Тимоти С. Вайнгард. Кровососы. Как самые маленькие хищники планеты стали серыми кардиналами нашей истории. М.: Эксмо, 2019. Перевод Т. Новиковой
Любой, кто ходил в поход в северных широтах или хотя бы прохлаждался летним вечером на даче, знает, что в определенный момент мысли с утомительной неизбежностью сползают на тему тотального истребления комариного отродья. Книга военного историка Тимоти Вайнгарда способна эти размышления не только разнообразить, но и придать им поистине планетарное измерение.
В предложенной оптике комары предстают вершителями судеб, палачами культур и цивилизаций, отправившими на тот свет порядка 52 миллиардов человек из всех 108, которые когда-либо жили. Не лично, конечно, а опосредованно, через болезни. Один из побочных эффектов этого, без шуток, впечатляющего текста заключается в осознании факта, что мы связаны с природой в ее неприятных проявлениях куда теснее, чем хочется думать городскому жителю.
«Американские опыты ничем не отличались от того, что нацисты делали с евреями-заключенными в Дахау, „где Клаус Шиллинг выходил на работу каждый день, — пишет Карен Мастерсон в глубокой и содержательной книге „Малярийный проект”. — Он прибыл в Дахау в начале 1942 года с той же миссией, что была поручена американским ученым — найти лекарство от малярии”. Единственная разница заключалась в том, что Шиллинг проводил свои садистские опыты на тех, кто не давал на них добровольного согласия. После ареста он предстал перед американским трибуналом и был осужден за военные преступления.
В своих преступлениях Шиллинг оправдывался просто — приказ проводить экспериментальные исследования малярии ему отдал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Но подобные доводы действия не возымели. Тогда его адвокат попросил суд объяснить разницу между работами Шиллинга и действиями американских исследователей, которые использовали для своих опытов заключенных из федеральной тюрьмы Атланты и печально известного исправительного центра Стейтвилль близ Чикаго, а также пациентов психиатрических больниц. Защита Шиллинга упоминала также об экспериментах с малярией, которые в Австралии проводили на добровольцах, в том числе на раненых солдатах и еврейских беженцах. Но и эти доводы не были приняты. В 1946 году Шиллинга повесили за преступления против человечества. Американские же малярийные эксперименты на заключенных продолжались вплоть до 60-х годов. Однако эти международные исследования имели более мрачную цель — создание биологического оружия».
Рю Мураками. Фатерлянд. М.: РИПОЛ классик, 2019. Перевод И. Светлова
Более злой из двоих всем известных Мураками сочинил монументальный альтернативно-исторический триллер. Действие происходит в параллельном 2011 году, когда десант Северной Кореи, воспользовавшись экономическим кризисом, высаживается в Японии. Единственной силой, способной противостоять крестоносцам чучхе, оказывается группа молодых японских, скажем так, маргиналов.
Не все шутки по поводу сложностей корейско-японских отношений русскому человеку понятны, однако заряда изобретательности и фирменного цинизма у автора хватает, чтобы держать читателя за шкирку на протяжении весьма обширного текста.
«Слегка кивнув Паку, Ким закатал штанину и пристегнул к ноге ножны с тесаком. В глубине души он все же полагал, что захват отеля куда лучше, чем нападение на стадион. С каким удовольствием он бы перерезал глотки японским идиотам, одетым в африканские тряпки. Что за взгляды у этих шутов гороховых, которые пресмыкаются перед иностранцами? „Где теперь та Япония, — ворчал он, пристегивая ножны к лодыжке, — которая некогда потрясла не только Азию, но и весь мир?” Его представление о стране-противнике полностью изменилось.
Нацепив на пояс четвертую гранату, Пак вдруг сказал Киму, что вполне понимает его чувства. Он добавил, что представление о стране изменилось, прежде всего, у самих японцев. С этими словами Пак взял пульт и включил телевизор. На экране возник мужчина в желтом шерстяном свитере, с накрашенными ногтями, напомаженным лицом и с маленькой собачкой на руках. Собачка была пушистая, с острой мордочкой и большими круглыми глазами. На ней был точь-в-точь такой же желтый свитерок, как у хозяина. На вопрос ведущего, что больше всего любит его питомец, раскрашенный, как павлин, мужчина улыбнулся и ответил, что песик предпочитает мясной бульон, который готовят в специальном ресторане для домашних любимцев. <...>
Пак снова взглянул на экран:
— Не, эта шавка слишком тощая для супа.
Ким был того же мнения».
