...В том же 1685 году, когда по указу Людовика из Франции изгнали протестантов, в Англии произошло немыслимое: королем стал католик, Яков (или Джеймс в английской транскрипции) II.
Реформация в Англии случилась полтора столетия назад по, в сущности, случайной причине: папа отказался разводить короля Генриха VIII с опостылевшей женой. Но с тех пор церковная независимость от Рима стала в Британии своего рода «национальной идеей». Карл (Чарльз) II, правивший с 1660-го по 1685 год, был сам в глубине души «папистом» (так называли католиков англикане). Но только на смертном одре он втайне сменил веру. Карл помнил, что его отец умер на плахе. Самое большее, что он позволял себе, — спорить с парламентом, добивавшимся изгнания католиков. В числе прочих страну должны были покинуть королева, супруга Карла, а также его любовница. Тут королю удалось одержать победу. Но его наследника страна приняла недовольно.
Что поделать: законных детей у Карла II не было. А значит, престол должен был занять его брат. Правда, старший из многочисленных бастардов покойного короля, герцог Монмаунт, поднял мятеж против своего дяди и попытался завладеть короной.
Но мятеж был подавлен. Под Сенджмуром три с половиной тысячи сторонников Монмаунта, вооруженных видами и косами, были наголову разбиты королевскими войсками. Монмаунт был казнен. Плаха ждала и многих его соратников. Но некоторым удалось уйти. В их числе был двадцатипятилетний молодой человек по имени Даниэль Фо. В то время он звался так. Впоследствии он без всякого права приставил к своей фамилии французское дворянское «де» и превратился в Дефо.
Король Яков даже не думал восстановить католицизм в качестве государственной религии. Он лишь пытался добиться для католиков равноправия: возможности учиться в университетах, занимать государственные должности. Но народ и парламент этого не стерпели. В 1688 году король-католик был свергнут. На престол взошли супруги-соправители: дочь Якова Мария и ее муж Вильгельм III, бывший принц Оранский. (Эти события упомянуты в «Одиссее капитана Блада» Рафаэля Сабатини.)
Вообще парадокс тогдашней английской истории в том, что короли пытались облегчить положение меньшинства, а демократические институты им этого сделать не давали. Дискриминация касалась и протестантов других толков – не англикан. (Но их положение было легче, чем у католиков.)
Постоянным собеседником, а иногда и советником умного и удачливого Вильгельма III стал на какое-то время молодой священник Джонатан Свифт. Вот и второй герой нашего очерка на сцене.
Свифт и Дефо и впоследствии были вовлечены в большую политику. Но по-разному. Очень разные они были люди.
Дефо — авантюрист, любитель рискованной игры. За свою семидесятилетнюю жизнь он бывал и богатым купцом, и банкротом, жил во дворцах и в трущобах, служил государству по очень важной и деликатной части — и оказывался в полушаге от тюрьмы. Свифт был погруженным в себя интеллектуалом, ученым англиканским священником; кроме смены приходов, в его жизни не происходило почти ничего серьезного.
Дефо — неунывающий оптимист. Свифт — глубокий пессимист.
Дефо — «нормальный» счастливый супруг и отец восьмерых детей. Свифта связывали многолетние странные отношения с двумя женщинами, которых он называл «Стелла» и «Ванесса» (на самом деле их звали одинаково — Эстер). Со Стеллой он, по слухам, тайно обвенчался, но жили они раздельно. Детей у Свифта не было.
Но было между ними и кое-что общее: оба прославились как политические памфлетисты. В частности, они касались в своих памфлетах актуальной темы религиозной терпимости. В 1702 году Дефо написал, например, памфлет «Простейшее решение проблемы инаковерующих». Написан он был с позиции жестоко выйного и нетерпимого англиканина:
«…Достало бы и одного закона, но только строгого и точно соблюдаемого, о том, что всякий посещавший их гнусавые молельни присуждается к изгнанию, а проповедник отправляется на виселицу, и дело было б решено! Диссиденты бы валом повалили в Церковь! Уже при жизни следующего поколения мы стали бы единою церковью…
Не сомневаюсь, что закон и разум возымеют действие! И хоть вначале наши меры могут выглядеть крутыми, уже их дети не ощутят и толики жестокости, ибо с заразой будет навсегда покончено! Когда болезнь исцелена, к больному не зовут хирурга! Но, если они будут продолжать упорствовать в грехах и рваться в преисподнюю, пускай весь мир узнает и осудит их упрямство, несовместимое с их собственными принципами».
