Владимир Шкерин. «Поединок на шпионах». Дело петрашевцев и политическая провокация в России. Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2019
Уральский историк, специалист по декабристам и эпохе Николая I скрупулезно разбирает историю кружка петрашевцев, о котором многие помнят из курса школьной истории лишь то, что в него входил молодой Достоевский, подвергнутый вместе с другими вольнодумцами инсценировке смертной казни. В исследовании Шкерина трагическая история завсегдатаев встреч у Михаила Петрашевского предстает результатом провокации тогдашних «силовиков». Руководители полицейских ведомств были заинтересованы в том, чтобы у первого лица государства сохранялась картина мира, угодная лично ему; важную роль в ней играли фобии «тлетворных» западных идей. Ради этого интереса была принесена в жертву группа молодежи, неравнодушной к судьбам своей страны. Ремарки об актуальности этой книги, кажется, излишни.
«Воспитанник лицея литератор Владимир Зотов (на „пятницах” бывавший, но после допроса отпущенный, возможно благодаря знакомству его отца с Дубельтом) рассказывал о попытке Петрашевского в 1847 году переселить своих новоладожских крестьян в „фаланстерию Фурье”. В крестьянах он видел потомков древних новгородцев, в подсознании которых дремали вечевые, республиканские традиции самоуправления. Доброй волей барина-социалиста было выбрано место в сухом бору, выстроена большая общая изба, закуплен инвентарь и домашняя утварь. Природные вечевеки хмуро внимали восторженным речам хозяина, глядели себе под ноги и обреченно бубнили: „Много довольны! Как будет угодно вашей милости!” В ночь же перед вынужденным заселением сожгли „фаланстерию”, после чего остались жить на своем болоте. Никто более из петрашевцев эти сведения не подтвердил».
Лили Кинг. Эйфория. М.: Фантом Пресс, 2019. Перевод с английского М. Александровой
Семейная пара антропологов, изучающая племена Новой Гвинеи, знакомится в джунглях с коллегой; научно-любовный треугольник складывается с неизбежностью. В литературных героях легко читаются исторические прототипы — классик антропологии Маргарет Мид, приехавшая исследовать папуасов со своим вторым мужем Рео Форчьюном, действительно встретилась «в поле» с Грегори Бейтсоном, который впоследствии стал ее третьим супругом. Эффектно работая с романтическим антуражем, нагнетая страсти, но не скатываясь в мелодраму, Кинг показывает, как устроена одна из главных антропологических проблем — проблема нейтральности наблюдателя. Книга самой Мид «Пол и темперамент в трех примитивных обществах», написанная по итогам новогвинейского путешествия, оказала серьезное влияние на феминистское движение. Но ее выводы неоднократно оспаривались коллегами, указывавшими, что Мид увидела в папуасах лишь то, что хотела увидеть (и что ей сочли нужным показать).
«— А что вам больше всего нравится в этом? — спросила она.
— В чем?
— В вашей работе.
Больше всего нравится? Да пока меня мало что удерживает от того, чтобы не рвануть опять к реке с полными карманами камней. Я покачал головой.
— Сначала вы.
Она удивилась, словно не ожидала, что ей вернут вопрос. Чуть прищурилась.
— Вот этот момент, когда ты уже примерно два месяца работаешь в поле и решаешь, что наконец-то ухватил суть этого места. Когда чувствуешь, что оно у тебя в руках, что победа близка. Это заблуждение, иллюзия — ты здесь всего восемь недель, — и потом следует полная безысходность и отчаяние от невозможности хоть когда-нибудь понять хоть что-нибудь. Но в тот миг кажется, что все принадлежит тебе. Кратчайший миг чистейшей эйфории.
— Черт побери! — расхохотался я.
— У вас так не бывает?
— Боже, нет. Для меня хороший день — это когда никакой мальчишка не стащил мои кальсоны, не нацепил их на палку и не принес обратно набитыми крысами».
Александр Введенский, Юрий Владимиров, Николай Заболоцкий, Николай Олейников, Даниил Хармс. ОБЭРИУ. СПб.: Клаудберри, 2018
Сборник детских стихов обэриутов — первое издание независимого книжного магазина «Маршак»; деньги на книгу собирали всем миром и накраундфандили даже больше, чем планировалось. Забытых поэтических жемчужин в сборнике нет, едва ли не все стихи публиковались еще при жизни авторов (в отличие от их «взрослых» произведений), однако в таком концентрированном и с любовью подготовленном виде их до сих пор не переиздавали. Книга позиционируется не столько для чтения детьми — что справедливо, картинки в ней скуповаты, — сколько для чтения детям родителями. Для младшего поколения к изданию прилагаются чудесные двусторонние плакаты с заданиями, посвященными творчеству обэриутов, а также стикеры, которые можно и нужно наклеивать в том числе в книгу.
«Я муху безумно любил!
Давно это было, друзья,
Когда еще молод я был,
Когда еще молод был я.
Бывало, возьмешь микроскоп,
На муху направишь его —
На щечки, на глазки, на лоб,
Потом на себя самого.
