Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джон Гай и Джулия Фокс. Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2024. Перевод с английского И. Никитиной. Содержание
Начну с неочевидного: книга, которая по всем меркам отвечает критериям академической научности (начиная с ссылок и примечаний и заканчивая опорой на новейшие источники), по-русски издана как произведение научно-популярного жанра. И это говорит о популярности прежде всего ее темы: подробности биографии Генриха VIII до сих пор очень любопытны русскому читателю (а также зрителю — последний, и весьма неплохой, фильм о нем вышел в позапрошлом году: «Игра королевы» Карима Аинуза с Алисией Викандер и Джудом Лоу, а в прошлом — второй сезон «Волчьего зала: Зеркало и свет», о литературном источнике которого будет сказано ниже). Одно из объяснений такого интереса наших соотечественников к фигуре английского монарха первой половины XVI века лежит на поверхности: от главного русского современника Генриха, Ивана Грозного, практически не осталось личных свидетельств, проливающих свет на его отношения с женщинами. Между тем в Англии сохранились целых семнадцать писем короля к одной только Анне. Вообще детализированность этого удивительного исторического сюжета сближает его с романом: к примеру, Джону Гаю и Джулии Фокс удалось установить имена почти всех соседей Анны, окружавших ее в детстве и юности, и проследить, как они повлияли друг на друга и какие роли впоследствии сыграли при дворе.
«Охота на сокола» написана сразу в нескольких жанрах — в соответствии с тем, из какой перспективы Гай и Фокс рассматривают материал на том или ином этапе своего исследования, — и здесь есть чему поучиться российским историкам. Традиционная и крайне романтизированная схема отношений Генриха и Анны такова: король влюбился в прекрасную фрейлину своей королевы; Анна потребовала, чтобы Генрих узаконил отношения с ней; папа Римский отказался аннулировать первый брак Генриха с вполне здравствовавшей на тот момент Екатериной Арагонской (о законном разводе в ту эпоху, разумеется, речь идти не могла); тогда Генрих вышел из подчинения Риму, сам объявил свое супружество с Екатериной ничтожным и, таким образом, первым из королей Европы начал Реформацию «сверху», по сути, навязав ее своему народу. Книга Гая и Фокс эту схему сильно усложняет — если не отменяет вовсе. Авторы показывают, что Генрих и Анна на протяжении всей истории своих отношений не действовали абсолютно своевольно, исключительно из собственной прихоти, но играли определенные социальные роли, выраставшие из общих установок феодальной культуры — однако и выламывавшиеся из традиционных рамок. Этой двойственности их статуса в книге посвящено немало страниц, и ее можно принять за отправную точку дальнейших наших рассуждений.
Будучи королем, правившим Англией в переломный момент ее истории, Генрих видел себя одним из последних ее рыцарей — и в эту свою роль, исполняемую в рамках сценария власти, вкладывал особый символический смысл. Несколько раз он встречался с Анной в контексте именно «рыцарского» сценария: на театрализованных турнирах или в ходе представлений, изображавших осаду городов (борьба, разумеется, шла за обладание аллегорической Любовью). Надо заметить, что в начале XVI века подобные зрелища все активнее вытесняли классические турниры, уходившие в прошлое. Эти представления, в которых рыцарям по-прежнему отводилось важное место, не были подлинным состязаниями в силе и военном искусстве, но следовали определенным сценариям с четко прописанными ролевыми моделями, обладавшими аллегорическим смыслом. Наступала, говоря языком Йохана Хёйзинги, классическая «осень Средневековья», когда традиционный поединок между рыцарями заменялся игрой по заранее придуманному сюжету, выстроенному вокруг определенного аллегорического события.
В ходе этих представлений Генрих вел себя именно как рыцарь, а не как рыцарь-король — в этом смысле целая культурная пропасть отделяла его от Ричарда Львиное Сердце. Одному из представлений действительно предстояло стать
«самым зрелищным за все время царствования Генриха и последним столь масштабным рыцарским турниром в истории. Группа молодых придворных начала подготовку еще в конце октября. Воодушевленный их планом, Генрих приказал распорядителю празднеств Ричарду Гибсону соорудить потешную деревянную крепость с башнями и турелями на поле для турниров в Гринвиче, точно соблюдая все пропорции».
