Этюд о практиках христианского аскетизма (россиянину на заметку), переиздание лучшей биографии Беньямина, история о том, как «маленькая победоносная война» перешла в две мировые, а также тень тела кучера. По пятницам редакторы «Горького» рассказывают о самых интересных книжных новинках.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Франк Якоб. Русско-японская война и ее влияние на ход истории в XX веке. СПб.: Academic Studies Press/БиблиоРоссика, 2022. Перевод с английского М. Черенцевой. Содержание

В 1904 году с целью улучшить внешнеполитическое положение и предотвратить революцию Российская империя затеяла «маленькую победоносную войну» с Японией, которая кончилась поражением континентального гиганта. Как признавался в своих мемуарах премьер-министр Сергей Витте, «не Россию разбили японцы, не русскую армию, а наши порядки или, правильнее, наше мальчишеское управление 140-миллионным населением в последние годы».

Ставка немецкого исследователя Франка Якоба высока: продемонстрировать, как локальный, казалось бы, конфликт запустил эффект домино в мировом масштабе. Ставка сыграла: совсем не толстая книга 2018 года выпуска действительно убеждает, что тень Цусимы и преступного шапкозакидательства российских властей лежит на всех мировых войнах, включая холодную.

Проигрыш русской милитаристской машины привел к революции 1905 года, после которой 1917-й стал неизбежностью. Между приободрившейся Японией и США стало расти напряжение, проложившее прямой путь к Перл-Харбору. Изменился политический климат во всей Азии. Франция и Великобритания начали сближение, и над Германией, учитывая франко-русский союз, нависла угроза окружения, из чего немецкие стратеги сделали свои выводы. А там уже и до выстрела в Сараево стало недалеко.

Словом, крайне поучительное чтение.

«Русская армия в Маньчжурии была сбита с толку и деморализована, но царь отказывался это признавать».

Алексей Сидоров. Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества. М.: Паломник, 2021. Содержание

Санкции, как известно, нам только на пользу. Поэтому самое время подумать о том, какую пользу мы можем принести нашим душам, прочитав новое издание книги патролога Алексея Сидорова, впервые выпущенной в историческом 1998 году, а затем — в не менее историческом 2014-м.

Корни аскетизма ныне покойный Алексей Иванович находит еще у древних греков и прочих язычников, особо подчеркивая при этом, что их подвижничество носило характер сугубо телесный, лишенный смирения и наполненный гордыней (еврейская ветхозаветная аскеза в данном случае — совершенно отдельный разговор). Духовное наполнение этой экстремальной практике принес, как нетрудно догадаться, Новый Завет.

Основная часть книги посвящена тому, как раннехристианская аскеза плавно перетекла в монашескую культуру, зародившуюся на Востоке и вскоре распространившуюся на латинский мир. Здесь же предельно ясно пересказываются основные мысли первейших богословов — от Оригена до Иоанна Кассиана Римлянина.

За этим утешительным чтением перспектива всем миром уйти в монастырь кажется не такой уж безрадостной. И помните: молясь об избавлении от искушений, мы просим Бога не лишить нас источника зла, мы просим дать нам сил этому злу сопротивляться.

«В каждом из нас существуют и „хартии, начертанные Богом“, и „хартии (или: расписки; см. Лк. 16, 7), начертанные нами самими“ (sunt quaedam litterae quas Deus scribit, quaedam litteras quas nos scribimus), то есть „хартии греха“. Таинство крещения смывает буквы на последних „хартиях“, и главная задача христианина состоит в том, чтобы не заполнять их новыми письменами».

Петер Вайс. Тень тела кучера. М.: libra, 2022. Перевод с немецкого Александра Филиппова-Чехова

«Тень тела кучера» — ультрамодернистская повесть, похожая на куб из цемента, который еще не застыл, но уже приобрел пугающую своей замысловатой симметрией форму. В эту серую массу, пока она отвердевает, спешно ползут мошки, мухи, вши и тараканы, чтобы обрести там свое последнее пристанище. Начинается все с уютного похрюкивания свиньи в луже грязи, а заканчивается леденящим душу переплетением теней.