Памфлет распространялся в списках без подписи. Многие приняли его за чистую монету. Потом догадались, что Дефо (родившийся, кстати, в католической семье и лишь позднее перешедший в англиканство) пародирует позицию своих оппонентов, доводит ее до абсурда. Действует как провокатор, одним словом.
Дефо был подвергнут довольно суровому наказанию. Несколько месяцев в тюрьме, огромный штраф — и день у позорного столба на площади. Правда, со столбом все вышло не так уж скверно. У Дефо были сторонники. Они приносили к позорному столбу цветы. В тюрьме Дефо написал стихотворный «Гимн позорному столбу». А когда он вышел из заключения, началась новая, самая экзотическая глава его биографии…
Свифт тоже написал памфлет на тему свободы вероисповедания. И тоже издевательский. Назывался он «Рассуждение о неудобстве отмены христианства в Англии». Написан он был тоже «под маской» — под маской беспринципного либерала, который и хотел бы отказаться от христианского характера государства, но боится вредных практических последствий. Но что конкретно имелось в виду? Для Свифта «христианство» было синонимом «англиканства». Англия для него перестала бы быть христианской страной, если бы католикам и кальвинистам разрешили при поступлении на государственную службу не давать несовместимую с их верой присягу. Принято считать, что Свифт, как и Дефо, боролся за свободу вероисповедания. Но нет — в этом памфлете он выступал, со всем блеском своего полемического дара, как раз против свободы.
С годами он, правда, поменял свои суждения. Свифт родился в завоеванной англичанами Ирландии, но рано уехал оттуда в Лондон. В 1713 году он вернулся в родные места, получив место декана (настоятеля) главной англиканской церкви Дублина. Большинство ирландцев – католики. И вот Свифт, англичанин, англиканский священник, стал ирландским неформальным национальным лидером. Он возглавил борьбу ирландцев за самоуправление и за религиозные права.
Среди друзей Свифта в эту пору был Александр Поуп, величайший английский поэт своей эпохи. Поуп был католиком, а потому не смог, например, получить университетское образование — осваивал науки самостоятельно. Но уважение, которое вызывал этот маленький горбатый человек, с детства изуродованный болезнью, было таково, что ему прощали даже «неправильную» веру. Свифт писал ему:
«Я всегда ненавидел все нации, профессии и всякого рода сообщества; вся моя любовь обращена к отдельным людям: я ненавижу, например, породу законников, но люблю адвоката имярек и судью имярек; то же самое относится и к врачам (о собственной профессии говорить не стану), солдатам, англичанам, шотландцам, французам и прочим. Но прежде всего я ненавижу и презираю животное, именуемое человеком, хотя от всего сердца люблю Джона, Питера, Томаса и т. д.».
Чем cтарше становился Свифт, тем эксцентричнее и независимее он себя вел. Но всё сходило ему с рук.
Однажды декан решил привести в порядок могилы на местном кладбище. Он написал письма родственникам похороненных с просьбой пожертвовать деньги. В конце письма указывалось, что, если денег не поступит, община, так уж и быть, справится сама, но тогда на соответствующей могиле будет выбита надпись, сообщающая о скупости родичей покойника. Среди покоящихся на кладбище был какой-то второстепенный член королевской семьи. Свифт отправил королю Георгу Второму такое же письмо, как и всем остальным. Король не ответил. И на могиле его родственника была сделана надпись, сообщающая, что король поскупился выделить деньги на ремонт надгробия. Конечно, это было в Англии, где короли были далеко не так всевластны, как на континенте. Но даже для Англии это было дерзостью.
Другой раз Свифт услышал на улице мешавший его занятиям шум. Ему доложили, что народ собрался на площади, чтобы посмотреть на затмение солнца. Он велел передать людям, что декан отменяет затмение. И народ разошелся.