Многое в этих приготовлениях «позволяет предположить, что Анна была среди присутствующих». Примечательно, что встреча короля с его будущей возлюбленной на этом празднестве должна была произойти как бы случайно, то есть по правилам куртуазного действа.
Культурный контекст эпохи тут особенно важен: сценарии отправления власти по мотивам преданий о короле Артуре и рыцарях Круглого стола в Англии стали возможны после выхода в свет сочинения сэра Томаса Мэлори «Смерть Артура», опубликованного печатником Уильямом Кэкстоном в 1485 году. Мы не знаем, читал ли будущий король роман Мэлори, «да это и не так уж важно, поскольку у Генри был доступ к многочисленным рукописным изданиям историй о короле Артуре, которые хранились в библиотеке его отца в Ричмондском дворце». Напомним, что старшего брата Генриха, первоочердного наследника английского трона (который умер, не успев его занять), звали Артуром. О том, что такое имя было дано ему не просто так, говорит хотя бы тот факт, что среди Плантагентов, средневековых правителей Англии, его носил только племянник Ричарда Львиное Сердце, убитый, как считается, по приказу другого своего дяди, Иоанна Безземельного, за триста лет до этого, в самом начале XIII века.
Представители новой династии, Тюдоры, одержавшие верх над боковой ветвью Плантагенетов, Йорками, вынуждены были легитимизировать свою власть в том числе и через традицию артуровских сказаний. Массовая гибель английского рыцарства в войнах Алой и Белой розы, особенно в потрясшей воображение современников битве при Таутоне, произошедшей 29 марта 1461 года, где, по некоторым данным, нашло свою смерть около одного процента населения Англии, привела к замещению представителей этого сословия новой, тюдоровской знатью. И «Охота на сокола» показывает, что Анна шла навстречу этим новым веяниям — пожалуй, даже чересчур смело.
Впрочем, с точки зрения новых сценариев власти Анна в чем-то и уступала Генриху — многие ее деяния, в том числе и уже в качестве королевы, показывают, что она оставалась человеком средневековых взглядов. Так, Гай и Фокс приводят любопытный эпизод, отсылающий к одной из знаковых работ школы «Анналов», легендарной книге Марка Блока «Короли-чудотворцы», в котором Анна раздает противоэпилептические кольца:
«Вместе с этим письмом Анна послала кольца от судорог с пояснением: „Я прошу Вас раздать их тем, кого Вы сочтете наиболее достойными этой милости“, „заверьте их в том, что я желаю угодить им, насколько это в моей власти“. Кольца, использовавшиеся как средство против судорог и эпилепсии, были специально изготовлены Корнелиусом Хейесом и получили благословение короля в Великий четверг на Страстной неделе. Обряд благословления колец заключался в том, что король клал их у изножья распятия и касался их рукой. Традиционно считалось, что королевское прикосновение придает кольцам целительную силу. По обычаю, кольца раздавала королева, и Анна, взяв на себя функцию Екатерины, подчеркнула таким образом свою значимость».
Остается только гадать, верила ли сама Анна в чудодейственную силу этих колец — или перед нами не более чем тонкий политический ход, рассчитанный на упрочение ее нового королевского статуса. В любом случае, в ее глазах ритуал не полностью потерял свой смысл, хотя, казалось бы, новоявленным протестантам приличествовало скорее бороться с подобными католическими «предрассудками». Очевидно, для Анны исполнение этого обряда служило своеобразной границей между ее прежним положением королевской возлюбленной и новым — законной королевы: кольца не имеют целебной силы, пока их раздает некоронованная особа; только прикоснувшись к ним королевской рукой, Анна могла настаивать на способности колец оказывать чудодейственный эффект.
