Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Александр Каменский. Тайные безумцы Российской империи XVIII века. М.: НЛО, 2024. Содержание
В февральский день 1733 года в Зимний дворец в Санкт-Петербурге явился тульский подьячий Прохор Бармашев и объявил, что знает за собой «слово и дело» (то есть хочет дать показания органам политического сыска о свершившемся преступлении государственной важности). Далее Бармашев доложил следователям «об упавших на него с неба ракете и бочке с порохом, о двух свиньях, повстречавшихся ему и говоривших человеческим языком, а также о том, что его двоюродный брат и хозяин дома, у которого они с братом жили, отравились невской водой и умерли». Причиной событий столь экстраординарных тульский подьячий посчитал драматическое падение нравов, случившееся по сравнению с петровской эпохой в период царствования Анны Иоанновны, и предложил во исправление подобного положения дел закрыть шинки, запретить табакокурение и переженить всех холостых людей промеж собою.
Бармашева подвергли пытке кнутом из двадцати, а затем из двенадцати ударов, после чего, убедившись, что он искренне верит в утверждаемую им несуразицу, признали сумасшедшим и отправили в новгородский Хутынский монастырь. Прискорбная, вне всякого сомнения, судьба подьячего, однако, является лишь одним из сотен документально засвидетельствованных примеров того, как душевная организация людей ломалась, не выдержав размаха социально-политических перемен в России XVIII столетия.
Как, полагаем, известно читателю, изыскания Мишеля Фуко в области археологии безумия породили целую область гуманитарных наук, занятую деконструированием того, как в зависимости от социальных условий менялось понятие «сумасшествия», и плеяду последователей, занятых исследованиями психиатрии в разных обществах и эпохах. Один из возможных ракурсов подобных исследований, охарактеризовать который можно как «политическую историю сумасшествия», избрала французская исследовательница Лаура Мюрат в книге «Человек, который считал себя Наполеоном». Мюрат продемонстрировала, как тектонические события французской истории отражались в больных сознаниях несчастных обывателей, побуждая тех то провозглашать себя Наполеоном, императором Франции, то утверждать, что их собственная голова отсутствует на плечах, поскольку была утрачена в результате гильотинирования.
Продолжателем такого исследовательского подхода в известной мере стал выдающийся специалист по отечественной истории раннего Нового времени, доктор исторических наук Александр Каменский. Источниковой базой для исследования Каменского послужил комплекс документов органов государственной безопасности, который относится к политическим делам в отношении лиц, признанных сумасшедшими: всего на протяжении XVIII столетия таких человек было более 300. Материалы эти по-своему уникальны, поскольку для XVIII века другого единого комплекса документов, позволяющего реконструировать, как менялось отношение власти к безумию, не существует; кроме того, политические безумцы, сколь можно предположить, должны были считаться самыми опасными и подвергаться наиболее суровым мерам воздействия.
Как полагает Каменский, исследования политического безумия, несмотря на их известную ограниченность, позволяют практиковать и более широкие обобщения в отношении социального восприятия сумасшествия как такового, ведь деятельность Тайной канцелярии и Тайной экспедиции «служила образцом для принятия решений и на других этажах государственного аппарата, где власть сталкивалась с душевнобольными, представлявшими не столько угрозу государственной безопасности, сколько окружающим либо совершавшими уголовные преступления».
В России XVIII века, в отличие от Западной Европы, еще не существовало ни обобщающих трудов по психическим болезням, содержащих их нозологию, ни докторов, специализирующихся на лечении именно таких заболеваний. Положение безумцев служило источником постоянного напряжения между государственной властью, чаще всего направлявшей тех для изоляции в монастыри, и властью церковной, каковая вынуждена была требованиям этим подчиняться, однако вовсе не пребывала в восторге от необходимости содержать «сумасбродов» по соседству с монахами. Лишь в 1775 году был издан указ Екатерины II об учреждении «домов для сумасшедших» (доллгаузов) в российских губерниях, а сам процесс их создания растянулся на десятилетия.
