Комментарий к комментарию

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Андрей Рубанов. Ледяная тетрадь. Комментарий к Аввакуму. М.: АСТ, 2025. Содержание

Перед нами удивительная книга — настолько необычная, что, безусловно, требует вашего и нашего внимания и обзора на сайте «Горький».

Андрей Рубанов назвал свою книгу «Ледяная тетрадь. Комментарий к Аввакуму» — комментарий не к житию, не к трудам мятежного протопопа, каких много, а к самой его персоне, к исторической личности. Правда, биографией эту книгу назвать трудно, но к определению ее жанра мы подойдем позже. А пока заметим, что непосредственно про Аввакума Петрова, а также, как пишет автор во втором абзаце своего произведения, «об увлекательных перипетиях судьбы реально существующего человека», в «Ледяной тетради» сказано немного — в лучшем случае сказанное занимает процентов пятнадцать от общего объема текста книги, не более. На что внимательный читатель возразит: «Это же комментарий!» И будет совершенно прав.

Но при этом в той же книге, насчитывающей добрые три сотни страниц, собраны мириады всевозможных размышлений, отнюдь не всегда связанных с великим старовером, точнее связанных с ним довольно отстраненно.

Так, Андрей Рубанов рассуждает о кастах, погодных сезонах, вспоминает забытую книгу Андрея Паршева «Почему Россия не Америка», говорит о языке, на котором думают наши соотечественники, и много еще о чем. Имеют ли эти рассуждения какое-то отношение к протопопу? Если и имеют, то очень непрямым, извилистым образом, складывающимся в сознании автора. Пожалуй, в первую очередь из этого текста мы многое можем узнать об особенностях мышления самого Рубанова. К которому — мышлению — есть множество вопросов.

Открыв на любой странице любую главу (кроме воспоминаний Константина Рубанова, деда автора книги), мы почти наверняка найдем там суждения, способные вызвать удивление, шок и даже улыбку читателя. Например, Рубанов рассказывает, что Аввакум родился в ста верстах от Нижнего Новгорода, затем пишет буквально следующее:

«Тут надо пояснить, что такое Нижегородская область. Эта территория почти вдвое превосходит по площади Московскую область; превосходит, кстати, и Бельгию и Швейцарию, и примерно равна Чехии».

Современная Бельгия, напомним, получила независимость и стала самостоятельной страной лишь в 1830 году, почти через двести лет после раскола русской церкви, как, впрочем, и Нижегородская, она же Горьковская, сперва губерния, потом область. Несомненно, что за прошедшие четыре сотни лет изменились и границы, и площадь, и природа и даже, возможно, ландшафт этих мест. Другие деревья растут сегодня в Григорово, да и климат там другой. Зачем нам, читателям комментария к Аввакуму, знать о размерах современного субъекта федерации?

Таких незаметно-алогичных переходов в книги множество, хотя эта необыкновенная легкость в мыслях автора и делает книгу по-настоящему увлекательной. Эзотерика, индуизм, шаманизм легко сочетаются тут с христианством или социализмом; все очень воздушно, как прикосновение легкого бриза, а не сбивающего с ног, пробирающего до костей ветра, хоть «тетрадь», как следует из названия, и «ледяная». С климатом у автора тоже все непросто. В книге утверждается, что от Пскова до Владивостока русские люди живут «в трех сезонах, в трех совершенно разных климатических ситуациях». Как, должно быть, удивится сибиряк, когда известный маститый писатель расскажет ему, что всем русским известны одни и те же лето, зима и весна-осень, сливающиеся, по сути, в один сезон… Дело в том, что на протяжении указанных десяти тысяч километров климат меняется, и не раз, а в Сибири и вовсе нет весны и осени в нашем, среднерусском, понимании — климат там резко континентальный. Таких неточностей и ошибок в книги Рубанова множество. Есть там, впрочем, предположения (правда, поданные как истины — или, как сейчас принято говорить, «смыслы») и выводы интересные и неожиданные. Мне больше всего понравился пассаж, объясняющий, почему наши соотечественники не улыбаются за границей. Пересказывать не буду, не хочу портить другим читателям удовольствие.

Все интересные и забавные места «Ледяной тетради» пересказать невозможно. Во-первых, их так много, что пересказ займет объем, соизмеримый с оригинальной книгой, а замечательный язык лауреата множества литературных премий не сравним с косноязычным моим, многогрешным. Во-вторых, ловля блох, поиск ляпов и несоответствий — прерогатива, даже визитная карточка, совсем других «критиков».

Чтобы закрыть тему, надо сказать два слова о структуре книги. Она состоит из множества недлинных мыслей, нанизанных на весьма условную, почти иллюзорную нитку, ведущую, по мнению автора, к протопопу. Как большой писатель, Рубанов не боится банальностей и противоречий — и запросто может на одной странице привести совершенно противоположные высказывания.

Пожалуй, тут надо наконец обратиться к жанру книги и попробовать его определить. С этим непросто. Как ко всякому новаторскому произведению, к «Ледяной тетради» обычная жанровая номенклатура неприменима. Экстравагантность выводов, новизна подходов свидетельствуют вовсе не об авторском легкомыслии, а о кипении глубоко личных, подлинно страстных и выстраданных идей Андрея Рубанова, которые заставляют его писать, не дают молчать, требуют предъявить свои рассуждения граду и миру. Вообще говоря, автор и сам прямо признает, что эта книга воплощает в себе его очень пристрастный, спорный, субъективный, прямой и личный взгляд. Как раз эта личная интонация и есть главное в его книге, а вовсе не заявленный в подзаголовке Аввакум. Автор хочет вместить в книгу все свои мысли, фактически оставляет читателям свой персональный завет. И пусть нас не смущает, что порой эти мысли кажутся разрозненными и слабо связанными. В сознании автора ЧВК «Вагнер», российский климат, Эдуард Лимонов, культ смерти, кшатрии, брахманы и шудры причудливо сплетены в тончайшее кружево из мельчайшего бисера — естественно, лучшего, как на Русском Севере.