Дефо в это же время тоже жил яркой жизнью — но совсем в ином роде. Он по-прежнему был одним из влиятельнейших журналистов Англии. Но у него было еще одно дело. Сидя в заключении, он подал на имя властей проект. Суть заключалась в создании особой службы, занимающейся разведкой, контрразведкой, а также всякими тайными акциями, интригами и диверсиями. Речь шла о той самой Интилледженс Сервис, которая сыграла важную роль в британской истории. Суть, однако, в том, что во времена, когда ее создал и возглавил Дефо, эта контора была официально частной. Она финансировалась государством, исполняла волю короля (или королевы — в те годы престол занимала Анна, дочь Якова Второго и свояченица Вильгельма Третьего), но государство не отвечало за ее действия. Так же, как когда-то британская корона не отвечала за подвиги служивших ей корсаров (в числе книг, изданных Дефо, между прочим, есть и «Всеобщая история пиратов»).
Дефо не был кабинетным начальником, систематизирующим и обрабатывающим отчеты подчиненных. Нет, он и сам разъезжал по Англии, Шотландии и сопредельным странам, переодевался, выдавал себя то за купца, то за священника, то за нищего, сам беседовал с людьми, сам вербовал осведомителей, сам расплачивался с ними.
«У меня есть верные люди во всяком кругу, — писал он курировавшему его работу министру. — И вообще с каждым я говорю на подобающем языке. С купцами советуюсь, не завести ли мне здесь торговлю, как строятся тут корабли и т. п. От юриста мне нужен совет по части приобретения крупной недвижимости и земельного участка. Сегодня вхож я в сношения с одним членом парламента по части стекольной промышленности, а завтра с другим говорю о добыче соли. С бунтовщиками из Глазго я — рыботорговец, с абердинцами — шерстянщик, что же касается жителей Перта или западных областей, то мой интерес для них — полотно, а по существу разговора речь все-таки сводится к унии, и будь я не я, но чего-нибудь все-таки добьюсь».
(Речь шла об окончательном слиянии Англии и Шотландии — объединении их парламентов, состоявшемся в 1707 году. Шпион Дефо проводил, можно сказать, тайный социологический опрос: выяснял отношение народа к планам властей.)
Если бы Дефо не написал ни строчки, кроме бесчисленных газетных статей, интервью (он, кстати, изобрел этот жанр) и докладов о разведывательной деятельности, он все равно остался бы в истории. Но эти его приключения оказались заслонены романами, которые он начал писать очень поздно — примерно в пятьдесят восемь лет. По тем временам уже старость. Но и Свифт опубликовал «Гулливера» в таком же возрасте.
Англия была морской державой. Триста лет назад мир уже был более или менее изучен. Европейцы побывали на всех обитаемых континентах, встречались с людьми всех народов и рас. Постепенно они начали колонизовать дальние земли. Но все-таки дальние морские плавания еще несли в себе тайну. О них можно было фантазировать — так, как писатели XX века фантазировали о полетах к звездам. Можно было слагать о них сказки — добрые и злые, веселые и грустные.
Другое дело, что Дефо очень возмутился бы, если бы его назвали «сказочником». Он не хотел считаться выдумщиком, хотя, конечно же, был им. Опытный «журналюга», он выдавал свои романы за документальные книги из жизни действительно существовавших людей. Такие люди, как, например, «полковник Джек» или женщина по имени Моль Флендерс, герои известных романов Дефо, в самом деле могли существовать: неунывающие плебеи-авантюристы без особых принципов, но доброжелательные и разумные, такие же, как их автор.
Но самая знаменитая книга Дефо, «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо», — это совсем другое дело. Это героическая сага о сильном и неутомимом европейце, который несет всю цивилизацию в себе и может постепенно воссоздать ее в одиночку на ровном месте. Стать охотником, потом скотоводом, потом земледельцем, приобщить к просвещению и культуре дикаря (притом сделав его своим слугой) — наконец, основать государство. Робинзон — это подобие Гильгамеша, героя древнейшего сохранившегося эпоса. Он ровня Гераклу и Самсону, Ахиллу и Одиссею. И он — обычный англичанин своего времени. Конечно, идеализированный.
Тем интереснее те черты личности Робинзона, которые Дефо и не думает «улучшать» или затушевывать и которые для нас, отделенных от писателя и героя всего тремя веками (ровно тремя веками: книга вышла в 1719 году), выглядят дико. Например, арабского мальчика, который вызволил Робинзона из плена, тот… продает в рабство. Конечно, всего на десять лет (интересно, кто будет следить за выполнением этого условия?). И с его согласия. Но все равно Робинзон немного стесняется этого поступка, испытывает некоторое неудобство. Вслед за этим он берется участвовать в выгоднейшем предприятии — продаже невольников из Гвинеи в американские колонии. И тут уж никаких угрызений совести!
