Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Анджелика Монтанари. Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье. М.: АСТ, 2024. Содержание
Танатопрактика и воскрешение
В контексте христианской доктрины главная проблема, возникающая касательно антропофагии, — это тревожные сомнения в возможности воскрешения съеденного тела: будет ли возможным однажды увидеть в целостности физическую материю уничтоженных трупов? Смогут ли воскреснуть четвертованные, отрезанные, сожженные, проглоченные и поглощенные морской пучиной члены? И в частности, смогут ли воскреснуть тела, съеденные людьми или животными?
На утешение верующим приходит само слово Христово: «Но и волос с головы вашей не пропадет». Августин и в самом деле в «О почитании усопших» (лат. De cura pro mortuis gerenda) разъясняет принцип, уже упомянутый в «О Божьем Граде» (лат. De civitate Dei): ни в коем случае терзания тела не смогут навредить душе или причинить ей какую бы то ни было боль, а уж тем более встать на ее пути к спасению. Вне зависимости от судьбы, уготованной телесным оболочкам в этом мире, христиане восстанут молодыми, здоровыми, совершенными, нагими, но без стыда, лишенными недостатков и с восстановленными частями тела, если те были потеряны. В случае поедания возникал все же вопрос, кому бы принадлежала поглощенная плоть, воскрешенному телу съевшего или телу съеденного: «вот и нужно разрешить вопрос, казалось бы, посложнее других, кому скорее всего будет принадлежать плоть мертвого человека, которая стала принадлежать кому-то другому из живых». Похожая проблема вставала перед актом косвенной антропофагии, то есть в случае, если принятый в пищу зверь в свою очередь съел человеческой плоти: в таком случае тот, кто питался этим животным, рисковал стать людоедом.
Дабы опровергнуть подобный исход событий, Афинагор, путем щепетильной реконструкции пищеварительных механизмов, пытался продемонстрировать, что человеческая плоть непригодна для применения в пищу, следовательно, не может быть усвоена и в конечном счете будет отвергнута кишечником, оставшись неизменной. То же объяснение применяет и Августин, согласно которому поглощенная плоть будет не переварена, а «освобождена в воздух». Как только испарившаяся материя обнаружится, божество воссоздаст тело из земли и воздуха. В ходе этого процесса плоть будет возвращена «тому индивидууму, будучи частью которого она впервые стала принадлежать человеку». Акт антропофагии в этом смысле подобен «денежному долгу»: плоть, взятая в долг, «должна вернуться тому, у кого была отнята».
И все же, несмотря на подобные доводы, сомнения так и не были окончательно побеждены: когорте таких auctoritates, как Августин, Афинагор, Минуций Феликс и Тертуллиан — уверенных в независимости души от судьбы тела, — противоречили еще на заре христианства в VI веке Папа Дамасий I, Афанасий Александрийский, Павлин Ноланский, Григорий Богослов, Константин Лионский и Папа Григорий Великий. То были носители распространенной идеи о зависимости между телом и душой, связанными символически процессом обратимости между жизнью и смертью: двусмысленность текстов апологетов, касающихся танатопрактики, проистекала из самого Священного Писания, в котором отрывки, посвященные уходу за останками, являются довольно-таки противоречивыми. Евангельские строки, выражающие постулат о полном безразличии к судьбе тела (как, например, Мф. 10:8) сталкиваются с ветхозаветными текстами, в которых погребение приобретало значительный смысл. На ум приходят Псалмы или беды, предреченные Иеремией: «В то время, говорит Господь, выбросят кости царей Иуды, и кости князей его, и кости священников, и кости пророков, и кости жителей Иерусалима из гробов их <...> не уберут их и не похоронят: они будут навозом на земле».
И все же, развивая теорию о влиянии тела на исход небесного спасения, новая христианская доктрина положила основы, в период с III по VII век, прогрессивной профанации трупа и всевозможных инвазивных вмешательств по отношению к останкам. Если классическая культура Античности все еще считала связь между телом и душой неразрывной, то христианство, гарантируя душам новую жизнь, отдаляет мир мертвых от мира живых. Они оказываются в сфере, доступ к которой можно получить только при посредничестве духовного сословия.
Отношение к танатопрактике, таким образом, становится противоречивым: в отличие от классической эпохи, инвазивные вмешательства широко практикуются в Средневековье, в то же время никогда не становясь общепринятыми; они в большей мере обращены только к останкам тех, кто так или иначе выходит за грань обыденности. С одной стороны, это тела знатных и влиятельный людей, с другой — изгнанников, еретиков, преступников, абортированных плодов, самоубийц, умерших без божественного благословения, в то время как особенной категорией человеческих останков, которым уготована еще более интенсивная посмертная «социальная активность», становятся фрагменты тел святых.
