Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Вольф Гордин. Социомагия и социотехника, или Общезнахарство и общестроительство. Часть 1. Христианство и марксизм. М.: Почин, 2024
Разговор о «Социомагии и социотехнике» едва ли имеет смысл начинать без хотя бы краткого экскурса в биографию автора настоящего трактата. Вольфу Гордину и его младшему брату Аббе принадлежала (некоторые здесь наверняка не без ехидства добавили бы эпитет «сомнительная») честь стать основателями одного из наиболее экстравагантных течений в истории русского анархизма — панархизма, основанного на культе изобретательства и экспериментаторства. Вольф и Абба Гордины верили, что любые препятствия на пути бесповоротного освобождения люднй от всех форм угнетения, заложенных в организации социума, языке и даже самой человеческой телесности, могут быть устранены при помощи техники. Так механизация труда сделает эксплуатацию человека ненужной, сложные машины устранят неравенство, а изобретенные передовыми умами таблетки «Пептон» избавят нас от потребности в пище и перспективы физической смерти (что отправит на свалку истории религию). Приставка «пан-» в слове «пананархизм» отсылает к пониманию Гордиными революционного проекта как объединения в общей борьбе пяти угнетенных — личности, молодежи, трудящихся, женщин и итерриториалиата (наций, лишенных собственного государства): более подробно во всем этом очень удобно разобраться по отрывку из вышедшего в издательстве Common Place сборника гординских текстов «Страна Анархия», опубликованному на сайте «Крот».
В революционной Москве конца 1910-х Вольф Гордин основал Социотехникум «Всеизобретальня», где вместе с десятком товарищей практиковал формы внегосударственной жизни и чаял переизобрести весь человеческий мир. Именно в издательстве при «Всеизобретальне» и увидел в 1919 году свет трактат «Социомагия и социотехника», который, судя по фигурировавшей в его названии приписке «ч. 1», задумывался как часть куда более масштабного произведения.
По части грандиозности своих планов Вольф Гордин вообще, кажется, готов был дать сто очков форы любому, включая большевистское правительство: так, к 1919-му году он уже успел разочароваться в анархизме как политической практике и куда больше интересовался скорыми межпланетными путешествиями и разработкой языка АО, в котором не будет повелительного наклонения, а следовательно, и заложенной возможности использовать его для угнетения человека. Степень же самомнения Вольфа Гордина (предпочитавшего теперь именовать себя на собственном языке Бэоби) можно оценить хотя бы на основании того, что от изобретения своего Социотехникума он предлагал отсчитывать новое летоисчисление человечества.
Отношения с большевистским режимом, по всей видимости, поумерили его амбиции, но серьезно репрессирован он не был, и в 1926 году получил возможность для выезда, воспользовавшись которой, эмигрировал в США, где следы его постепенно теряются. Завершим этот рассказ констатацией того, что Вольф Гордин сумел не только запутать своих будущих биографов, занимаясь черт знает чем в Америке на протяжении целых десятилетий, но и причинить тем страшную головную боль, используя вместе с Аббой запутанную систему псевдонимов, с трудом позволяющую установить, кто из братьев отвечал за конкретный текст. Не желая касаться проблемы авторства текстов Гординых даже метровой палкой, заметим просто, что «Социомагия и социотехника» также была подписана «братьями Гордиными», хотя творческий тандем Аббы и Вольфа к тому времени уже был близок к распаду — и лишь сегодня, больше века спустя после его первой публикации, мы имеем возможность должным образом насладиться этим текстом, который был правильно атрибутирован, а также обстоятельно прокомментирован кандидатом исторических наук Иваном Аладышкиным.
«История человечества — это история дикости, зверства, грубости, ужаса и омерзения, а, главным образом, глупости, тупости и суеверия», — такой сентенцией начинается интересующий нас трактат, и здесь мы склонны с Вольфом Гординым самым решительным образом согласиться.
С точки зрения Вольфа Гордина, в современном ему мире действуют две силы, которые обещали человечеству освобождение, но вместо него привели лишь к еще более страшным страданиям. Эти силы — христианство и марксизм. Христианство пророчило людям Царствие Божье, но последнее так и не наступило, зато инквизиция и крестовые походы оказались более чем реальны. Марксизм вел человечество в бесклассовое будущее, а привел в залитые кровью подвалы Лубянки.
Главный грех Христа и Маркса заключается в их монизме — этическом или социальном. Их учения сводят смысл существования бесконечно сложно устроенного и многогранного мира к нравственной драме о пришествии богочеловека «к каким-то людишкам» или к экономическому противостоянию между пролетариатом и буржуазией: «Ведут ли звезды классовую борьбу между собою? Не явная ли это бессмыслица, бред?».
