Павел Голубев. Константин Сомов. Дама, снимающая маску. М.: Новое литературное обозрение, 2019
Историк искусства Павел Голубев несколько лет назад расшифровал и опубликовал дневники Константина Сомова, одного из ярчайших русских художников рубежа XIX–XX веков. В интервью по случаю издания Голубев заметил, что «дневник Сомова в значительной степени эротический дневник». Книга, выросшая из диссертации автора, продолжает исследование эротических (и потусторонних) мотивов в творчестве сооснователя объединения «Мир искусства». Интимная и малоизвестная биография мастера не интересует искусствоведа сама по себе, она лишь обеспечивает контекст для углубленного понимания его картин. Также в книге впервые публикуются письма художницы Елизаветы Мартыновой, позировавшей Сомову для картины «Дама в голубом», которые служат иллюстрацией к методу, то есть показывают, как ранее неизвестные житейские факты способны менять устоявшиеся интерпретации произведений.
«Как было показано ранее, персонажи произведений Сомова, расположенные симметрично по отношению к вертикальной оси, предполагают сопоставление, поэтому эти две фигуры подлежат сравнению. Лица обеих закрыты полумасками, которые, впрочем, не мешают различить эмоции: печаль левой и радость на покрытом румянцем лице правой. Усеянный слезами траурно-черный, лаконичный наряд дамы слева уже был описан выше. Дополнительно следует отметить эмблему на груди — пылающее сердце. <...>
Радостная дама одета в яркое красно-белое платье с кружевом, розами и цветами. В левой руке она держит маленькую марионетку — Арлекина в костюмчике цвета ее платья. Следовательно, Арлекин, в произведениях Сомова покровительствующий соединению мужчин и женщин и сам символизирующий любовь, если не впрямую подчинен этой даме, то, во всяком случае, дружествен ей. Все это позволяет заключить, что эта дама символизирует счастливую, разделенную, торжествующую любовь, а печальная — несчастную, неразделенную».
Джон Хоукс. Людоед. М.: Додо Пресс; Фантом Пресс, 2019. Перевод с английского М. Немцова
Впервые на русском публикуется первый роман Джона Хоукса, выдающегося американского писателя-постмодерниста. Действие «Людоеда» происходит в послевоенной Германии 1945-го (Хоукс служил там шофером) и в Германии времен Первой мировой. Сюжетные связи между двумя эпохами едва угадываются, но основная мысль вполне очевидна: кромешный ад середины века стал возможен благодаря империалистическим амбициям, которые лелеялись в его начале. На руинах Рейха царит кафкианско-селиновский мрак, озаряемый всполохами сюрреалистической образности в духе Алехандро Ходоровски; отголоски этого мира явственно слышатся в пинчоновской «Радуге тяготения».
«Управляющий гостиницы брился и вскоре спустится. Нянечка, румяная и молодая, держалась, как мать, улыбаясь ребенку в темноте. В окрестностях Камбре 13, где фланговому продвижению Союзников не удалось оттеснить крайне правое крыло германцев, полупогребенной в листве и снегу лежала на развилке глиняных дорог мыза, уничтоженная артиллерийским огнем. Там Купец, без мыслей о торговле, одетый лишь в серое, все еще жирный, в первый свой день на фронте погиб и застрял, стоя по стойке смирно, меж двух балок, лицо запрокинуто, сердитое, обеспокоенное. В открытом рту покоился крупный кокон, торчащий и белый, который иногда шевелился, как живой. Брюки, опавшие вокруг лодыжек, наполнены были ржою и клочьями волос.
Когда Стелла проснулась, ею по-прежнему владела греза; не отпускала ее в тусклом свете. Заглянула в постель Эрнста — и увидела лишь маленького черноволосого Христа на подушке, глаза широки и недвижны, он дрожал и одной тоненькой ручкой отмахивался от нее.
— Maman, — воскликнул под окном детский голосок, — старый конь сдох!»