Почитание подобных священных мощей, нуждающихся в посмертных инвазивных вмешательствах, не сразу было принято некоторыми членами церковных кругов, которые впоследствии больше других ратовали за продвижение культа реликвий, отправляя частицы трупов в стратегически важные территории с целью укрепить свое политические влияние: «католическая церковь не без контрастов терпела, только чтобы впоследствии все более капиллярно поддерживать его распространение, культ реликвий тел святых».
Если диссекция останков на службе у культа развивается параллельно с распространением христианства, подобный обычай вмешательств по отношению к трупам обычных людей распространяется гораздо позже. Он набирает силу с XI века вместе с растущим интересом к телу духовных и мирских господ. Укореняется обычай более или менее систематически подвергать диссекции и таким специальным практикам, как внутреннее бальзамирование, в ходе которого тело осушалось и опустошалось, некоторые останки выдающихся людей в миру — довольно распространенная процедура при выставлении на общее обозрение тела понтифика начиная с XIV века, а может быть и раньше. Это можно отнести и к раздельному погребению органов по окончании таких процедур, как кипячение, потрошение, разрезание и отделение от костей, вошедшее в обиход королевских и княжеских династий с XII века. Отдельно хоронились обычно голова, сердце или другие внутренние органы — в прямой зависимости от телесной символики.
Местные правители тоже имитировали привычки великих королей, желая быть похороненными в той же манере, а порой шли еще дальше: в 1268 году в городе Витербо Пьетро ди Вико просит в своем завещании, чтобы его тело разделили на целых семь частей. Другие применяли схожие практики по отношению к телам врагов, чтобы их опорочить: это случай Джованни Антонио Орсини Дель Бальцо, князя Таранто, который, после того как казнил секретаря короля Альфонса V Арагонского, приказал расчленить тело предателя на столько частей, сколько городов находится под правлением короля, и отправить по кусочку в каждый из них.
Распространение вторичного погребения достигло таких размеров, что в 1299 году Бонифаций VIII должен был ожесточенно противостоять похоронным практикам кипячения и расчленения, издав буллу Detestandae feritatis abusum, которая вводила на них запрет. Она была поддержана и последующими синодами епархий, однако оказалась не в состоянии приостановить невозмутимую легкомысленность, с которой расчленялись человеческие останки.
Растерзанные, размельченные, кипяченые, выставленные напоказ, а иногда даже съеденные человеческие тела — узнаем, в каких случаях.
«Vinage»
Использование человеческого тела в лечебных целях — как и еще более распространенное применение крови при лечении таких болезней, как эпилепсия, — может похвастаться традицией, идущей от Античности, и является наследством древнегреческой и римской медицины. Еще Плиний перечислял среди auxilia (настоящих медицинских средств) ушную серу, порошок из перемолотых зубов, тело людей, «принадлежащих к тем этническим группам, что вызывают ужас в змеях», а также строго-настрого запрещал пить кровь гладиаторов. Ему вторил по прошествии полутора веков Тертуллиан, порицая тех, кто в попытках излечить эпилепсию «с жадностью сосет» кровь преступников, убитых на арене.
Как бы это парадоксально ни звучало, христианство не только не положило конец, а, наоборот, способствовало распространению применения останков в медицине — таково было последствие некоторых практик, связанных с культом реликвий. Мумифицированные тела, черепа и кости подвергались разного вида манипуляциям, их целовали, выставляли на общее обозрение, их носили на себе и в их честь кадили душистый ладан. Частицы трупов источали запахи, жидкости, звуки, будто живые тела: даже мельчайшая часть тела святого могла свершать всевозможные чудеса и заявлять таким образом о его присутствии. Последствия подобного поклонения не ограничивались естественностью, с которой трупы раскрывались, кипятились, разрезались, расчленялись и обрабатывались, и даже не обычаем выставлять пальцы, головы, руки, кости, зубы, волосы и крайнюю плоть. Делалось это вопреки теологам, которые утверждали, что ни реликвии, ни святые не отвечают напрямую за выздоровления и чудеса, ибо те происходят вследствие божественного вмешательства, в котором тело праведника выступает посредником. И все же разница между доктриной и ее восприятием, пропущенным через фильтр культуальных и терапевтических практик, несомненно внесла свой вклад в распространение идеи о целительных свойствах человеческих останков.
Из пыли, осевшей над могилой апостола Иоанна, верующие добывали чудотворную манну, которую потом раздавали пилигримам как средство от любого недуга. Григорий Турский утверждал, что на могиле Святого Мартина случаются чудеса: смесь из вина и пыли с захоронения святого излечила священнослужителя, болевшего дизентерией, в то время как невеста графа Эборина Турского, пораженная дерматологическим заболеванием, обрызгивает раны на коже водой, которой была омыта погребальная ниша, потом выпивает ее и мгновенно исцеляется:
«И вот ей поднесли воду, которой была омыта могила блаженного в Пасху. Ей окропили раны, а она сама выпила этой воды. Вскоре жар спал, а воспаления зажили безболезненно, и она исцелилась».
