Мбомбо ощутил боль в желудке: книги недели

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Ирина Татаровская. Мифы Тропической и Южной Африки. От «съедобного неба» до ритуальных масок и птицы-молнии. М.: МИФ, 2025. Содержание

Настоящий подарок для тех, кто в детстве брал в руки том «Сказки народов мира», пропускал многословные «беллетризованные» адаптации и без того хорошо знакомых европейских сюжетов и сразу же принимался за коротенькие и при этом совершенно непостижимые сказки народов с чарующими названиями: конго, йоруба, дагомба, мумуйе.

Ирина Татаровская — автор нескольких монографий и десятков статей, посвященных как раз мифам и фольклору Африки и тому, как они отражают, фиксируют и производят «странные» (с точки зрения не-африканца) системы ценностей и социальные отношения. Из ее новой книги читатель прежде всего узнает, каким образом не имевшие письменности племена сохраняли и передавали следующим поколениям космологические сведения — народ куба, например, использовал для этого более двухсот разнообразных узоров на ткани. Другие народы обращаются к услугам певцов и сказителей: у ньянга выбрать достойного помогает дух Кариси, который является ему во сне и требует бананового пива.

Как известно, сказка — это не занимательная история, а способ ответить на самые важные вопросы, волнующие каждого человека от первых до последних дней его существования: почему люди смертны? куда они отправляются, когда умирают? отчего у зайца расщепленная губа? Скажем, вот как уже упомянутый народ куба объясняет возникновение самых неожиданных вещей и явлений:

«Тьма нависла над землей, а земля вся сплошь была покрыта водами. Мбомбо, белый великан, владычествовал над этим хаосом. Однажды он ощутил нестерпимую боль в желудке и изрыгнул солнце, луну и звезды. Солнце палило изо всех сил, и вода начала испаряться, а пар собираться в тучи. Постепенно из-под воды проступила суша. И снова Мбомбо ощутил боль в желудке, на этот раз он изрыгнул деревья, животных, людей, падающую звезду и многое другое — первую женщину, леопарда, орла, наковальню, обезьяну Фуму, первого мужчину, небесный свод, бритву, лекарство и молнию».

Внимательный читатель, вероятно, обратил внимание, что великан Мбомбо сперва изрыгнул людей, а уже потом первую женщину, обезьяну Фуму и первого мужчину. Тому, как устроена подобная описательная логика, противоречащая нашей, и посвящена эта замечательная книга.

Михаил Павловец. Неоавангард в русскоязычной поэзии: вторая половина XX — начало XXI века. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2025. Содержание

Не раз нам приходилось замечать, что нынешнее поколение студентов-филологов уже не всегда понимает смысл введенного Виктором Кривулиным термина «неподцензурная поэзия». Интуитивно им нередко кажется, будто это значит «поэзия, освобожденная от цензуры, то есть самая официальная из возможных».

Естественно, все ровно наоборот. В основу новой монографии Михаила Павловца легла лишь малая часть огромной работы, проделанной им в рамках многолетнего семинара МПГУ о русскоязычной неподцензурной литературе. А именно — неоавангард в его самых разных проявлениях: от «филологической школы» и московских концептуалистов до по-прежнему активно работающих Германа Лукомникова и Сергея Бирюкова.

Советский авангард оказался в уникальной ситуации. Как и в других тоталитарных государствах, он пережил искусственный разрыв с собственной традицией, однако в сталинском и послесталинском СССР поэты-авангардисты должны были преодолеть не только этот разрыв, но и общую изоляцию от остального мира. В книге разобраны самые разные стратегии, позволившие преодолевать эту двойную культурную травму в условиях то ослабевающей, то вновь набирающей силу цензуры.

«Основы для будущего утверждения единого метода тоталитарного искусства были заложены сразу после революции — посредством огосударствления культурных и образовательных институций (национализация музеев и частных собраний, создание государственной системы СМИ, образования, библиотек — с упразднением их частных форм), именно это послужило эффективным инструментом унификации советской культуры и искусства. Через образовательную систему в 1930-е годы транслировалась непротиворечивая модель литературного развития в России последних трех веков: стадиальная (от классицизма к реализму) и телеологическая, упирающаяся в вершинное достижение литературной эволюции — литературу социалистического реализма, которая наследует „лучшие традиции“ отечественных и мировых фольклора и литературы. В такой модели литературного развития не советская, но литература модернизма и авангарда представляется его побочной и тупиковой ветвью и потому вытесняется из программ и образовательных практик».

Енё Гергей. История папства. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2025. Перевод с венгерского Юрия Гусева. Содержание

Книг с таким названием две, и авторы у них в некоторый степени разные. Первая вышла в 1982 году в Венгрии, и написал ее Гергей-марксист, используя метод исторического материализма. На русский ее перевели и выпустили в 1996 году. Вторую написал в 1999 году (тоже в Венгрии) историк Гергей, который, кажется, больше не скрывает если не принадлежности, то глубокой симпатии к христианской вере и уже не сигнализирует о верности одним лишь идеологически обусловленным исследовательским инструментам.

Хотя текст пережил серьезную переработку и был подтянут к современным на момент издания реалиям (в первую очередь это касается правления «польского папы» Иоанна Павла II), преемственность между публикациями, безусловно, огромна. И более того, следы истмата придают работе известную долю благотворной материалистической строгости.

Автор прослеживает историю папства как непрекращающееся взаимодействие властей духовных и мирских. На протяжении веков это взаимодействие обретает циклическую модальность сближения и отдаления, конфликта и союза. Гергей ориентируется на широкую аудиторию и называет свою работу научно-популярной. Она, действительно, не тяготит читателя теорией и сухими деталями, но зато дает возможность увидеть судьбу Запада за последние две тысячи лет со стороны, которую мы редко видим систематически освещенной.