Валерий Турицын. Малоизвестные шедевры. М.: Издательство Дединского, 2019
Ленты, о которых пишет бессменный (с 1964 года!) преподаватель истории зарубежного кино во ВГИКе, не то что малоизвестны — для рядового зрителя они в принципе не существуют. Однако Турицын рассказывает о них так, что становится не вполне понятно, как ты вообще раньше смотрел кино, ничего не зная про короткометражки Антониони или первый фильм фон Штернберга. Как справедливо замечает турицынский коллега по цеху Наум Клейман, эти статьи — результат вдумчивого смотрения, созвучного тыняновскому медленному чтению. Их же следует расценивать как практическое пособие по подобному — несуетному — восприятию кино.
«Подсмотренная повседневная жизнь не исключает поэзии. Так, во время остановки в городке точно рассчитанная панорама упирается в парня, который приехал на велосипеде к реке, а рядом с ним — подружка; на высоком берегу появляется, словно из фильма Довженко, белый конь.
Однако по мере приближения к болотистой дельте По нарастают мотивы нищеты, тревоги, опасности, чему, как полагает Л. Коделли, способствует музыка М. Лаброка, которая „усиливает пессимистическую мысль: «тяжелая, однообразная жизнь» (закадровый женский голос) в наводящем уныние контексте нищеты и усталости”.
Столь эффектное заявление не во всем точно по смыслу. Так и хочется спросить: каким музыка „усиливает пессимистическую мысль”? Неужто своей, если так можно сказать, громкой тяжеловесностью? <...> В этом фильме нет и намека на усталость; напротив, люди реки По пытаются активно противостоять неблагоприятным жизненным обстоятельствам».
Нора Галь. Мама Маленького принца. Составитель Эдвард Кузьмин. М.: Издательство АСТ, 2019
Документы из архива Норы Галь (1912–1991), классика художественного перевода английской и французской литературы в диапазоне от Сент-Экзюпери до Желязны. Основной массив книги образуют письма, статьи о переводческом мастерстве, воспоминания коллег и близких. В этих текстах Элеонора Яковлевна предстает человеком невероятной языковой чуткости, готовым ради пунктуационного знака (не говоря уж о вещах более серьезных) биться с редактором насмерть. Впечатление от книги несколько портит отсутствие, собственно, редакторской работы: материалы накиданы кое-как, одним ворохом, без комментариев и практически без систематизации.
«4.V-68
[Кудрявцевой]
Уважаемая Татьяна Алексеевна!
Когда я 26.XII-67 представила в редакцию перевод романа Камю, я, помнится, написала Вам, по каким соображениям назвала его „Посторонний”, а не „Чужой”, как делали иногда критики.
Хочу подчеркнуть еще раз: тут коренная разница, философский смысл и эмоциональная окраска совсем другие.
ЧУЖОЙ — это определение, которое дают кому-то: он НАМ чужой.
ПОСТОРОННИЙ — это ПОЗИЦИЯ человека, его отношение к миру и людям: я стою в стороне, МЕНЯ все это не касается. Так сказать, хата с краю.
Точнее всего было бы — ОТЧУЖДЕННЫЙ, но это уже по-русски звучит диковато. Смысл же названия „Посторонний” — как смысл всей книги, всей концепции Камю — именно в ОТЧУЖДЕНИИ.
Кстати, не случайно переводчик романа на английский язык в первый раз озаглавил роман словом Stranger, т. е. чужой, в новом же, исправленном издании лет через 15 изменил название на Outsider, т. е. опять-таки — посторонний. <...>
Всего доброго!
Н. Галь»
Терри Пратчетт. Опечатки. М. Эксмо, 2019. Перевод с английского И. Нечаевой
Англичанин Терри Пратчетт известен в первую очередь серией фантастических книг о Плоском мире. «Опечатки» — это сборник нехудожественных сочинений, статей и эссе. Они создавались на протяжении всей карьеры писателя по самым разным поводам — от (гипотетической) любовной жизни Гэндальфа до литературных предпочтений бабушки Пратчетта. Пожалуй, книга ценна тем, что позволяет увидеть бэкстейдж авторской кухни и прочувствовать его стиль едкой и яростной доброты напрямую, без посредничества героев. Одни из самых впечатляющих страниц посвящены болезни Альцгеймера, которой страдал Пратчетт, и рассуждениям о праве на смерть.