Валерий Шубинский. Старая книжная полка. Секреты знакомых книг. СПб.: Фонд «Дом детской книги», 2019
Историк литературы, поэт и переводчик Валерий Шубинский рассказывает, как создавались культовые произведения для детей и подростков, размечает их контексты, раскрывает неочевидные смыслы — и делает это с поразительной легкостью и ясностью. Так, за Синей Бородой из сказки Шарля Перро возникает фигура садистического сподвижника Жанны д’Арк Жиля де Рэ, бомбардировки Дрездена союзниками в переписке Толкина сопровождаются «гоготом орочьей толпы», а за тревожным юмором Николая Олейникова проступает история отцеубийства.
Совершенно замечательное чтение для всех, кто неравнодушен к детской, а точнее, считающейся сейчас детской, литературе.
«Олейников казачий мир ненавидел. Ненавидел так, как можно ненавидеть только свое, родное, то, отчего ты никогда не избавишься. Он принадлежал этому патриархальному, суровому миру воинов-земледельцев какими-то глубинами своего существа — и мечтал из него вырваться. Он просто не верил, что может быть иначе. Не понимал людей, у которых были хорошие отцы, счастливое детство — например, Хармса, перед своим отцом благоговевшего. Не понимал людей, выросших в гармонии с окружающих их миром.
Казаки, в большинстве, были за белых — Олейников стал на сторону меньшинства. Он участвовал в установлении советской власти в Каменской. А потом: „В дни наступления белых он, скрываясь, добрался до отчего дома. Но отец собственноручно выдал его белым как отступника. Его избили до полусмерти и бросили в сарай с тем, чтобы утром расстрелять с партией пленных. Но он как-то уполз и на этот раз пробрался в другую станицу к деду. Дед оказался помягче и спрятал его”.
Это рассказывал сам Олейников. До недавнего времени все этим и ограничивалось.
Но совсем недавно был найден очень странный и страшный документ. Это протокол заседания „по проверке нерабочего состава ячейки РКП(б) при редакции ростовской газеты «Молот» от 15 июня 1925 года.
Слушали: дело члена ВКП с июня 1920 года, билет № ... тов. Олейникова Николая Макарьевича. Родился в 1898 году в Донской области. Отец служащий. Сам тоже служащий. Образование среднее — окончил реальное училище. Во время Гражданской войны, на почве политических разногласий, убил отца...”»
Николас Рейнольдс. Писатель, моряк, солдат, шпион. Тайная жизнь Эрнеста Хемингуэя, 1935–1961 гг... М.: Альпина нон-фикшн, 2020. Перевод В. Ионова
Участие в освобождении Парижа, подготовка кубинской революции, ловля нацистских подлодок в Атлантике: бывший разведчик и куратор музея ЦРУ Николас Рейнольдс пишет биографию Хемингуэя с позиций коллеги, концентрируясь на вовлеченности писателя в операции американских и советских спецслужб. Фактура не то чтобы феноменальная, но теперь она впервые собрана под одной обложкой в столь концентрированном виде и изложена в формате документального боевика.
Пожалуй, книга многое объясняет в фигуре Папаши Хэма. В прочтении Рейнольдса сложный военно-шпионский опыт Хемингуэя оказывается одной из ключевых причин, по которой тот разочаровался в литературе и в последние годы жизни мучился от неспособности написать ни строчки.
«Хемингуэй повел свой отряд в Рамбуйе , который теперь был важным пунктом, поскольку стоял на одной из дорог, ведущих к Парижу с юго-запада. Немецкий гарнизон только что покинул Рамбуйе, и между городком и передовой линией врага осталась ничейная территория. Отряд мог взять ее под контроль. Хемингуэй инстинктивно понимал, что нужно найти ближайшую американскую часть и доложить о своем местонахождении и полученной информации. Поэтому утром 20 августа 1944 г. он проехал несколько километров на запад, чтобы встретиться с руководителем спецслужбы на командном пункте 5-й дивизии на окраине освобожденного Шартра. В центре Шартра находился третий по величине в Европе готический собор, прямоугольные башни которого и арочные контрфорсы доминировали над старым городом и окрестными пшеничными полями. Однако впечатление в тот день производил не собор, а раздутые тела убитых немцев и американцев вдоль дороги, которых еще не успели похоронить».
Джонатан Франзен. Конец конца Земли. М.: Corpus, 2019. Перевод Л. Мотылева и Ю. Полещук
В сборнике эссе автор, одинаково симпатичный Захару Прилепину и Дмитрию Быкову, кропотливо медитирует на тему надвигающегося экологического коллапса и нашей неспособности с этим что-либо сделать. Или, если быть точным, размышляет о том, чем мы все-таки можем заняться, если этот коллапс близок и неотвратим.