Еще в одном отношении Анна в своей новой ситуации следовала старинным феодальным обычаям и одновременно противоречила им. Речь идет об укреплении семейных связей. Как только у ближайших родственников Анны, Болейнов, появилась перспектива оказаться при дворе, они стали прилагать энергичные усилия для того, чтобы все члены их семьи — вне зависимости от своего прежнего положения и отдаленности родства — были так или иначе возвышены. В свою очередь те Болейны, которым удалось занять более видное положение, чем прежде, обязаны были содействовать продвижению остальных родственников. Эти практики средневекового линьяжа опирались на вассальную службу всех живых на данный момент представителей рода. Однако стоило такому линьяжу охватить хотя бы два полных поколения не столь знатной ранее семьи (напомним, что родители Анны и ее брата Джорджа пережили своих детей), как это неизбежно должно было вызвать недовольство у представителей старой английской знати. Но на этом новом этапе английской истории возвышение рода Болейнов слишком тесно было связано с фигурой короля, который в прежнюю эпоху вряд ли сумел бы так быстро поднять целую семью наперекор феодальный иерархии. Таким образом, возвышая Анну до статуса королевы, Генрих подчеркивал и абсолютный характер собственной власти.
По-новому «Охота на сокола» рисует и увлечение Анны Францией. Как правило, прежде историки сводили его только к культурным заимствованиям — в частности, Анна была первой столь высокопоставленной особой, которая «предпочитала носить более модный арселе, или французский чепец», чем успевший стать традиционным английской гейбл. Это, опять же, служило еще одним повод поразмышлять об «осени Средневековья», когда на смену международной куртуазной моде, украшавшей последние рыцарские турниры, пришло увлечение национальными оттенками. Прежде казалось, что именно так — не без некоторого предубеждения, но поверхностно — англичане должны были воспринимать «французскость» Анны. Однако Гай и Фокс смотрят глубже. В главах, посвященных пребыванию Анны при французском дворе, они убедительно показывают, что между ней и «Жаком Лефевром д’Этаплем, который считается зачинателем евангелической Реформации во Франции», могли существовать весьма тесные интеллектуальные связи. Даже если Анна не встречалась лично с ним и его ближайшими последователями, она должна была знать о его идеях благодаря кружку королевы Клод, где ему оказывалось покровительство. И, читая нижеследующий отрывок, трудно уйти от впечатления, что мы наблюдаем формирование «частной» программы английской Реформации:
«Веру следовало искать не в выдуманных историях о чудесах или ритуалах, таких как традиционное паломничество и поклонение святыням, но в чтении Евангелия и посланий святого Павла. Не соглашаясь с постулатом церкви о том, что только в благочестивых делах лежит путь к спасению, они утверждали, что гораздо важнее добрые помыслы и внутренние мотивы того, кто приносит дары».
Уже к моменту знакомства с Генрихом у Анны вполне могли сложиться далеко не ортодоксальные религиозные взгляды, которые, весьма вероятно, только усилились, натолкнувшись на католическое сопротивление при дворе, вдохновляемое Екатериной Арагонской.
Еще один «французский» сюжет связан с вовлечением многих членов рода Болейнов в сотрудничество с королевским двором в Париже — и, шире и глубже, в процесс переориентации Англии на Францию в сложном контексте международных отношений в Европе первой половины XVI века. Гай и Фокс показывают взаимозависимость между усилением профранцузского крена в дипломатии Лондона и возвышением семьи Болейнов. В этом смысле Анна выступала настоящим агентом «мягкой силы» своей второй родины: «представляла» Францию при английском дворе и одновременно многое могла рассказать о ее политике, способствуя продвижению англо-французских переговоров. Укрепление отношений между Англией с Францией стало одной из причин взлета Болейнов, а их падение послужило, среди прочего, к переориентации Генриха на Испанию и Священную Римскую империю.