И хотя марксизм понимает мир с позиции науки, мы видим, что наука превращается для людей в предмет такой же слепой веры, как и религия, а при попытке применения ее принципов к управлению обществом демонстрирует столь же чудовищные последствия. Социалистические партии превратились в «научные церкви», вступившие во время гражданской войны в России в силовое противостояние между собою, а теперь большевистская церковь-победительница с ветхозаветной фанатичностью ведет пролетариат в «новое средневековье». «В основе всякого монизма (религиозного ли, научного ли) лежит фанатизм, шовинизм, централизм, империализм и протекционизм», — мудро учит нас Гордин.
Испокон времен элиты используют для управления человечеством социомагию, основанную на примитивной вере в законы проклятия и благословения. Эту веру, трансформированную в чувства благоговения и страха, власть использует для порабощения человечества. Правители больше не наказывают пользователей самостоятельно: по сути они достаточно ничтожные существа, все могущество которых основано на ослепительном блеске символов их власти — одеяний, регалий, титулов (неслучайно в своде законов Хаммурапи почти все введение занимает перечисление последних). Большевистская власть столь же магична, какой была власть шумерского царя, поскольку зиждится на иррациональной вере миллионов людей в право скрепленной печатью бумажки решать их судьбы: «Ничего абсолютно не изменилось от Хаммурапи до социалистического владыки Ленина. И последний призван каким-то Мардуком-Марксом „для водворения, своими декретами, в стране справедливости и истребления беззаконных и злых“, что он исполняет самым прекрасным образом, может еще лучше Хаммурапи, ибо последний не имел Чрезвычайки, а Ленин имеет ее».
Библейский текст наряду с действием проклятия, неминуемо следующего за нарушением божественного закона, демонстрирует нам магию благословения и магию деноминализации. Благословение приходит к еврейскому народу через акт обрезания, магическое искупление себя посредством принесения в жертву крайней плоти. Символическая смена имени является актом трансформации и обретения новой идентичности: так Бог переименовывает Аврама в Авраама, делая его «господином многих». Отголоски тех же верований в волшебную силу переименований мы, по мнению Гордина, видим в многочисленных декретах Совнаркома, озабоченного необходимостью переименовать все, до чего дотянется своими магическими декретами-бумажками. Большевики, однако, будучи людьми вербальной культуры, уже не жертвуют Господу свою крайнюю плоть: обрезанию они предпочли собственную версию христианского обряда крещения — переход в коммунистическую партию.
Трансформирующая человечество «в своем слепом стремлении к монизму-абсолютизму» в единое стадо, подчиняющееся одному пастырю, социомагия оборачивается «социокакией (социальным злом)», беспредельным кошмаром ужаса и насилия. Абсолютной же противоположностью социомагии является социотехника, которая изобретает для людей новый мир вместо того, чтобы им управлять. Социотехника предлагает жизнь в мире без голода, нищеты, неравенства; мире, полном самых невероятных технических изобретений и усовершенствований, облегающих повседневное человеческое существование; ее блага настолько очевидны, что никто в здравом уме не захочет от них отказываться. Это значит, что социотехника больше не нуждается в оружии и расстрелах, она не прибегает даже к психологическому принуждению в виде агитации, не говоря уже о насилии физическом, и в своем пределе «социотехника искоренит государство как главный инструмент практической магии».
Будучи фанатом изобретательства не только на уровне убеждений, но и самой манеры мыслить, Вольф Гордин демонстрирует неподдельную любовь к употреблению терминов, лязгающих шестеренкой суффикса «-изм», а в случае отсутствия подходящих аналогов конструирует подобного франкейштейна самостоятельно. Любознательный читатель встретится на страницах его книги с биографоморфизмом, карлизмом-ленинизмом, синагогизмом, аэкономизмом и даже исусизмом (такой не самый, быть может, благозвучный синоним Бэоби посчитал нужным изобрести для христианства). Оценить стилистические особенности автора можно хотя бы вот по такому предложению: «Ныне колоссализация-монизация научного социализма (социологизма) дает еще худшие результаты, чем конверсализация (переворачивание) -монизация психологизма — своим миссионизмом-централизмом-абсолютизмом».
Длинное, путаное, страдающее излишними повторами и чрезмерным пафосом и балансирующее на грани откровенной графомании сочинение Вольфа Гордина невольно напомнило мне вымышленный трактат «Маркс, Христос и Сатана объединяются в общей борьбе», который фигурирует в романе «Красный Лондон» культового в среде леворадикального юношества британца Стюарта Хоума. Согласно учению автора этого трактата, запрещенного философа К. Л. Каллана, психика каждого адепта революционной борьбы должна пройти через стадии Маркса, Христа и Сатаны, дабы в конечном итоге достигнуть состояния Анатаса — «духа, вырывающегося на свободу, когда капитализм перестает угнетать личность».