На протяжении всего текста рассказчик втирает соль себе в глаза, чтобы видеть действительность в размытом от слез виде, вокруг мычат коровы, а в кастрюлях на деревенской кухоньке млеет брюква. Все это может показаться безумием, если не посмотреть на примечание, размещенное на заднем клапане бумажного издания. Мы не будем сейчас раскрывать все карты, но вместо этого в очередной раз отобьем земной поклон переводчику и издателю Александру Филипову-Чехову: это ж надо было такую возвышенную вещь напечатать на бумаге.

Очень хотелось бы перечитать ее, когда тени мыслей перестанут топать иноходью по тени страниц, подведенных тенью головы, отброшенной на них.

«В первый раз в моих заметках в качестве в дальнейшем теряющегося в ничто начала я продолжу, придерживаясь выражений, что роятся в ближайшем окружении; рука моя водит карандашом по бумаге, от слова к слову и от строчки к строчке, хотя я явственно чувствую внутри себя противодействие, которое прежде понуждало меня прервать опыты и которое и теперь с каждой последовательностью слов, которую я составляю в соответствии с увиденным или услышанным, нашептывает, будто увиденное и услышанное мною ничтожно и не стоит того, чтобы быть зафиксированным и будто тем самым я совершенно бессмысленно трачу мои часы, половину ночи, а может статься, и весь день; однако вот вопрос, что же мне еще делать; а из этого вопроса вытекает мысль, что и все мои прочие занятия никакого результата и никакой пользы не принесли».

Ховард Айленд, Майкл Дженнингс. Вальтер Беньямин. Критическая жизнь. М.: Дело, 2022. Перевод с английского Николая Эдельмана. Содержание

Переиздание наиболее полной биографии философа и наиболее подробного описания его работ. Включить его в обзор наших новинок важно хотя бы потому, что Вальтер Беньямин жил и думал едва ли не в самые тяжелые годы XX века, и его размышления могут послужить опорой сейчас, когда времена ничем не лучше как минимум.

Американские исследователи разбирают жизненную траекторию ВБ от берлинского детства на рубеже веков через мятежные веймарские годы, парижское изгнание вплоть до самоубийства, совершенного в 1940 году в безуспешной попытке бежать от нацистов. Представления эпизодов повседневности (детальные, с включением разовых и регулярных расходов, например) чередуются с аналитическим комментарием к текстам в попытке представить идеи Беньямина, выражаясь его же словами, как «противоречивое и подвижное целое».

Айленд и Дженнингс развенчивают целый ряд стереотипов («всем чужой одиночка», «непонятый при жизни», «нищеброд» и т. п.), показывая, что каждый из них — лишь грань образа, а в истории Беньямина было место мотовству и разнообразнейшим дружеским связям. Вместе с тем изложение достаточно скупо на детали и как будто не позволяет составить яркий психологический портрет героя. Несмотря на эти и некоторые иные недочеты вроде поверхностного разбора ключевых политических идей философа, эта биография остается лучшей точкой входа в историю его жизни.

«Задолго до того, как немецкие армии 10 мая вторглись во Францию, помыслы Беньямина свелись в основном к поискам убежища в США».

Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами. М.: Новое литературное обозрение, 2022

Одна из немногих новых книг, которая почему-то хорошо читается в эти катастрофические дни, вселяет надежду, придает сил и т. д. и т. п., хотя, казалось бы, какое нам сейчас дело до интриг и остроумия XVIII века. Де Линь — образцовый герой времен галантности, авантюризма, масонства и просвещения, он был писателем, дипломатом и военачальником, собеседником монархов и крупнейших вельмож, участвовал в русско-турецкой войне, переписывался с Екатериной II и ее кругом и получил во владение ту местность в Крыму, где разворачивалось действие «Ифигении в Тавриде». Сложно сказать, почему сегодня в его остром, артистичном и — что уж греха таить — крайне лицемерном уме видится что-то здравое и утешительное: возможно, такова сила любой высокой культуры, далеко не всегда морально устойчивой и своевременной.

«Принц де Линь Е.Ф. Долгорукой [осень 1805 г.]

Хочется не расставаться с моим сердечным бульоном, хотя, боюсь, Вы им пресыщены, подсматривать в замочную скважину и перестать этим заниматься. Если, протерев глаза, потянувшись, справившись о том, который час, и побранив Вашу милую француженку, Вы небрежно берете мое бедное письмецо, со свойственной Вам грацией держите его в руках, читая с конца или просто бездумно пробегая глазами, я хотел бы знать об этом. Дозволяю Вам немедля дать мне ответ на сей счет».