Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Бён Чхоль Хан. Общество усталости. Негативный опыт в эпоху чрезмерного позитива. М.: АСТ; Лед, 2023. Перевод А. Салина. Содержание
У современной поп-психологии и селф-хелп литературы есть один интересный изъян: книги о борьбе со стрессом, тревожностью и выгоранием стоят рядом с книгами по тренировке памяти, тайм-менеджменту, многозадачности и повышению продуктивности. Парадокс заключается в том, что именно издания из второго списка ответственны за те недуги, что предлагают вылечить издания из первого. Таков один из тезисов Бён Чхоль Хана, изложенных в «Обществе усталости». Однако его рецепт — не «тонкое искусство пофигизма», как называется один из бестселлеров про счастливую жизнь. Хан вообще не предлагает никаких рецептов, но скорее размечает философское поле, чтобы можно было говорить об интересующих его общественных феноменах.
Следует сразу решить затруднение с именем философа. В недавней статье на «Горьком», посвященной книге Джоша Коэна «Неработа», автор фигурирует как Бюн Чхоль Хан, а в малоизвестном издании его книги «Прозрачное общество» (М.: Логос, 2014) — как Бьюн Чул Хан. Разночтения связаны с тем, что в немецком, на котором Хан пишет после переезда в Германию в 1990-х, а также в английских источниках его имя выглядит как Byung Chul Han. В новых русских изданиях переводчик Алексей Салин и научный редактор Александр Павлов стараются утвердить нормативное написание, соответствующее правилам транслитерации корейских имен: Бён Чхоль Хан (где «Бён Чхоль» — имя, «Хан» — фамилия, хотя их порядок может варьироваться из-за того, что в корейском фамилия пишется перед именем). Похожая напасть, кстати, преследует других корейских знаменитостей: зрители, полюбившие в середине 2000-х фильмы Чан Вук Парка, спустя много лет обнаружили, что все это время восхищались режиссером по имени Чхан Ук Пак.
Итак, по мнению Бён Чхоль Хана, распространение нервных расстройств объясняется чрезмерными требованиями, которые современные люди предъявляют самим себе. Сегодня мы живем уже не в дисциплинарном обществе, описанном Фуко, а в «обществе достижений» (один из главных терминов Хана). Каждый его представитель — это animal laborans, трудящееся животное, о котором писала Ханна Арендт, но трудиться его заставляет не что-то внешнее. Хан продолжает:
«На место запрета, приказа и закона встают проект, инициатива и мотивация. Депрессивный человек — это то animal laborans, которое эксплуатирует само себя, причем добровольно, без принуждения извне. Оно — хищник и жертва сразу».
Такая самоэксплуатация особенно заметна на примере фрилансеров и других прекарных работников. После прочтения «Общества усталости» они вряд ли будут хвастаться тем, что «работают сами на себя». Здесь философ вспоминает об используемом Джорджо Агамбеном понятии Muselmann (нем. «мусульманин»): так в концентрационных лагерях называли обессиленных, изможденных арестантов, чья апатия напоминает Хану состояние людей с клинической депрессией. Это становится предпосылкой для одного из самых мрачных выводов книги: «В этом обществе принуждения каждый располагает собственным трудовым лагерем».
Первая редакция «Общества усталости» вышла по-немецки в 2010 году, а к шестому изданию Хан дописал краткое предисловие. Там он предложил еще один яркий образ, на этот раз из мифологии: прикованный к скале Прометей и орел, прилетающий клевать его печень. Прометей символизирует субъекта общества достижений, а орел — «его альтер эго, с которым он ведет войну». (И далее, уже в середине книги, читаем: «Депрессивный индивид — это инвалид этой внутренней войны».)
Могут ли в такой ситуации помочь соседние стеллажи поп-психологического отдела, где стоят книги с призывами найти себя, полюбить себя, дать волю своим желаниям? Кажется, что подобные советы предоставляют необходимую передышку в гонке за продуктивностью. Но решение это иллюзорное: требование быть самим собой как раз и составляет основу общества достижений. Здесь Хан обращается к французскому социологу Алену Эренбергу, автору книги «Усталость от себя», который утверждает, что человека, страдающего депрессией, «изнуряет усилие стать самим собой». XX век для Хана был «иммунологической эпохой» и прошел под знаком Другого, но в XXI господствует То же самое: негативное насилие сменилось насилием позитивности, или «террором имманентности». Для таких мыслителей, как Бодрийяр, особую роль играли вирусы с их призрачной враждебностью, способностью проникать через любые преграды и подрывать систему изнутри, однако Хану эта метафора кажется устаревшей:
«Насилие позитивности не предполагает враждебности. Оно развивается именно в терпимом и мирном обществе. Поэтому оно менее заметно, чем вирусное насилие. Оно обитает в пространстве Того же самого, лишенного негативности, в котором не происходит поляризации друга и врага, внутреннего и внешнего или Собственного и Чужого».