И видишь, что я и она,
Что мы дополняем друг друга,
Что тоже в меня влюблена
Моя дорогая подруга.
Кружилась она надо мной,
Стучала и билась в стекло,
Я с ней целовался порой,
И время для нас незаметно текло».
Александр Воронский. За живой и мертвой водой. М.: Common Place, 2019
Александр Воронский — старый большевик, писатель, критик, теоретик искусства — оставил яркие воспоминания о революционной юности; об этой книге, как и об авторе, расстрелянном в 1937 году, мало кто помнит. Между тем автобиография Воронского, которую Шаламов называл «нашей юношеской классикой», безусловно, стоит прочтения. Во-первых, она написана по-модернистски необычно, художественные приемы вроде раздвоения рассказчика на автора и марксиста Валентина соседствуют с документальной строгостью. Во-вторых, в отличие от многих мемуаров членов ВКП(б) она не высушена самоцензурой. Революционеры в ней предстают не плакатными сектантами, а предельно живыми людьми — порой неловкими, смешными, полными сомнений, отчаянными и отчаявшимися.
«Валентин сделал несколько шагов навстречу, легко и упористо взмахнул рукой — в голову ректора полетел булыжник, сбил клобук. Нелепо и неловко, по-бабьи подбирая полы рясы, ректор побежал к учительской. Не говоря ни слова, Валентин бросился за ним. Широкоплечий, но рыхлый субинспектор Петров попытался задержать Валентина, тот мигом вывернулся, кинулся дальше. Я последовал за Валентином.
И вот мы вдвоем в учительской: маленький, худой, трепещущий Валентин и я.
Срывно, задыхаясь, он закричал в дверях:
— Ага, вот вы где, мерзавцы! Я — марксист, а вы довели меня до такого состояния, что мы вынуждены устроить погром! Обманщики, душители! Я покажу вам...»
Джеймс Хартинг. Орнитология Шекспира. М.: libra, 2019. Перевод с английского П. Тушаро
В середине позапрошлого века 23-летний орнитолог воспринял в качестве руководства к действию шекспировскую фразу «одно прикосновение к природе родным нам делает весь мир» и написал исчерпывающее исследование о птицах в творчестве главного драматурга Британии. Тема может показаться до странности узкой, но на деле «Орнитология Шекспира» оборачивается чудесно увлекательным чтением на стыке культурологии и природоведения даже для тех, кто ворона с трудом отличит от вороны. Книга может послужить отличным компаньоном в загородных вылазках — уместны и карманный формат, и прекрасные иллюстрации натуралиста Чарлза Танниклиффа, по которым можно сверять встреченных пернатых (напрашиваются подписи, но они вынесены в список в конце книги).
«Из множества примечательных легенд о совах отметим лишь одну, к которой отсылает нас Шекспир в Гамлете: „Говорят, что сова была дочь пекаря” (4.5). Г-н Стаунтон в комментариях к своему изданию пьес Шекспира утверждает, будто бы следующее апокрифическое предание имеет хождение в некоторых регионах Англии до сих пор: Спаситель зашел к пекарю, который как раз пек хлебы, и попросил хлеба для еды. „Хозяйка лавки немедля отправила в печь кусок теста, но дочь укорила ее, что кусок слишком велик, и хозяйка уменьшила кусок. Тесто же начало расти и подниматься и увеличилось весьма. Дочь пекаря стала кричать «Ух! Ух! Ух!», как сова. Говорят, Спаситель наказал ее за жестокосердие, превратив в сову”».
Хелен Томсон. Немыслимое: путешествие по самым странным мозгам в мире. Неврологическая революция от Оливера Сакса до наших дней. СПб.: Питер, 2019
«Немыслимое» построено по принципу легендарной книги нейропсихолога Оливера Сакса «Человек, который принял жену за шляпу», т. е. как коллекция кейсов невероятных мозговых расстройств, которые в конечном счете ставят вопрос о пределах человеческого. Главное отличие Томсон от Сакса заключается в методе: исследовательница старалась «вырвать людей из больничной среды» и «стать частью их мира». Вывод, к которому автор в конечном счете приходит, оригинальностью не ошеломляет (дескать, каждый из нас уникален по-своему), но материал, на котором он делается, столь колоритен, что скрадывает недостаток анализа.
«Стремясь узнать как можно больше об аналогичных случаях, Хамди перелопатил массу медицинской литературы. Он нашел историю 34-летней женщины, которая явилась в отделение скорой помощи страшно нервная и возбужденная и внезапно начала прыгать, как лягушка, квакать и высовывать язык, словно пытаясь поймать муху. Другая женщина испытывала странное чувство, будто становится пчелой, — все уменьшается и уменьшается.
В конце 2015 года Хамди написал мне, что у него есть пациент по имени Матар, много лет страдающий приступами ликантропии: несколько часов подряд он пребывает в уверенности, что превратился в тигра. Правда, сейчас он под наблюдением и с удовольствием расскажет мне о своей особенности. „Приглашаю Вас приехать в Абу-Даби и познакомиться с ним”».