Книга Джона Гая и Джулии Фокс «Охота на сокола» открывает новую главу в череде интерпретаций одного из самых скандальных сюжетов в истории Англии. К тому же она прекрасно написана и переведена и читается практически на одном дыхании. Она еще раз показывает, что история отношений Генриха и Анны, несмотря на огромную разделяющую нас дистанцию, до сих пор может служить целям, весьма далеким от целей (около)академической историографии, — романтическим, политическим, дипломатическим и даже религиозным — и по-прежнему вызывает споры. (Достаточно, например, вспомнить полемику вокруг телесериала 2021 года, в котором Анну Болейн сыграла темнокожая актриса Джоди Тернер-Смит.)
***
Размышляя об удивительной истории Генриха и Анны, нельзя не вспомнить о еще одном литературном явлении, которое, к сожалению, прошло в России почти незамеченным — несмотря на блестящий перевод Екатерины Доброхотовой-Майковой и Марины Клеветенко. Речь идет о трилогии Хилари Мантел, романах «Вулфхолл», «Введите обвиняемых» и «Зеркало и свет», на родине писательницы причисленных к классическим образцам исторического жанра. Трилогия посвящена Томасу Кромвелю — человеку, бесконечно недооцененному в российской историографии (что, впрочем, понятно: его оттеснили в сторону Генрих и Анна), которого, между тем, сами англичане считают едва ли не главным проводником национальной Реформации. Сравнение с «Охотой на сокола» тут уместно с точки зрения переходного контекста тюдоровской эпохи, о котором речь шла выше: Томас Кромвель, каким его изображает Хилари Мантел, тоже опережает свое время.
Он предстает человеком, успевшим сменить множество ролей и профессий: сын простого трактирщика, сбежавший из дома, чтобы не терпеть буйный нрав и побои отца; наемный солдат, участник Итальянских войн между Испанией и Францией; прилежный ученик флорентийских банкиров, перенимавший тонкости финансовых операций и дослужившийся до поверенного в делах с Ватиканом; английский торговец, набравшийся разнообразного опыта в Голландии; адвокат, приближенный секретарь могущественного лорд-канцлера Англии, кардинала Томаса Уолси; наконец, сам канцлер казначейства, второе лицо в государстве после Генриха VIII. Он говорит на нескольких языках, открыт новым веяниям и идеям Реформации — и даже как будто знаком с «Государем» Никколо Макиавелли. Несколько огрубляя, можно сказать, что Мантел делает своего героя носителем лучших интеллектуальных достижений Европы того времени — и создает на удивление достоверный образ. Все три романа написаны в настоящем времени: Томас Кромвель в них как будто вырван из истории, не оглядывается на прошлое и не заглядывает в будущее. При этом сам канцлер казначейства описан в трилогии в третьем лице, только как «он» — что, конечно, сближает его с Юлием Цезарем, который так же называл себя в «Записках о Галльской войне».
Возможно, перед нами яркий случай исторического презентизма, когда автор наделяет своего героя собственным пониманием исторического процесса, так как знает, чем в итоге все обернется. Ведь иначе сложно объяснить представленную в романах бурную деятельность Томаса Кромвеля по реформированию английской церкви и утверждению абсолютной королевской власти — в контексте трилогии Мантел эти решения не выглядят ситуативными. Но как установить, в какой именно точке Томас Кромвель — как и Анна — опережал свое время? Историки без труда подскажут, что и Реформация, и усиление абсолютизма в Англии были закономерными процессами, происходившими в XVI веке, но это не приближает нас к ответу на вопрос, почему канцлер казначейства не сумел предвидеть собственную участь, к примеру, в падении Томаса Мора, коему и сам немало способствовал. При этом отчасти его мышление остается, так сказать, феодальным: никаких идей о необходимости ограничения королевской власти у него нет, он не за страх, а за совесть борется с любыми проявлениями сепаратизма среди английской знати, а главное, знает, что в любой момент может утратить расположение короля — что в итоге и происходит. И его трагический финал — как и финал Анны Болейн, одним из главных обвинителей которой он был, — свидетельствует о том, что на переломе эпох можно поторопиться и слишком рано порвать со старым порядком, который хоть и уходит в прошлое, но способен прихватить с собой тех, кто уже провидит будущее.