Но это только одно из многочисленных чудес, свершающихся с помощью мощей святого, переданных в «О благодетелях святого Мартина». Еще Григорий Великий повествует о благоухающей манне, бьющей ключом из могилы апостола Андрея в день его почитания, которую применяют в приготовлении настоек и терапевтических мазей. Павлин Ноланский упоминает о лаванде, проросшей на могиле святого Фелиция, из которой добывали при помощи специальных благовоний целительную мазь; согласно анонимной биографии Катберта Линдисфарнского, вода, которой было омыто тело святого епископа и отшельника, излечила одержимого бесами молодого человека, после того как он ее выпил.
Речь идет об образе тела в рамках отношений, которые организм устанавливает при жизни и после смерти: святой заявляет о своем присутствии через чудеса, исцеления и обращения в веру с помощью лоскутов, знаков, трофеев не в меньшей мере, чем если бы тело находилось в своей целостности. Святые фрагменты исцеляют, даже когда происходят от трупа только символически: зелень, проросшая на могиле; древесный лист, упавший на захоронение; осевшая на нем пыль; лоскут одежд — все они эффективны против заболеваний (похожий напиток, например, исцеляет Григория Турского от дизентерии). В пенитенциалии Буркарда Вормсского присутствуют поверья, согласно которым даже самые обычные останки могут быть наделены подобными символическими механизмами исцеления и способны стать чудотворными при условии, что пространство под гробом недавно усопших родственников наполнялось водой:
«Не участвовал ли ты в этих суеверных занятиях, которым предаются глупые женщины, пока тело умершего находится еще в гробу? Они бегут к источнику и без лишних слов несут в сосудах воду, которую выливают под гроб, как только его приподнимают над землей <...> они верят, что таким образом можно добиться исцеления».
Эффектом, схожим от прикосновения к мощам, обладала микстура под названием vinage, которую получали путем фильтрования телесных останков смесью из воды и вина либо соками, которые испускало само тело святого. Подобная практика — и мы знаем, что она применялась к реликвиям Святого Николая, чьи мощи были перенесены с Востока, Иоанна Милостивого, святого Беркария, святой Вальбурги Хайденхаймской и святого Мавра — интенсифицируется начиная с XI века: из тела святого Бенедикта изготовляют целительные отвары, как сообщает нам очевидец Родольфо Тортарио, а из пыли, собранной в Ауденбюрге у захоронения Арнольфо ди Памеле, создают прекрасное медицинское средство, применяемое во Фландрии, Франции, Англии, Шотландии и Фризии. Цезарий Гейстербахский приписывает чудотворные свойства мощам мучеников фиваидского легиона, с помощью которых добывается вода, исцеляющая болезни и заразу. Работы Луиджи Канетти демонстрируют, насколько широк репертуар жидкостей, таких как манна и масла, источаемых захоронениями святых, как, например, масло из египетского святилища Абу-Мина или терапевтическая мирра (греч. myron), которую «источали мощи святого Елисея вблизи Антиохии, согласно свидетельству очевидца, епископа Феодора Абу Курра». Однако уклон на чудеса (лат. mirabilia), присущие мощам святых, подсказывает нам, что необходимо подходить с осторожностью к оценке свидетельств, говорящих о танатопрактике. Конечно, человеческие останки на стадии распада выделяют жидкости, а присутствие определенных практик говорит о распространенности и известности этого явления.
Большой известностью пользовался чудотворный настой, приобретенный путем омывания костей святого Антония, чье применение зарегистрировано в XV веке и в начале Нового времени среди медицинских практик, применявшихся в главном госпитале ордена в Аббатстве святого Антония города Вьен: спасительная жидкость аббата могла противодействовать достаточно большому ряду патологий; более поздними являются, однако, упоминания о болезни под именем «огонь святого Антония», под которым подразумевалась гангрена разного происхождения.
Целебные смеси подобного рода продолжат быть невероятно распространены. Одним из поздних примеров является жидкость святой Катерины: в монастыре, у подножия горы Синай, в глубине захоронения святой, была установлена
«серебряная трубочка, по которой лилась жидкость гораздо более темная, нежели масло, совершеннейшая и полезнейшая для многих больных жен, чудесным образом исцеляла любой недуг, руководитель церкви раздавал ее пилигримам за их благочестие».
В то время как монахи были заняты собиранием ценных соков, исходящих от мощей святых, и омыванием реликвий водой с вином, в миру набирала популярность фармакопея гораздо более близкая к антропофагии, чье распространение скрывает за собой историю большого недоразумения. Пройдемся по основным этапам.