Если и есть какое-то средство от «нейронального насилия», порождающего «психические инфаркты» (так Хан называет депрессию, СДВГ и другие подобные недуги), то оно скрыто в названии книги. «Усталость», на которую нас обрекает гиперактивность, многозадачность, императив достижений, может быть понята в совершенно другом ключе. Раскрыть эту мысль Хану помогает написанное Петером Хандке «Эссе об усталости» (о нем для «Горького» недавно написал Иван Щеглов). Хандке проводит различие между «разлучающей» и «примиряющей» усталостью. Первая — та, что свойственна обществу достижений, она изолирует, лишает сил, делает немым и слепым. Вторая, напротив, открыта миру, ее можно назвать «разговорчивой» и «зрячей». Хандке предлагает представить, как мирно сосуществуют предметы на голландском натюрморте и как приходит усталость к маленьким детям: они продолжают игру, но из нее уходит всякая жадность или агрессия. Бён Чхоль Хан указывает на то, что «глубокая усталость ослабляет хватку идентичности», и напоминает о шаббате, «дне ни-для-чего», в который верующие вспоминают про седьмой день творения, день отдыха от создания мира. В финале автор заходит на территорию утопии, воображая мирное, не-деятельное, меж-временное «общество усталости» — и этим словосочетанием, получившим новый смысл, завершает свою работу.
Основной вектор рассуждений философа передается самой формой этих рассуждений. Книги Хана — короткие эссе, поделенные на главы, которые можно читать как отдельные статьи. В «Обществе усталости» всего 70 страниц, еще две его работы, вышедшие в серии «Лед», «Агония Эроса» и «Аромат времени», сравнимы по объему («Аромат времени» чуть длиннее и занимает 150 страниц). Редактор серии Александр Павлов отмечает, что афористичные формулы Хана легко изымаются из контекста, превращаются в эпиграфы или просто удачные цитаты. В предисловии к «Агонии Эроса» Павлов пишет: «Может быть, благодаря самой такой форме письма Хан и обрел популярность, попав в какой-то нерв, чувствительный для нынешних читателей, интересующихся современной философией». А нерв действительно задет, по крайней мере в англоязычной среде, где Хан с середины 2010-х публикуется в престижных издательствах Стэнфордского и Кембриджского университетов, — количество переводов на английский уже перевалило за два десятка, причем для американской версии «Агонии Эроса» предисловие написал Ален Бадью. По списку этих изданий видно, какие работы Хана скоро могут появиться на русском. Актуальными могли бы оказаться его рассуждения о технологиях и медиа, представленные в книгах «Инфократия» и «Внутри роя: цифровые перспективы».
Несмотря на то что Хан на глазах становится философом-тяжеловесом, чтение его книг не воспринимается как работа — не только из-за малого объема, но и по причине установки на отрешенность, «отрешенное не-деяние». Это напоминает о восточных духовных практиках (Хан посвятил им несколько трудов) и об агамбеновской апологии бессилия, бездействия, неспособности («способности-не»), которая в наиболее сжатой форме представлена в статьях Агамбена «О том, чего мы можем не делать» (сборник «Нагота») и «Что такое акт творения?» (сборник «Костер и рассказ»). В свете этих идей определение книги Хана как «слабого текста» может восприниматься в качестве комплимента. Именно в силу своей «слабости» брошюры Хана не атакуют читателя, не навязывают ему специфический взгляд на мир, но как бы невзначай предлагают посмотреть на вещи под новым углом. Они молчаливо противостоят культуре читательской продуктивности, требующей поглощать много книг, составлять списки прочитанного и переживать насчет того, как много еще не прочитано. Это не литература самопомощи, а литература исцеляющей самобеспомощности.
Я хочу закончить замечательной цитатой, которую Александр Павлов приводит в предисловии к «Аромату времени», продолжающему многие темы «Общества усталости». Это короткий рассказ о лучших часах жизни Роберта Льюиса Стивенсона, взятый из книги Карин Юханнисон «История меланхолии» (НЛО, 2011). Шведская исследовательница пишет, что в доиндустриальную эпоху режим сна у крестьян состоял из двух этапов. Устав после трудного дня, крестьянин проваливался в сон, затем просыпался, какое-то время бодрствовал и снова ложился спать. Период между двумя этапами сна был временем «умиротворенной активности», которая не требовала каких-то особых действий. Кто-то выходил погулять и выкуривал трубку, кто-то просто лежал в кровати, но в это время человек чувствовал глубокое спокойствие (кстати, родственное «глубокой скуке» Хайдеггера и Агамбена, также обсуждаемой Ханом в связи с бездействием, отрешенностью и мирной усталостью). Модель двухэтапного ночного отдыха стала исчезать в XVII столетии вместе с освещением домов и изменением трудового режима. Люди привыкли спать всю ночь напролет, а если кто-то получал опыт двойного сна, это могло стать откровением. Именно так, по словам Юханнисон, произошло с автором «Острова сокровищ»:
«[Однажды Стивенсон,] путешествуя по Севеннам, в южной части Франции, съел на ужин кусок хлеба с колбасой, немного шоколада, выпил коньяку и заснул. Но после полуночи проснулся. Зажег сигарету, выкурил ее не спеша, поразмышлял, потом заснул снова. Это тихое и покойное бодрствование запомнилось ему на всю жизнь. Никогда больше не переживал он столь „совершенных часов“».