И в этом свете многие вещи становятся, не побоимся этого слова, понятнее.

«Понтификат Льва X — в полном смысле слова декаданс средневекового папства. Новые проблемы церкви, реформы — от всего этого он был крайне далек; выступление Лютера он долгое время воспринимал как заурядный провинциальный скандал вокруг путаника-монаха: как разгорелся, так и уляжется, мало ли на свете подобного. Церковь его мало заботила; сказочные суммы, которые стекались в Ватикан со всего христианского мира, он растрачивал на толпящихся при дворе гуманистов, среди которых было много пустозвонов и льстецов. Пока папа Медичи восторгался изысканными латинскими виршами, Лютер переводил Священное писание на язык простого народа. Пока папский двор находит радость в приумножении рафинированных духовных и физических наслаждений, Реформация ставит в центр религиозной морали буржуазный рационализм и добросовестный труд. Свет и тени, гармония и бренность никогда не сливались в Ватикане так неразрывно, как в годы понтификата Льва X».

Джефф Чанг. Can’t Stop Won’t Stop. История хип-хоп-поколения. М.: Ад Маргинем Пресс, 2025. Перевод с английского Алексея Алеева. Содержание

Есть обоснованное мнение, что среди бесчисленных социологически ориентированных исследований хип-хопа книга Джеффа Чанга — одна из лучших. Can’t Stop Won’t Stop — не просто история жанра, а настоящий эпос о том, как рифмы и панчи горлопанов из Бронкса повлияли на политику и экономику США, заставив пританцовывать под свои биты и белых школьников, и президентов. Чанг копается в деталях с академическим тщанием, но пишет достаточно увлекательно, чтобы 600 страниц пролетали если не как один куплет Public Enemy, то по меньшей мере немучительно.

Собственно, главных козырей у автора два. Первый — глубина охвата материала: десятки интервью, бесчисленные архивные публикации, номера пластинок и географические названия смиксованы в гладком флоу. При этом автор варьирует ракурсы, переключаясь с панорамы индустрии на интимные драмы героев и не теряет при этом ритм повествования. Второй — Чангу удается не просто постулировать, что музыка бывает политической, но и показать, как именно она способна служить достижению политических целей (хотя его восторженность по этому поводу порой кажется наивной).

Основных минусов тоже два: во-первых, это история американского хип-хопа, и некоторые нюансы (например, те же географические) для тех, кто далек от трансатлантических реалий, могут звучать абстрактно. Во-вторых, книга вышла двадцать лет назад. С тех пор (во многом благодаря развитию интернета) с точки зрения развития жанра прошла вечность — и многие герои повествования если не позабылись, то стали персонажами времен доисторических.

Как бы то ни было, книга рекомендуется к прочтению всем заинтересованным лицам.

«Характерной чертой Public Enemy была черная общность — потерянная после борьбы за гражданские права и замещенная эгоистичной буржуазной жаждой наживы. На протяжении многих лет рэперские коллективы съеживались до дуэтов, но Public Enemy вернулись к идее рэп-крю. Они играли по-крупному, потому что черный народ всегда брал числом. Public Enemy воплощали ценности крю: силу, единство, навыки самообороны и выживания. В качестве реквизита, чтобы показать, что они не являются рабами, они носили пластмассовые пистолеты-пулеметы „Узи“. Они держали все под контролем, потому что были вооружены знанием. Насилие было их основной метафорой — правда, неверно трактуемой большинством».

Виолетта Гудкова. Михаил Булгаков, возмутитель спокойствия. М.: Новое литературное обозрение, 2025. Содержание

Первая текстовая версия пьесы «Дни Турбиных», не считая авторских рукописей, появилась за тридцать лет до официальной публикации этого произведения. Образованный милиционер Гаврилов, дежуривший на вечерних представлениях Художественного театра, посмотрел спектакль более ста раз, уже после сорока просмотров выучил текст наизусть и записал его для личного пользования. О чем нам говорит эта история? С одной стороны, вроде бы ничего особенного: мы и так знаем, что спектакль был удачный, пьеса хорошая, а в 1920-х бывало всякое, но, с другой стороны, попробуйте себе представить аналогичную историю с какой-нибудь другой постановкой, и вряд ли вам с ходу придет в голову что-нибудь умное.

Подобного рода сюжеты с участием известных и малоизвестных лиц составляют основу книги Виолетты Гудковой, в которой далеко не в первый раз исследуется литературная репутация Михаила Булгакова. К этой теме, по верному замечанию автора, следует периодически возвращаться, поскольку материал имеет свойство накапливаться и если не полностью менять картину, то вносить в нее существенные коррективы. Работа естественным образом делится на две части. В первой части молодой сверходаренный автор выходит на литературную сцену, сразу становится звездой, а потом без перерыва на лавры — объектом травли, которая усугубляется по мере того, как трупный яд сталинизма проникает во все поры общества, и перемены настроения вождя народов всякий раз только усиливают издевательское отношение к самому несоветскому из советских писателей. Часть вторая посвящена триумфальному, хотя по существу тоже издевательскому возвращению булгаковского творчества к читателю, растянувшемуся на целые десятилетия. Уроков из этих вечнозеленых историй по-прежнему можно извлечь очень и очень много.

«Семейная пьеса со спорами 1919 года о том, с кем идти дальше русским офицерам, друзьям, застигнутым революцией и Гражданской войной врасплох, поразила публику тем, что люди пытаются объяснить свой выбор в домашних словесных столкновениях — без перестрелки. Они слушают и слышат друг друга, даже не соглашаясь с решением, принятым собеседником.

И именно миролюбие, дружественность вызвали у части общественности гневный протест, даже агрессию».