«Не вкалывать, а ковыряться; не мантулить, а кантоваться».
Современные пословицы, поговорки, присказки
Л. Городин. Словарь русских арготизмов
Леонид Городин. Словарь русских арготизмов. Лексикон каторги и лагерей императорской и советской России. М.: Издательство Музея истории ГУЛАГа и Фонда Памяти, 2021. Содержание
В московском Музее истории ГУЛАГа до конца мая проходит выставка «Язык [не] свободы», посвященная всего одной книге. Это словарь лагерной лексики, а точнее языка каторги и лагерей императорской и советской России, собранный Леонидом Городиным и изданный в 2021 году Музеем истории ГУЛАГа и Фондом Памяти.
Этот лексикон, формировавшийся столетиями и впервые описанный Достоевским, настолько прочно вошел в жизнь многих поколений россиян, что не каждый носитель русского языка опознает в повседневной речи слова из уголовного или блатного жаргона.
Книга Городина — это его лагерный опыт, помноженный на опыт сотен тысяч других сидельцев, или сиделых, и тех, кто этот язык записал. Это редчайший документ эпохи — не мемуар, не свидетельство, не художественный текст. До сих пор самой известной «инвентарной книгой» лагерей был «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Словарь Городина во многом дополняет этот труд — так же как и наследие других «лагерников», — поясняя и раскрывая значение не только слов, но и явлений самой лагерной жизни. Важно оговорить, что этот труд не может считаться законченным до тех пор, пока закрыты архивы, пока молчат жертвы и пока возможно публичное высказывание мнений о том, что репрессии могли быть хоть чем-то оправданы — войной, великими стройками, опасностью совершенных преступлений.
Леонид Моисеевич Городин (1907—1994) провел в лагерях около 15 лет. Впервые он был арестован в 1928 году за распространение «письма Ленина» (в том же обвиняли и Варлама Шаламова) и приговорен к трехлетней ссылке по обвинению в КРТД — контрреволюционной троцкистской деятельности. Затем последовал еще один арест, а в третий раз, уже в 1936 году, Городин был осужден Особым совещанием при НКВД СССР по статье 58-10 УК РСФСР, отсидел до конца 1944 года. Шесть лет спустя его снова арестовали как «активного троцкиста» и посадили еще на пять лет. В 1956 году реабилитировали, но, как и в случае с Шаламовым, приговор по делу 1928 года остался в силе. Окончательно Городин был реабилитирован в 1991 году (Шаламов — в 2000-м).
Своему лагерному опыту Городин посвятил небольшую книгу «Одноэтапники» — составившие ее рассказы, написанные более полувека назад, впервые были опубликованы только в 2018 году, до этого лишь некоторые из них печатались в воркутинской газете «Заполярье». Такова, кстати, участь многих лагерных авторов — их голоса оказались надолго, если не навсегда, «заглушены» мощными высказываниями Солженицына и Шаламова. Мрачное суждение редакторов «Нового мира» о том, что лагерная тема исчерпана «Одним днем Ивана Денисовича», к сожалению, подтвердилось в 1990-е годы. Тогда лагерная тема оказалась исчерпана «Архипелагом», «Колымскими рассказами» и, может быть, еще «Крутым маршрутом» Евгении Гинзбург и удивительной графической книгой Евфросинии Керсновской «Сколько стоит человек», которую опубликовал «Огонек». Еще в 1982 году, в письме издателю, предваряющем повесть «Зона», Сергей Довлатов тоже сомневался в том, что она будет востребована: «Лагерная тема исчерпана. Бесконечные тюремные мемуары надоели читателю. После Солженицына тема должна быть закрыта...» Сомневался в своих рассказах и Городин: «то ли уровень не тот, то ли время не приспело». Проблема, конечно, была не в уровне, да и не во времени как таковом. Просто в период перестройки, как и в 1956 году, тема «дозировалась», обсуждалась с оглядкой. Судьба многих лагерных авторов, не оказавшихся на пике перестроечной волны, — забвение.