Еще две темы для рефлексий, которые связывают тексты Франзена, — это литература и птицы; о, если у вас аллергия на птиц, эту книгу лучше отложить. От манеры автора, который пишет так, будто стремится учесть все возможные «но» воображаемого собеседника, может укачивать, однако вместе с тем она сама по себе вызывает интерес, как всякое вымирающее явление.
«Антарктика, надо сказать, оправдывала энтузиазм Дага. Мне доводилось видеть красивые пейзажи, но никогда раньше их красота не была до того ослепительна, что я не мог ее обработать, не мог зафиксировать ее как нечто реальное, как то, что действительно меня окружает. Поездка, еще до своего начала казавшаяся мне нереальной, привела меня в места, которые выглядели нереальными на свой собственный лад, на лучший. Глобальное потепление, возможно, угрожает ледяному покрову в западной части Антарктиды, но в целом континент еще далек от того, чтобы растаять. По обе стороны пролива Лемэра виднелись острозубчатые черные горы, очень высокие, но не настолько высокие, чтобы их можно было назвать просто заснеженными; они были укутаны в изъеденную ветрами снежную толщу до самых вершин, голый камень чернел только на самых отвесных кручах. Укрытая от ветра, вода была как стекло, и под сплошным серым небом она была абсолютно черная, девственно черная, как внеземное пространство. Эту монохромную бесконечность черного, белого и серого прорезáл своей голубизной глетчерный лед. Независимо от оттенка — будь то легкая голубизна мелких айсбергов, покачивающихся в нашем кильватере, или насыщенный до синевы цвет плавучих ледяных замков с арками и чертогами, или особый, как у пенополистироловых плит, бледно-голубой оттенок ледников, от которых откалываются фрагменты, — я не мог заставить глаза поверить, что они воспринимают природный цвет. Вновь и вновь я едва удерживался от смеха — до того это было невероятно. По Канту, Возвышенное складывается из красоты и страха, но меня, находившегося на безопасном комфортабельном судне с лифтом, отделанным стеклом и латунью, и с первоклассным эспрессо, Антарктика заставила его пережить скорее как смесь красоты и абсурда».
Илья Бояшов. Бансу (быль). СПб.: Лимбус-пресс, 2019
Лауреат «Нацбеста», обошедший в голосовании Сорокина и Улицкую, пишет так, будто вступил в Союз писателей не в 1989-м, а году в 1953-м: по-комсомольски бодро, бойко и как-то, что ли, человечно. Для жанра приключенческой литературы, в котором выступает Бояшов в «Бансу», такая интонация ретро оказывается неожиданно уместной.
Сюжет закручен вокруг исторического якобы кейса, который получает фантастическое продолжение. В 1943 году на Аляске исчез штурман бомбардировщика, который перегоняют в СССР по ленд-лизу, а вместе со штурманом пропали секретные документы. На поиски штурмана снаряжаются и «наши», и американцы; по мере развития сюжета шпионский накал страстей оттеняет вмешательство сверхъестественных алеутских сил.
«— Две канистры бензина, — загибая пальцы, сразу принялся перечислять техник, узнав о причине своего вызова, — а также кусок брезента, ведро, два куска мыла, одеяла — желательно штук пять-шесть...
— Ведро тебе зачем? — вскинулся Мишин.
— А куда в полете прикажете справлять естественные надобности? — не моргнув глазом спросила Людмила. — Писать, простите, куда, если приспичит? Да не смотрите на меня так, товарищ подполковник: я, если что, отвернусь. И мужчина отвернется...
— В данном случае — мужчины. С вами полетит еще один пассажир, — сказал Мишин, кивнув на мрачного майора.
— Некуда запихнуть вашего пассажира, — нагло, снизу-вверх ответила маленькая Богдановна. — Я уже говорила — две канистры, одеяла шесть штук, брезент... Инструменты кое-какие, запаска... Ящика три, не меньше.
— Люда, это даже не обсуждается.
— Куда его сунуть? — без всякого почтения к стоявшему рядом с Чиваркиным особисту спрашивала ершистая Людмила.
— Сунете! — отрезал подполковник. — Хоть на крыло сажайте. Разговор окончен. Давай дуй на склад, возьми самое необходимое по моему особому распоряжению. Все, что там найдешь для себя, — греби. Вот бумага. И — с Богом!»