В Англии рабов, конечно, не было со времен Римской империи. И крепостные получили свободу еще в XV веке. Но за пределами Британии действовали совсем другие правила. У многих англичан и ирландцев не было денег на переезд в американские колонии — и они продавали свою свободу на год, на пять или десять лет. А уж «дикари», как считалось, самой природой созданы для рабства. Это не было даже предметом рефлексии.
Но была ли в истории Робинзона документальная основа?
И да и нет. Прототипом Робинзона считается Александр Селькирк. Этот человек был матросом на корабле, который входил во флотилию под командой сэра Уильяма Дампира, личности весьма оригинальной: знаменитого флибустьера и притом заслуженного ученого-океанолога. Селькирк не поладил с капитаном своего корабля. Наверное, не без причины: Дампир мучил своих пиратов, заставляя в свободное от грабежей время заниматься научными измерениями и экспериментами. В конце концов капитан высадил Селькирка на остров близ американских берегов, который нынче зовется островом Робинзона Крузо. Это произошло в 1704 году.
Прожил Селькирк там, правда, не двадцать восемь лет (это уж гипербола Дефо), а всего пять. Действительно охотился на диких коз, но не приручил их, как Робинзон. Так же, как у Робинзона, у него были непростые отношения с прибывшими на остров испанскими моряками. Селькирк испугался, что с ним, как бывшим корсаром, капером, участником пиратской войны без правил, могут расправиться, и предпочел спрятаться — стал дожидаться своих соотечественников.
Когда, одетого в козьи шкуры, одичавшего Селькирка доставили на английское судно (тоже пиратское), он увидел там… Дампира. Селькирка охватил ужас, и он не хотел выходить из шлюпки. Но ему объяснили, что экспедицией на сей раз командует другой человек. А ученый пират, смилостивившись, дал своему мятежному подчиненному хорошие рекомендации… Так что капитан Роджерс не только пустил островитянина на судно, но и назначил своим помощником. Вместе с ним Селькирк, грабя испанские галеоны, обошел вокруг света и вернулся в Англию.
Селькирк не был благородным джентльменом и в эпические герои не годился. Обычный грубый моряк, любитель виски и невзыскательных женщин. Но рассказчиком он был хорошим, поболтать за рюмкой про свои приключения на острове любил.
И, конечно, его рассказы не могли пройти мимо старого газетчика и шпиона.
Успех книги вдохновил Дефо на продолжение работы. В романе «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», неутомимый старый путешественник в обществе Пятницы отправляется в Китай, а возвращается оттуда сухим путем — через Сибирь и Европейскую Россию. Русские изображены с симпатией (Англия и Россия были тогда союзниками), дикие сибирские дебри — не без ужаса, но с искренним интересом. И даже, что называется, «развесистой клюквы» немного: Дефо был хорошим журналистом, умел работать с материалом и отсеивать недостоверное. Но особого художественного интереса книга не представляет: это скорее заметки на полях «настоящего» Робинзона.
К 1726 году литературная деятельность Дефо по существу завершилась. И именно в этом году появились «Путешествия в некоторые удаленные страны мира в четырех частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей».
Свифт, в отличие от Дефо, не выдавал свой вымысел за чистую монету. Он давал волю фантазии и приглашал читателей наслаждаться этой фантазией. Но его миры подчинены строжайшему математическому расчету. Например, в мире лилипутов всё (в одном измерении) ровно в двенадцать раз меньше, чем в нашем, а в мире великанов — во столько же раз больше.
