Линор Горалик. Все, способные дышать дыхание. М.: АСТ, 2018
C прозой Линор Горалик я познакомилась лет десять назад, когда прочла фантастический роман «Нет», который она написала вместе с Сергеем Кузнецовым. Там речь шла о снаффе и биопанке, что смотрелось на тот момент свежо и интересно. Потом в сети мелькал авторский комикс про Зайца ПЦ и его воображаемых друзей с остроумными репликами об экзистенциальных проблемах.
Новый роман Линор Горалик «Все, способные дышать дыхание» продолжает тему фантастики и животных. 2020-е годы. Открывающаяся перед нами постапокалиптическая картина состоит из множества внутренних монологов людей и животных, выживших в Израиле после «асона», мировой катастрофы. Манера повествования такова, что остается только догадываться, из-за чего произошел асон, но мы видим его последствия: разрушенные здания, радужная пленка, с которой население борется при помощи фармацевтического порошка «рокасета» — смеси кодеина с кофеином — и защитной одежды из полипрена. Болезнь «радужка» выражается в острой головной боли, радужных разводах на коже, ей подвержены асоциалы нового мира, который всё же организован по законам военного времени: с пайками и проверкой документов на контрольно-пропускных пунктах.
Часть населения живет в организованных лагерях, часть сама по себе в разрушенных зданиях. Скудный паек состоит из рокасета, сублимяса (хорошее словечко, правда?) и невкусных консервов. Но главной особенностью новой реальности становятся животные, обретшие дар человеческой речи. Теперь собаки, кошки, еноты, лошади, слоны, жирафы и муравьи — всё это полноправные члены общества, точнее, пока их за людей никто не считает, но к говорящим «братьям меньшим» только начинают привыкать.
Форма здесь самоценна, она — вещь в себе и живет своей жизнью. Иногда проза становится пьесой, иногда пьеса делится на два столбца на одной странице — как полиэкран в видео. Монтаж сознаний превращается в гипнотизирующий узор. Или, скажем, в тексте могут повторяться действия и слова, чтобы сымитировать взгляд близнецов. Здесь есть эффект погружения, трансцендентной медитации, но остро не хватает ясности и хоть какой-то системы. Чтобы представить выжимку сведений — что-где-когда, — мне пришлось подключать логическое мышление, вылавливать детали, утопленные в прямой речи, в сносках (которые тут тоже — отдельная форма выражения). И я до сих пор не уверена, что поняла правильно.
Язык автора искусен и увлекает за собой, как ундина, и как ундина топит в мутной водице, где нет главного, а только одуряющее второстепенное, где многоголосье постепенно превращается в белый шум, маету. Маета — популярное слово в этой реальности. Ощущение от романа — чувство растерянности, оглушенности и почему-то отвращения к своей материальной природе: экзистенциальной маеты. Сатирическое мышление автора представлено игрой с присказками, анекдотами и прибаутками, но общий тон остается серьезным и грустным, в то же время не дотягивая до трагедии.
Роман идет в фарватере классического постмодерна, со множеством гиперссылок и аллюзий. В первую очередь вспоминается Татьяна Толстая с романом «Кысь», с подобными постапокалиптическими картинами, юмористически поданными. Провалы в линейном времени, само состояние поиска опоры напоминает роман Иена Макьюэна «Дитя во времени», где герой наблюдает за своими же родителями в молодости, обсуждающими его зачатие. В тексте то и дело вспоминают то «Игру Престолов» (крупная солдатка Бьянка Шарет отсылает нас к Бриенне), то песни из «Кубанских казаков» Пырьева («Каким ты был, таким ты и остался»). Такой вот фантастический мир, понятный русскоязычному человеку определенного возраста и круга.
«Все, способные дышать дыхание» выбором приема, подачей и даже содержанием похож на субкультурное произведение — для своих, «для тех, кто понимает». Для товарищей по культурному слою и утомленному взгляду умного человека на окружающую печальную действительность. Этот мир придуман не нами.
Визуалу будет трудно ориентироваться, читая этот роман, для визуала он антиканоничен. Иногда надо прочитать 10 страниц, прежде чем понять, что Жером, о котором ты уже 10 страниц читаешь, — это медведь. Или почти весь роман, прежде чем понять, что одна из героинь — собачка, а не маленькая девочка. Ты не знаешь, сколько героям лет, какого они пола, животные они или люди, и этот бесконечный квест в какой-то момент теряет смысл, ты либо доверяешь автору вести тебя по лабиринту субъективных ощущений, игнорируя визуальный слой, либо закрываешь книгу.
Есть и другая особенность — паноптикум вселенной Линор Горалик, заводящей нас в разные темные комнаты: здесь и педофилы, и онанирующие отрастающим хвостом ящерицы, и обманщики-экстрасенсы с телевидения, и полковники, предавшие жену похитителям, и слоны-алкоголики, поедающие подбродившие фрукты. Автор никого не осуждает — у него, как говорится, «нету этого файла», — а позиция наблюдения, или даже подглядывания, не означает принятия.
Героев очень много, и в каждой главе возникают все новые и новые, и никогда больше не повторяются. Нет ни ведущего персонажа, ни яркой драмы в основных линиях, которые могли бы быть проводниками в этом «глубоком контексте».