«Одноэтапники» — невыдуманные рассказы, как называл их автор, — серия коротких и очень точных зарисовок, одна из многих капель, составляющих море лагерной прозы, но очень важная. Городин наблюдал жизнь в ее крайнем проявлении — в аду, созданном людьми для других людей. Как и Шаламов, он описывал лагерь совсем отстраненно, почти без эмоций, фиксируя детали и особенности языка. Например, в рассказе «Вагин» описывая выгрузку «товара»*Другое значение слова «товар», зафиксированное Городиным в своем словаре, — женское тело, полная женщина., то есть партии заключенных, на берег Выми и дальнейшее конвоирование, оставшийся без имущества рассказчик отмечает: «тут мы впервые услышали слово „раскурочили”, иначе говоря — разграбили».
А вот один из самых примечательных с точки зрения языка — по-хемингуэевски лаконичный и столь же пронзительный — рассказ «Деликатность»:
«1943 год. Воркута.
Дошел бедолага. Привязали ему к большому пальцу правой ноги бирку, одели в деревянный бушлат и закопали. Доски списали по акту.
Бухгалтер над актом задумался:
Как провести в отчете? „На изготовление гроба”? Нехорошо. Резко. В Управлении будут читать...
И вывел красивым почерком:
„На последние коммунальные услуги для заключенных”.
Он недавно попал в лагерь и был от рождения очень деликатным.
1960 г.»
В этом коротком тексте сконцентрировано чудовищное лицемерие государственной системы — кому есть дело до человеческой жизни, когда необходимо правильными словами отчитаться начальству? И снова для Городина важен в первую очередь язык, его интересует, как это сказано, какие лингвистические переживания испытывает бухгалтер, недавно оказавшийся в «туземном» (по Солженицыну) мире.
Записывая истории своей лагерной жизни, Городин понял, что они нуждаются в комментарии, прежде всего в словаре, поясняющем значение слов, употребляемых персонажами. Он предполагал, что некоторые слова могут быть непонятны, к тому же хотел разобраться в происхождении некоторых из них. Так появился первый словарь, состоявший из 130 лексических единиц, многие из которых до сих пор в ходу не только у политзэков, но и у несидевших людей, например: вздрючить, жмотничать, загреметь, лопух, филонить, чокнутый, шпана и другие. На каждое из этих слов можно привести по нескольку примеров из популярных песен, фильмов или анекдотов. Постепенно небольшой поясняющий словарь перерос в серьезное лексикографическое исследование, к которому были приложены разделы с пословицами и поговорками, присловьями, бранью, клятвами и заверениями, а также образцами блатной поэзии.
Надеясь сохранить свое детище, Городин вел переписку с писателями и филологами, например с Вениамином Кавериным, Солженицыным, Львом Успенским, которые были едины во мнении: такая работа не должна пропасть. Так, по словам директора музея истории ГУЛАГа Романа Романова, в 1983 году Каверин писал Городину о том, что словарь, без сомнения, должен быть издан, но никакое издательство не возьмется за эту работу из «ложных педагогических соображений». Тем не менее еще в 1988 году словарь был рекомендован к печати двумя научными сотрудниками отдела современного русского языка АН СССР, Е. А. Земской и Л. А. Капанадзе (к сожалению, публикация так и не состоялась). В своем отзыве, отмечая все недостатки этого собрания, выполненного не профессиональным лексикографом, они заключают: «Да, это словарь-справочник, — но какой богатый, полный, неожиданный!» «Неожиданный», пожалуй, лучшее определение для этого словаря, который читается как литературное произведение.