Отношение власти к безумцам в XVIII столетии, разумеется, менялось в зависимости от конкретного исторического периода, а также от социального статуса обвиняемого, вовлеченности в поток его бреда высших государственных лиц и многих других причин, однако в целом может быть охарактеризовано как достаточно либеральное. Пытки применялись к таким подследственным избирательно, а в период царствия Елизаветы Петровны и вовсе были воспрещены в отношении потенциальных безумцев. Уже в самом начале XVIII века чиновники считали, что безумный человек не может отвечать за слова и поступки, а во второй его половине была закреплена законодательно практика освобождения от наказания лиц, повинных даже в самых тяжких с точки зрения власти (то есть антигосударственных) преступлениях. Статус безумца, следовательно, позволял подследственному выступать с такими заявлениями, которые любой здравомыслящий человек делать бы поостерегся (что делает материалы подобных дел еще интереснее для историка), а иногда, наоборот, само содержание высказываний человека считалось достаточным, чтобы объявить его безумцем.
Как пишет Каменский, «при знакомстве с архивными делами зачастую возникает ощущение, которое можно назвать „феноменом Чацкого“: сказанное или сделанное подследственным априори воспринималось как нечто, что может сказать или совершить только безумец. Нередко у следователей не было никакого желания разбираться с таким человеком, им было проще признать его умалишенным и отправить в монастырь». Здесь интересно было бы поразмыслить над тем, как соответствующая репрессивная практика была унаследована советской психиатрией, лепившей людям диагноз «вялотекущая шизофрения» только на основании того, что человек здравомыслящий не позволит себе усомниться в правильности реализации марксистско-ленинских идей правящей партией.
Среди конкретных примеров, с которыми Каменский разбирается наиболее подробно, белевский купец Тимофей Фомин, «разоблачивший» перед Тайной экспедицией целый раскольнический заговор; требовавший от своих дворовых кричать «слово и дело» и беспрерывно бомбардировавший императорскую канцелярию посланиями государственной важности барон Исайя Шафиров; рехнувшийся от бедности и невозможности продолжать карьеру коллежский асессор Александр Сытин.
Одержимый графоманией экс-переводчик Коллегии иностранных дел Борис Волков, по утверждению самого Каменского, мог бы послужить прототипом героя гоголевских «Записок сумасшедшего». Он беспрерывно протоколировал свои мысли на бумаге, отправлял дворового на почту с эпистолами к различным людям, а то и просто подобно потерпевшему крушение моряку, отдающему запечатанное в бутылке послание на волю волн, выбрасывал собственноручные заметки из окна. Родительница его, безуспешно пытавшаяся заточить сына в монастырь и уничтожить все плоды его лихорадочной умственной деятельности, занимала в рассуждениях Волкова одно из центральных мест, ведь, как сообщил сам он в Полицмейстерскую канцелярию, «мать его — великая государыня благоверная царевна и великая княжна София Алексеевна всероссийская самодержица с братьями с царем Иоанном Алексеевичем и с царем Петром Алексеевичем, а титло им всем величество». Содержание других бумаг, изъятых у Волкова при обыске, также было связано с воображаемым сиятельным происхождением его родителей.
Герой следующей главы исследования Каменского — солигаличский купец Иван Подошин, достигший поистине невероятных высот в искусстве самозванчества, — словно бы тоже сбежал в него то ли со страниц гоголевской драматургии, то ли из романа «Журавли и карлики» Леонида Юзефовича. Двадцатилетний Подошин, с успехом выдававший себя за дворянина, генерал-майора и императорского посланника, путешествовал по Российской империи (где, вообще-то говоря, существовали ограничивающая свободу передвижения паспортная система и непреодолимые барьеры между сословиями) и за ее пределами с различными прожектами фантастического свойства. Будучи изобличен и схвачен, Подошин вместо полагавшейся по закону за такие художества смертной казни был приговорен к заточению в «смирительном доме» до тех пор, пока не исправится. Столь мягкий приговор, с одной стороны, вероятно, свидетельствовал о том, что власти нашли похождения юноши забавными и не представляющими угрозы для государственной безопасности; с другой — подчеркивали безумность свершившегося нарушения и неспособность адекватного человека на такие поступки.