Повествование ведется в основном в третьем лице, но все равно ощущается как щелочка во внутренний мир героя. Здесь главное — органичный поток мыслей, бытовых проблем, тревоги, воспоминаний и навязчивых желаний. Диапазон автора широк в деталях и нюансах, речевых характеристиках героев, но система восприятия у всех героев идентична. Все как один зациклены на деталях, никто не мыслит масштабно, последовательно, на уровне мировых проблем или идей, мы даже не можем через чье-то сознание проанализировать асон как явление, мы всё видим дискретно, собирая гигантский пазл наугад, без картинки на коробке. Пожалуй, вольнопасущиеся лошади мыслят проще, чем человек или енот, но все они находятся в одном и том же слое реальности, на мелководье.
Если задача автора была создать мозаику-фреску общества, обнаженного в своей дикости, то куски этой мозаики могли бы быть разнообразнее по оптике. «Все, способные дышать дыхание» — достаточно цельное и в то же время монотонное произведение. Сто ликов одного и того же сознания, человека, или животного, как в недавнем фильме «Сплит», где герой имеет набор из множества личностей. Думаю, выделение главного героя и сюжет не помешали бы, дали стержень и украсили роман. Сложность приема в данном случае отвлекает от содержания. Хотя чувство безвременья, дурного сна — удалось автору вполне, именно за счет коллажа.
Интересна тема прорыва животных к своим правам — не совсем ясна позиция автора, он не выглядит безумным веганом, — в фантастическом мире говорящих животных мясо есть то ли запрещено, то ли невозможно, но о мясе мечтают, собирают кусочки в коробочку, иногда настоящее мясо бывает и в пайке. Солдатка-отшельница, запертая в жирафнике охотится на кроликов, развешивая их скелеты, таким образом она переходит в разряд аутло, преступниц. Животные ничем не лучше людей, сеть хитрых енотов распространяет наркотики, все ищут выгоды. Кругом подслушивания и доносы. Возможно, в этом образе говорящих животных заложено осмысление роли маленького человека, точнее недочеловека, у которого вроде есть права; с другой стороны, он не знает, как ими пользоваться.
У животных человеческие имена, поэтому мы часто не знаем, о человеке речь или о животном: Йонатан Кирш, Момо, Даниэль Тамарчик, Дора, Дана Гидеон, Шестая Бет, Ури Факельман, Момо, Яся Альтерман, доктор Сильвио Белли; линейного времени нет — мы то улетаем мыслями к миру до асона, путинским временам, фейсбуку, то возвращаемся, нет четкого разделения. Выбор места действия — Израиль — порождает дополнительную путаницу, мелькают названия улиц и городов, Бер Шева, Рамат-Ган, не всем знакомые, иногда автор переходит с русского на иврит. В общем, кругом голова, кругом голова…
Не все смогут разобраться в переплетениях гиперссылок и аллюзий, не все восхитятся лингвистическим остроумием автора, упустив его. Хотя наверняка все отметят замечательное владение языком, классичным и современным одновременно, живые портреты персонажей и умение держать комфортный читателю ритм. Актеры бы с удовольствием произносили такие изящные, сложно выстроенные внутренние монологи.
В сценарном деле есть разделение: одни хорошо придумывают структуру, другие пишут хлесткие диалоги. Я считаю, Линор Горалик блестяще раскроется в соавторстве, если соавтор даст крепкую драматическую основу.
Линор ГораликЗашифрованность самой системы, в которой живут люди и звери, по которой мы скользим периферийным зрением, запрятанность событий, — сама по себе позиция по отношению к читателю. Ему не хотят рассказывать историю, его хотят погрузить в ощущения, в субъективную изнанку. Эта позиция — чистый панк, и мне она симпатична, но объем романа в таком случае неоправдан. Все ощущения и возможные инсайты мы ловим задолго до финала, который не показывает нам ни нового поворота, ни выхода, — поток информации просто прерывается. Антиутопия как жанр требует в какой-то момент противостояния, пафоса и драмы. Но автор добровольно от них отказывается, давая лишь намек.
«Я смотрел на них, ищущих того, чего сейчас так жадно искал я, и боялся не найти, и думал, что Господь явил нам немыслимую и невообразимую благодать, объединив теперь наши души с душами тех, кто еще недавно был для нас в лучшем случае „меньшими братьями”, и даровав нам общую жизнь — по крайней мере, на нашем земном пути. Я стоял и слушал их; ничего комичного не было в их медитации, и я сам шепотом повторял: „Дышим — и не думаем... дышим — и не думаем”, — пока они вдруг не прервали свою встречу и не разошлись. До сих пор я совершенно твердо уверен, что Господь явил мне высшую милость, показав в тот вечер сперва все ничтожество души моей, а затем все величие своего замысла, и что иначе меня ожидал бы страшный путь медленной утраты веры — утраты через растворение в себе и в собственной горделивой пустоте».
Сегодня постмодерн всем надоел. На первый план выходит искренность и оригинальность контента, уникальность личного материала. Пусть криво и косо, недостаточно умнО, зато свое. Линор Горалик же работает в прежней парадигме, где начитанность и умение скользить в разных слоях информации, ловкое жонглирование популярными культурными образами считается силой, а пафос и шекспировские проблемы — неприличными. Думаю, в романе есть стремление художественно осмыслить предчувствие передела мира, и передела не столько территориального, сколько передела его законов. Подспудно чувствуется запрос на пересмотр понятия гуманности, исходя из того, что мир лежит во зле и что все умные люди это понимают.
