Во-вторых, за рубежом должны были убедиться в богатстве и стабильности РСФСР: «мех по-прежнему оставался показателем внешнего престижа, благополучно развивающегося государства — империи, вовсе не канувшей в небытие, но обновившейся под мудрым руководством партии Ленина — Сталина для новых великих задач построения коммунистического общества».
Советское государство ввело монополию на внешнюю торговлю мехом и на его заготовку, создало заповедники, организовало производства по всей стране по новейшим технологиям. В итоге к 1960-м СССР стал абсолютным монополистом в мировой торговле соболем, а Ленинград превратился в главное место сбыта русской пушнины. Что касается советских граждан, то их благосостояние постепенно росло, ширина меховых воротников и обшлагов увеличивалась, пальто 1930-х из сусликов, собак и кошек сменились в 1960-е на котиковые, норковые и даже синтетические шубки. Котиковые шубки входили в тот же набор мечты, что копченая колбаса, собственная квартира, дача и машина.
Параллельно с увеличением поставок меха на Запад там рос интерес ко всему русскому. С 1910-х дизайнеры одежды представляли «русские коллекции», среди прочих — Поль Пуаре, Коко Шанель, Эльза Скиапарелли, Кристиана Диор и Ив Сен-Лоран. Ответом на популярность меха в 1970-е стали движения «зеленых» за права животных. К девяностым эти движения привели к тому, что в некоторых модных домах отказались от меха: так, например, поступили Moschino, Alexander McQueen, Balenciaga и другие. С 2000-х, отмечают авторы, шуба провоцирует скорее этические вопросы, чем представляется символом богатства. Однако до сих пор российский меховой рынок — один из крупнейших в мире; в 2016 году россияне потратили на меховые изделия около 100 млрд рублей. Причинами высокого спроса называют и холодный климат, и неистребимые народные стереотипы. Тем не менее с 2019 года из-за пандемии и общей смены трендов в моде отечественный рынок натурального меха неуклонно падает, Россия превращается из экспортера меха в его импортера. Как бы то ни было, мех, по мнению авторов, остается узнаваемым символом России, принимающий форму меховых ушанок в сувенирных лавках или же коллекций одежды особо упорных модных домов. Все еще использующие мех дизайнеры оставляют в стороне экологическую повестку, пользуясь тем, что высокие технологии дают возможность полностью изменять его вид и превращать его в совершенно другой более пластичный материал.
Авторы коснулись, казалось бы, всех сфер, где в русской культуре упоминается мех. Так перед нами предстала картина странной власти животных шкур над душами людей. Русь, затем Россия, неуклонно расширялась, истребляя зверей и получая за них легкие и быстрые деньги. Это довольно схематичная и неподвижная конструкция, которую лишь отчасти разнообразят краткие отступления в сторону. Например, такие: «Первая половина XIX столетия стала временем усиления кризиса империи, где правили дети Павла I Александр и Николай. Во второй половине столетия исторический тупик, вызванный, прежде всего, крепостным правом, заставил Александра II провести ряд кардинальных преобразований во всех сферах государства, но реформы были свернуты уже Александром III; его сын Николай II также не желал преобразований. Страна находилась в остром социально-политическом кризисе». К сожалению, повествование сводится к не слишком увлекательному историческому описанию. Пожалуй, самая любопытная часть связана с историей мехового костюма: шуба рождается из трансформаций кожуха, тулупа и кафтана, обретая новую фактуру и структуру в результате развития технологий.
Также смущает вольное обращение авторов со смыслами. Авторы сопоставляют ряжение в шкуры для отправления языческого культа Велеса и во время христианских Святок, никак не обосновывая, почему это действие несет один и тот же смысл в разных культурных парадигмах и как так получилось, что к языческому отношению к меху в славянской мифологии без изменений прибавилось средневековое. Кроме того, подчас смущают авторские формулировки: например, они пишут, что «большинство этих обычаев сложились уже к XVI веку, пережили свой расцвет в XVII веке, а затем переместились в область низовой культуры с ее простыми культурными смыслами». Далее авторы переходят к описанию достаточно сложной средневековой системы образов, связанных с мехом: шкуры мехом наружу и внутрь, ряженые, карнавал и так далее. Простой эту культуру, хоть она и низовая, уже никак не назовешь.
В итоге получается, что поставленный в начале книги вопрос, почему шуба стала символом России, так и не получает внятного ответа. Понятно, что веками существования шуба была атрибутом элит, однако это не значит, что русские осмысляли себя как «носящие мех». Также явно не хватает взгляда со стороны, понимания того, как иностранцы воспринимали пушнину и чем поддерживался многовековой спрос. Отчасти на эти вопросы дает ответ книга Аллы Черновой «Все краски мира, кроме желтой», посвященная костюмам шекспировской эпохи. Однако ее исторический размах значительно скромнее по масштабам.