Увы, в сочинении Вольфа Гордина не предусмотрено Сатаны (тут я обманул читателя), хотя, вполне вероятно, что Сатана бы ему как раз не помешал. Что же касается Анатаса, к которому, минуя стадии Христа (религия) и Маркса (наука), должно прийти революционное сознание, то его место в миропонимании Вольфа Гордина занимает Техника — та сфера человеческой культуры, которую он не подвергает ни малейшей критике.
Техника — суть мускулы человечества, с помощью которых то творчески переустраивает материю по собственному устремлению. Техника приносит людям счастье, здоровье, радость; и именно техника в конечном итоге приведет человечество к бессмертию и царствию небесному — то есть, к реальной возможности парить на механических крыльях там, где фантазия наших предков поместила ангелов. Примечательно, что техника, по Гордину, противопоставляется науке, поскольку последняя «инертна, детерминистична и потому пригвождает человека к старому»; вместо того, чтобы изобретать реальность, конструируя новые возможности, наука ее познает, изучая существующие законы.
«И потому наш девиз: не на месте с наукой и не назад к религии, а вперед к социотехнике, к изобретению и созданию нового общества, лучшего, более совершенного, совершенно нового, которое ничего общего, никаких точек соприкосновения со старым не будет иметь», — заключает Вольф.
Вольф Гордин со своим по-детски наивным восторгом перед техникой едва ли нашел бы общий язык с многочисленными представителями той линии в анархизме, которая как раз усматривала в распространении техники прямую связь с закабалением человечества, а не его освобождением: от Ивана Иллича, настаивавшего, что развитие медицины делает людей больными, образования — глупыми, а транспорта — малоподвижными, до современных анархо-антропологов, с ностальгией взирающих на жизнь уклоняющихся от достижений так называемой цивилизации племен.
Бэоби, надо отдать ему должное, предусмотрел такую возможность для критики своих идей и отреагировал на нее в главах о Льве Толстом, ставшим для него олицетворением пренебрежительного отношения к техническому прогрессу и желания повернуть историю вспять, к религиозности и раболепию перед диким царством природы. «Если современная техника нас не удовлетворяет, она дала копоть и грязь современной фабрики, то нужно перейти к новой технике, к чистой технике, к сверхтехнике, к Пантехнике. <...> В том-то и все благо техники, что она не знает кумиров, классиков, божков, она вечно свободна, вечно революционна, свободна и от собственных божков», — настаивает Гордин.
На самом деле при желании из текста Вольфа Гордина можно извлечь куда больше рассуждений, относящихся к философским дискуссиям позднейшего времени, чем одни только аргументы в отношении пользы или вреда технического прогресса: то, как в пространстве русского анархизма рождались идеи, которые лишь спустя десятилетия войдут в интеллектуальный обиход на Западе, мы как раз недавно обсуждали с историком русской философии Николаем Герасимовым.
Например, когда Вольф обрушивается с яростной критикой на большевистский тоталитаризм, построенный на желании использовать для управления обществом научное знание, и заявляет даже, что «истинный анархизм — это отрицание науки», он не только продолжает Михаила Бакунина, относившегося к ученым с известным скепсисом, но и предвосхищает Пола Фейерабенда с его эпистемологическим анархизмом и призывами отделить науку от государства. Демонстрируя единоутробную сущность марксизма и христианства и доказывая, что большевизм породил новую инквизицию, Гордин тем самым предваряет Эрика Фегелина с его концепцией тоталитарных политических религий, а рассуждая на тему большевистских вождей как шумерских жрецов, заклинающих советский народ, и вовсе заходит куда-то на территорию Йоана Петру Кулиану, писавшего, что политтехнологии — это современная форма магии, или даже нашего современника Пелевина. В желании Вольфа Гордина создать искусственный язык без повелительного наклонения нетрудно усмотреть прообраз гендерной лингвистики, стремящейся вшить инклюзивность на уровень нашей речи, ну а идея союза пяти угнетенных, продвигавшаяся братьями-изобретателями в начале их творческого пути — это почти та самая политика идентичностей, отношение к которой до настоящего времени порождает самые жесткие дискуссии.
Следует ли из этого, что Вольф Гордин закладывал все эти смыслы в свои сочинения сознательно? И чего вообще в этих сочинениях было больше — опережающего свое время на десятилетия (если не на века) визионерства или графомании и эксцентрического кликушества? На эти вопросы мы предлагаем вооружившемуся «Социомагией и социотехникой» читателю отыскать ответ самостоятельно.