Словарь Городина действительно можно читать как художественную книгу, действие которой начинается на царской каторге времен Достоевского, позже захватывает уголовный мир 1920-х и завершается в 1980-х годах. Городин пишет историю своих лагерей через слова, поговорки, присказки и стихи. Словарь отдельно взятого художественного произведения — не новый для русской литературы жанр, такие словари известны для произведений Гоголя, Солженицына и других авторов, но Городин фиксирует нечто совсем иное — непрерывность языкового опыта нескольких поколений каторжан и зэков.
Если посмотреть на использованные Городиным литературные и документальные источники, то получится внушительный корпус «лагерной», «тюремной», «уголовной» литературы — текстов, вобравших в себя этот язык. Помимо очевидных произведений — Достоевского, Чехова, Евгении Гинзбург, Шаламова, Бабеля и Леонида Пантелеева — источниками Городину послужили и малоизвестные тексты XIX — начала XX века, а также тюремные и милицейские журналы, труды Д. С. Лихачева и свидетельские записи других заключенных. Богатейший материал, собранный Городиным в картотеку из 17 тыс. карточек, к сожалению, был утрачен. В фондах музея истории ГУЛАГа хранились лишь четыре машинописных тома словаря Городина, которые наконец и были опубликованы.
Появление словаря Городина — важный повод поговорить о том, что сегодня происходит с русским языком на разных его уровнях: от самого низкого, площадного, до публицистического и политического. Уголовный жаргон проник в речь широких масс людей во времена ГУЛАГа, когда через лагеря прошли миллионы. Варлам Шаламов в тексте «Что я видел и понял в лагере» писал, что перейти из состояния заключенного в состояние вольного человека очень трудно, почти невозможно без длительной амортизации. В случае с языком амортизации не случилось вовсе — тюремная история не закончилась вместе с ГУЛАГом. Бывшие заключенные продолжали использовать лагерные слова и выражения, некоторые из них со временем перестали восприниматься как чужеродные, принадлежащие другому миру, или изменили значение. Так в нашей речи оказались слова тусовка (на уголовном жаргоне — «драка»), вкалывать («тяжело работать»), кемарить («спать») и многие другие. В конце 1970-х годов популярный телесериал «Место встречи изменить нельзя» вывел этот язык на экраны советских зрителей. В 1990-е годы лихой человек «с понятиями» стал героем массовых жанров — сериалов и детективов, и тюремная лексика вновь вошла в наш язык. Именно тогда использование блатного жаргона в повседневной речи почти повсеместно перестало быть недопустимым. Во-первых, к нему просто привыкли, а во-вторых, во многих кругах он стал маркером принадлежности говорящего к недоступному для лохов и фраеров миру, где делаются большие дела. Сегодня так разговаривают политики высокого уровня, чиновники, многие журналисты и даже школьники.
«Словарь русских арготизмов» Городина — энциклопедия не какого-то потустороннего или иного мира. Многие из включенных в него слов остаются в активном обороте, сохраняются десятилетиями, актуализируются с каждой новой волной посадок («арестов» — значение записано в Воркуте, в местах лишения свободы в 1937–1950 гг.). Ответ на вопрос, почему это так, с одной стороны, очевиден. С другой стороны, все же удивительно, что язык и жизнь такой большой страны до сих пор во многом определяются лагерным укладом и свойственной ему деструктивной лексикой. Как справедливо отмечает в предисловии к словарю профессор Свободного университета Гасан Гусейнов, в свое время ни «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, ни «Колымские рассказы» Шаламова не стали книгами, которые способствовали бы изменению вектора развития российского государства от авторитарного к демократическому. Можно добавить, что на этот вектор не повлияло вообще ни одно событие, связанное с раскрытием правды о ГУЛАГе. Солженицын в «Архипелаге» писал:
«Главного об этих лагерях уже никто никогда не расскажет. И непосилен для одинокого пера весь объем этой истории и этой истины. Получилась у меня только щель смотровая на Архипелаг, не обзор с башни».
Городин приоткрыл щель чуть шире — его словарь дает повод задуматься и о том, каким языком мы говорим и что это значит.