Итак, если усмотреть некую общую тенденцию в потоке рассматриваемых Каменским дел, ей окажется глубоко социальный и укорененный в важных трансформациях эпохи характер описываемого сумасшествия. Безумцы, страшившиеся восстания черни, развивали у себя параноидальный бред об отравлении слугами; безумцы, страдавшие от мании величия, претендовали на родство с коронованными особами; иные безумцы тщились предупредить тех же особ о готовящемся против них заговоре либо повлиять на проводимую ими политику. В бредовой картине мира этих людей словно бы выражал себя сам XVIII век с его переворотами, авантюрами, войнами, модернизациями, социальными потрясениями, просвещенческой идеей о человеке как творце собственной судьбы и эффектом мнимой близости к людям и доступности власти, возникшим в результате частой смены лиц на троне. «Безумцы, попадавшие в поле зрения российских органов политического сыска, — это те несчастные, в чьем искаженном болезнью сознании отразились политика и исторические события того времени», — констатирует Каменский.
Все вышесказанное, разумеется, не значит, что все психические расстройства могут быть объяснены совокупностью политических факторов, ведь 300 с небольшим человек, попавших в поле зрения органов госбезопасности, составляют лишь малую толику из общего числа душевнобольных того времени. «Многие не „буйные“ не получали никакой медицинской помощи; их не изолировали в монастырях и других заведениях, чаще всего они продолжали жить в своих семьях, подчас подвергаясь насмешкам и насилию со стороны домашних», — пишет Каменский. Тем не менее избранная им и Мюрат исследовательская оптика представляется невероятно плодотворной для анализа психического состояния людей в периоды слома эпох. Так, обратившись всего на несколько десятилетий назад, к моменту распада Советского Союза и последовавшего за ним десятилетия турбулентности, возможно было бы построить немало интересных исследований на тему того, как изменялись социальные представления о безумии — и как менялось само безумие под влиянием общественных пертурбаций.
Завершить же рассказ сей мы хотели бы жизнеутверждающим фрагментом из апокалипсиса орловского купца Егора Красильникова, пойманного в Москве в «неуказном платье», после чего рассказавшего двум сокамерникам о восхищении своем на небо ангелами, что и позволило следователям усомниться в его душевном здравии. Согласно сообщению Красильникова, он «самим же Господем посхимлен, а каким порядком посхимлен, о том он сказывать не будет, понеже ему о том сказывать запрещено от самого Господа.
И после той схимы Господь дал ему, Красильникову, из своих рук скипетр и приказал сверзить с небес сатану, которой тогда на небе сидел на особом престоле. И он, Красильников, подошед к тому сатане, от которого тогда было великое пламя, и он, Красильников, ударил того сатану данным ему от Господа скипетром по голове и по престолу ево. И от того ево, Красильникова, удару тот сатана с того престола с небес упал и проволился сквозь землю. А он, Егор, сверзя того сатану по-прежнему пришед к Господу. И Господь ево благословил и послал во ад.
И он, Красильников, с неба опустился на землю и несен был на воздухе, и земля уже была разверста и в ту разверстую землю он, Красильников, опустился ж на воздухе ж. И пришед во ад в самое темное место, где тогда в том темном месте был великой смрад. И в том темном месте, ходя несколько время, усмотрил он, Красильников, стоящаго орловского купца Ивана Казарина. И, сожалея об нем, что он по смерти своей мучитца за грехи во аде, взяв ево с собою и воздухом оба внесены наверх земли. И по выходе на землю, выведши отпустил в дом ево в город Орел, которой и ныне живет в том городе Орле, о чем может показать сам оной Назаров, и в том он, Красильников, на него шлетца. А он, Красильников, по выходе из ада жил при матери своей в означенном своем отцовском доме».
Итак, сатана будет повержен, а из самой темной бездны ада существует спасение — так давайте же помнить об этом и не предаваться унынию.