Кроме важных мыслей бывалого человека в книге есть еще и мотив «возвращения долгов». Четвертая часть включает в себя воспоминания деда Андрея Рубанова — Константина, которого с Аввакумом связывает то, что Константин жил в ста километрах от той деревни, где за три века до этого проживал и протопоп. После полусотни страниц, посвященных описанию жизни деда и его любопытных мемуаров, автор пишет:

«Дальнейшие события повести К. В. Рубанова не имеют отношения к теме этой книги».

Невольно хочется спросить: а что, предыдущие события какое-то отношение к ней имели? По-моему, происхождение из староверской семьи не делает мемуары частного лица естественным приложением к книге о мятежном протопопе. Но, видимо, автор просто очень хотел опубликовать эти материалы.

«Ледяную тетрадь» можно отнести к сверхновому жанру постфикшн. Во-первых, как литературу, сложившуюся после эпохи господства художественной литературы, — как то, что будет развиваться после привычной всем прозы, которая, действительно, в последнее время измельчала. Во-вторых, мысли автора тут сформулированы кратко, емко и довольно безответственно — как посты в одной заблокированной на территории Российской Федерации социальной сети. Они как мелкий бисер, брошенный вверх и рассыпающийся искрами — блистающими, как брызги игристого на свету.

Жанр этот, конечно, не новый. Многие писатели в последнее время прибегают к подобной практике, но Рубанов совершенно замечателен в этом амплуа. Конечно, назвать этот жанр можно и по-другому, например «псевдолимоновским», хотя все приведенные мной примеры с примерами из творчества Эдуарда Вениаминовича будут несоразмерны. Проблема тут в том, что многие авторы, когда берут за образец стиль и композиционные решения великого предшественника, способны стать только его эпигонами, и скорее всего слабыми. В массе своей они как те плотники супротив столяра Лимонова. Кстати говоря, Лимонов в книге Рубанова упоминается часто, может лишь чуть менее часто, чем сам Аввакум.

В итоге становится немного обидно за протопопа Петрова: в «Ледяной тетради» он не главный герой, а всего лишь повод для рассуждений автора, которые заводят его в совершенно невероятные дали, откуда и выбраться-то трудно. Порой кажется даже, что, подобно особенностям климата Родины, историю православия и раскола автор знает… не очень хорошо, в рамках пары прочитанных художественных книг, одного старообрядческого тома и открытых источников, таких как Википедия. Это подтверждается важной для Рубанова мыслью, которая фактически служит венцом и основной метафорой его книги: «Житие протопопа Аввакума» — это русское «Хагакурэ».

Удивительно, как текст, написанный на японском языке в начале XVIII века для того, чтобы удержать наемников у феодального правителя за счет изобретения моральных законов и ложных традиций в обществе, переживающем если не упадок, то глубокий феодальный кризис и уже не способном жить по старым законам, можно сравнивать с огненным и страстным текстом любви и веры.

Красота «Сокрытого в листве», написанного бывшим самураем, не исполнившим свой долг, завораживает, но как можно его сравнивать с «Житием»?! Оказывается, можно. Дело в том, что Рубанов сравнивает с «Житием» не собственно «Хагакурэ», а «комментарий» к этому тексту — интерпретацию, данную Юкио Мисимой. Если что и роднит Аввакума с Мисимой, то это страсть. Понятно, что «последний самурай» интерпретирует «Сокрытое» в собственных интересах. Но его комментарий — это книга о том, как читать «Хагакурэ» после поражения Японии во Второй мировой войне, о том, что старинный текст может дать современнику, тогда как автор «Сажайте и вырастет» не проделывает ничего подобного с текстом «Жития», не объясняет, зачем оно может быть необходимо нашим современникам. Вместо этого Андрей Рубанов сравнивает Аввакума с его, так сказать, коллегами, нынешними авторами «тюремной» литературы, например Михаилом Таничем и его группой «Лесоповал».

Мисима своим замечательным текстом пытается реабилитировать книгу, которую некогда эксплуатировала милитаристская Япония, выстраивает собственную версию традиционалистской философии. А отечественный автор лишь предлагает читателю свои «выстраданные» мысли. Этим он отличается от японца даже не как столяр от плотника, а значительно, значительно больше. Автор не может понять, что такое добровольная жертва за веру, подвиг ради истины, ради людей, не может объяснить, во имя чего все это было. Вот Егор Летов понимал, а Андрей Рубанов нет!

Ну и напоследок сошлюсь на слова моей мудрой жены, кстати историка. Она обратила внимание на опасность таких книг, как «Ледяная тетрадь». Дело в том, что тексты, написанные на крайне ненадежных источниках, содержащие домыслы, безответственные предположения, ошибки и фантазии, дискредитируют саму идею научного исторического знания. Уничтожают, в том числе, и Аввакума, превращая его в увлекательного экзотического персонажа — то ли кыштымского карлика, то ли героя анекдотов про Василия Ивановича.

«Ино еще побредем», но в другую, наверное, сторону — при всем уважении к большому, без всякой иронии, русскому писателю Андрею Рубанову.

* Иллюстрация в начале материала: Алиса Бошко для книги «Ледяная тетрадь. Комментарий к Аввакуму» (Андрей Рубанов, М.: АСТ, 2025)