Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Вера Мильчина. «С французской книжкою в руках...»: статьи об истории литературы и практике перевода. М.: Новое литературное обозрение, 2024. Содержание
Мы живем в такое время, когда нет особого смысла вслушиваться в речи громкоголосых ораторов, а главной ценностью становятся тихие голоса добрых и умных людей, поэтому писать о новой книжке Веры Аркадьевны Мильчиной сегодня легко и приятно. О чем бы ни шла речь в этом сборнике статей — о французской массовой словесности, в которой быт эпохи отражался ярче, чем в сочинениях именитых авторов, о забытом историческом анекдоте, который, по всей видимости, повлиял на одну из тем «Капитанской дочки», или о том, как переводить слово décadence у Флобера и Бодлера, — читатель в любом случае попадает в неторопливый поток высокой научной и просто человеческой культуры, который может и поддержать, и утешить, и немного улучшить. Сюжеты и темы, предпочитаемые Верой Аркадьевной, неспециалисту наверняка покажутся микроскопическими, но внимание к малоприметным частностям и деталям, безусловно, имеет глубокий смысл: чем мельче пиксели и чем их больше, тем четче картина прошлого, которое ничему нас не учит и не научит.
«Ситуация с Флобером, на мой взгляд, достаточно очевидная: в его творчестве décadence — это всегда „упадок“, и русские переводчики, как явствует из приведенных примеров, так его и передают; случай с „Лексиконом прописных истин“ — недоразумение, объясняющееся, по-видимому, тем, что переводчики, зная о неприятии мещанами-буржуа новаторского искусства (каким в конце XIX века считалось декадентство), ошибочно, вопреки хронологии и французскому языку, приписывают это неприятие „героям“ флоберовского „Лексикона“, хотя те порицают вовсе не художественное течение (несмотря на упоминание поэзии), а просто течение жизни».
Меланхология. Блэк-метал-теория и экология. Пермь: Hyle press, 2024. Перевод с английского Олега Мышкина. Содержание
Как мы имеем возможность лишний, совсем лишний раз убедиться, бога нет, а ад, напротив, существует. Из этого парадокса и произрастает культурный феномен блэк-метала. Скотт Уилсон, составитель далеко не нового (2014 года) сборника околоакадемических статей об этом виде т. н. тяжелой музыки, немного касается связи между атеологичностью и инфернальностью в своей вводной статье, но в целом расставляет акценты иначе, обнаруживая сопричастность жанра идеям темной, негуманистической экологии Тимоти Мортона. Правда, жанр тут оказывается представлен в основном группами Wolves in the Throne Room и Liturgy. Окей, допустим, что две группы с прогрессивными левацкими идеалами внутри нарочито реакционной сцены могут навести на интересные выводы, но чувство тяжелого раздражения от книги в целом это допущение не снимает.
«Меланхология» — это пример того, как десяток авторов способны произвести впечатляющий объем внешне связного текста, который обозначает свой объект сугубо апофатически, иначе говоря, промахиваясь мимо него примерно полностью.
Было бы наивно утверждать, что блэк-метал в принципе не схватывается в рамках наук о духе. Причина провала кроется не только и не столько в попытке говорить лишь о политически корректных «пробужденных» аспектах явления, сколько о недостаточности беззубых околичностей для содержательного разговора — т. е. в провале самого используемого языка. То, о чем не надо болтать на кампусовском волапюке, следует надсадно провывать (в гробу).
Есть, впрочем, и относительно веселые моменты:
«Блэк-метал „умыкает“ (hotwires) историческую поэтику гуморальной теории раннего модерна, пробуждающую полнокровное (sanguine) желание празднества и холерическую ярость берсерка, только для того, чтобы загрязнить эти Гиппократовы потоки крови и желчи холодной и сухой эссенцией черной желчи».
Тимоти Брук. Шляпа Вермеера. XVII век и рассвет глобального мира. М.: Слово/Slovo, 2024. Перевод с английского Ирины Литвиновой. Содержание
«Шляпа станет дверью». Звучит как апокалиптическое пророчество, но на самом деле все не так страшно. В данном случае шляпа служит для Тимоти Брука и его читателей проводником или проводницей в картину Яна Вермеера «Офицер и смеющаяся девушка», на которой изображены смеющаяся девушка и офицер в шляпе. Шляпа при этом занимает столько пространства, что является полноценным героем, так что полотно вполне могло бы называться «Офицер и смеющаяся девушка и шляпа».
Вообще, автор этой книги — китаист. Тем и интересна «Шляпа Вермеера»: Тимоти Брук не только пересказывает общеизвестные места о том, что подлинники фламандского гения вычисляют по уникальной ультрамариновой краске, но и прокладывает мост между так называемым Западом и условным Востоком. Из этой книги вы, если совсем огрублять, узнаете, какие шляпы носили Вермеер и его современники и что украшало головы их китайских коллег. Из потока исторических справок Брук делает смелые, скажем так, выводы о том, что живопись фламандца стала артистическим слепком эпохи рождения так называемого глобализма (объективного явления, а не публицистического штампа). Это довольно изящное объяснение того, почему, например, у Вермеера нет библейских (то есть западно-христианских) сюжетов, зато очень много сугубо бытовых и экономических сценок.
«Дун Цичан принадлежал к первому поколению китайцев, увидевших европейские гравюры. Миссионеры-иезуиты привезли некоторые образцы в Китай, чтобы в наглядной форме помочь новообращенным представить себе жизнь Христа. В живописи самого Дуна 1597 год знаменует собой серьезный сдвиг в стиле, который заложил основы для появления современного китайского искусства. Высказывалось предположение, что визуальные приемы европейских гравюр подтолкнули Цичана к этому новому стилю».
Анджелика Монтанари. Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье. М.: АСТ, 2024. Содержание. Фрагмент
Каннибалы, людоеды, антропофаги — эти слова мы в наш просвещенный век обычно употребляем в переносном значении, имея в виду нелюдей, живодеров, мясников, палачей, убийц и их идейных сторонников. Но речь в этой книге не о них, а о тех, кто буквально принимал в пищу человеческую плоть, преследуя разные цели.
А цели, как известно, в этом деле могут быть самые разные. Неурожай? Раньше тебя умерший от голода — отличный продукт. Сатана требует жертв? Он их получит, но прежде надо смазать метлу младенческим жиром, чтобы отправиться на демонопоклоннический шабаш. Остатки следует завернуть в пергамент и разогреть на завтрак. Думать о таком, согласитесь, неприятно.
Или представьте: просыпаетесь вы рано утром, идете на кухню, а у вас там в стеклянной банке отрезанная человеческая голова в луке плавает, маринуется. Омерзительно. Хотя, если мыслить рационально, что такого-то? То же мясо и кости в луке, которые люди едят на майских пикниках. А все равно отвращение какое-то вызывает вид человеческой головы, выпучившей глаза с налипшим на них укропом. Потому что поедание человеческого мяса — страшное табу, которое сохраняется и в наше свободное от предрассудков время.
Анджелика Монтанари, однако, предлагает задуматься о том, что антропофагия вообще-то не только табу, но и фундамент так называемой культуры — как минимум западной, европейской, христианской. И задумавшись, подумать.
«Христос остается в желудке около полутора часов, согласно подсчетам архиепископа Федерико Висконти, то есть пока случайные частицы хлеба и вина не будут физически усвоены. Средневековые мыслители размышляли над щекотливыми последствиями пребывания священных частиц в реальности с тонким знанием дела: от взгляда теологов в процессе определения доктрины не ускользали даже крохотные частицы еды, застрявшие между зубами».