«Дважды, когда я высказывался об Альцгеймере и эвтаназии, услужливые христиане предлагали мне рассматривать эту болезнь как дар свыше. Лично я бы предпочел коробку конфет. Возможно, в этом есть какая-то поразительно извращенная правда, потому что болезнь заставила меня взглянуть на мир по-новому, как на трусы. Если верить Честертону, в этом и есть задача фэнтези. Теперь я живу в своеобразном фэнтези. Во мне растет какой-то стержень, о котором я раньше не подозревал. Взгляд на мир, который делает из Боба Дилана человека, слегка недовольного правительством. Раньше я просто дрейфовал по миру, иногда немного отталкиваясь от берегов. Я начал открывать глаза и задавать власти ужасные вопросы, потому что власть, которой нельзя задать вопрос, — это тирания, а я не принимаю тиранию, даже райскую.
Задавать власти вопросы — это не то же самое, что нападать на нее, хотя власть всегда считает именно так. Это потому, что власть должна постоянно подтверждать свое право, а если это делается силой, значит, мы имеем дело с тиранией. Господи, поверить не могу, что рассказываю это ирландцам! Просто подумайте: четверть часа рационального мышления, и англичанин становится ирландцем».
Тим Беркхед. Удивительный мир птиц. Легко ли быть птицей? М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2019. Перевод с английского У. Сапциной
Поразительно, насколько может быть увлекательной книга, посвященная весьма специфической материи, а именно тому, как птицы воспринимают окружающий мир. Специалист по поведенческой экологии Тим Беркхед полагает, что такая увлекательность может быть связана с тем, что птицы суть наиболее благоприятный для отождествления с человеком вид живых существ, если не считать приматов и собак. Происходит это, дескать, потому, что пернатые полагаются преимущественно на те же виды чувств, что и мы, двуногие существа без перьев, — на зрение и слух. Утверждение, на первый взгляд, довольно спорное, но это не делает менее захватывающими рассуждения о том, как едва вылупившийся птенец медоуказчика в темноте, наощупь, затрясывает насмерть детенышей птиц, к которым его подложили в гнездо еще в виде яйца.
«Некоторые ученые считают, что птицы могут ощущать лишь определенный тип боли. Представьте себе, что вы по неосторожности положили руку на включенную конфорку электроплиты. Вашей первой реакцией будут острые болевые ощущения, вы немедленно отдернете руку . Это бессознательный рефлекс. <...> Второй — <...> это осознанная боль — то, что вы чувствуете уже после того, как убрали руку с горячей конфорки. Предполагается, что для ощущения боли этого типа необходимо обладать сознанием. Если, как считают некоторые ученые, у птиц сознания нет, они не в состоянии испытать это конкретное „чувство” боли. Такие взгляды подразумевают, что для выживания достаточно одного только бессознательного болевого рефлекса. <...>
Однако исследования кур убедительно доказывают, что птицы все-таки способны ощущать боль. <...> Обрезка клювов — быстрая процедура, которую производят нагретым лезвием, осуществляющим одновременное отсечение и прижигание клюва. По-видимому, обрезка приводит к начальному болевому периоду продолжительностью от двух до сорока восьми секунд, за которым следует безболезненный период — несколько часов, после чего начинается второй и более продолжительный период боли. <...>
Подтверждение тому, что куры испытывают боль в начальный период, было получено путем измерения разряда в нервных волокнах двух типов, для простоты обозначенных как волокна А и С, при раздражении болевых рецепторов. <...>
Важный момент здесь заключается в следующем: если не считать встряхивания головой сразу после операции, предположительно означающего начальный болевой период, птицы не выказывают никаких явных внешних признаков дискомфорта. Только путем количественной оценки малозаметных нюансов их поведения и физиологии можно выявить более длительные ощущения боли».