Давайте проверим. Рост лилипута — шесть дюймов, то есть немногим больше пятнадцати сантиметров. Умножим на двенадцать — получаем 180 сантиметров. Сейчас это средний мужской рост на севере Европы, а во времена Свифта — высокий, но не чрезмерно высокий. Длина большого корабля — 9 футов (2 метра 70 сантиметров). Умножим на двенадцать — получаем около 30 метров. Примерно такой и была длина линейного корабля в XVIII веке (хотя бывали суда и по 40, и по 50 метров). Буква человеческого алфавита, напечатанная в книге, составляет в высоту половину ладони лилипута. Если считать высоту буквы в семь миллиметров (средняя величина для тогдашних книг), получится, что лилипутская ладонь в длину 1,4 сантиметра, а человеческая – где-то 17–18 сантиметров. Так и есть. Наконец, на содержание Гулливера выделяется провизия в количестве, достаточном для 1 728 туземцев. Нетрудно сосчитать, что это ровно 12 в кубе (Гулливер же трехмерный). Теперь — Бробдингнег, страна великанов. Трава там высотой 20 футов (60 сантиметров). У нас — сантиметров пять. Каждая ступенька на лестнице — 6 футов. Умножим на тридцать, делим на двенадцать — получаем пятнадцать сантиметров, для ступеньки «человеческой» лестницы — как раз…
Свифту важно разрушить систему представлений, при которой человек, каков он есть, — центр и мерило мира. Нет, мир может быть бесконечно малым и бесконечно большим. «Быть может, судьбе угодно будет устроить так, что и лилипутам придется встретить людей, таких же маленьких по сравнению с ними, как они малы по сравнению со мной. И кто знает — может быть, в какой-то отдаленной части света существует порода смертных, превышающих даже этих великанов». Если в нашем мире люди — разумные существа, а лошади — бессловесные твари, то в другом — наоборот…
Но чего в свифтовском мире нет — это симметрии. Да, мир лилипутов меньше нашего, но не так уж от него отличается. Войны, фанатизм, жадность, самоуверенные короли, коварные министры… Некоторые вещи окарикатурены, полемически обострены. Понятно, например, что конфликт остроконечников и тупоконечников — пародия на богословские споры, в которых сам Свифт прежде с удовольствием участвовал. Или что соревнования министров в прыжках — аллегорическое изображение парламентских выборов.
А вот мир великанов на наш не похож. Это разумный, гармоничный мир. Но на чем основана его гармония? Бробдингнег — общество тотального упрощения.
«Здесь изучают только мораль, поэзию и математику… Математика имеет здесь чисто практический характер. Ее основной задачей является усовершенствование земледелия и разных отраслей техники. Вполне понятно, что у нас она получила бы невысокую оценку. Что же касается отвлеченных идей и всяких философских тонкостей, то я напрасно старался дать им хоть малейшее понятие об этих вещах.
В этой стране ни один закон не может заключать в себе больше слов, чем имеется букв в алфавите, а букв всего двадцать две. Но даже такой длины достигают только очень немногие законы. Все они составлены в самых ясных и простых выражениях. Надо еще добавить, что эти люди не отличаются такой изворотливостью ума, чтобы открывать в законе несколько смыслов, а сочинять толкования на законы считается у них большим преступлением».
Всего через три года после появления «Гулливера» русский поэт Антиох Кантемир написал сатиру «На хулящих учения», где темпераментно высмеивал людей, отвергающих утилитарно-бесполезные знания. «Землю в четверти делить без Евклида смыслим, сколько копеек в рубле без алгебры счислим». В России был дефицит «учения», а англичанин Свифт чувствовал себя пресыщенным им. Ведь несметное множество книг не сделало людей счастливыми, а общество гармоничным. Обитатели летающего острова Лапута, погруженные в математические абстракции, Академия прожектеров в Лагадо — всё это вызывает у него лишь насмешки. Все улучшения, которые может придумать человеческий разум, сводятся к абсурдным идеям строить дом, начиная с крыши, или добывать солнечный свет из огурцов.
Но и та разумная и простая жизнь, которой живут гуингмы и великаны, для нас невозможна. Ведь «существо, именуемое человеком» несет в себе проклятие. Конь прекрасен и благороден и в качестве разумного гуингма, и в обличии животного. А мерзкое существо «еху», даже одаренное разумом, все равно
остается злобным и жадным…
Удивительная вещь: мало кто знал о человеческой природе больше дурного, чем шпион и газетчик Дефо — а между тем как писатель он склонен любить и уважать человека. А Свифт, священник, человеческую природу ненавидит и презирает (хотя «от всего сердца любит Джона, Питера, Томаса и т. д.»). Может быть, потому, что предъявляет к человеку и к обществу более высокие требования. А может быть, такой глаз был дан ему природой: во всем видящий темную, оборотную сторону. И удивительно падкий на всё смешное и странное…
Под конец жизни (а прожил он 78 лет — по тем временам очень много) Свифт впал в черную меланхолию. Ни с кем не хотел видеться, почти не разговаривал… Свое состояние он завещал дому умалишенных. Этот грустный конец тоже можно превратить в сказку (и она написана писателем Григорием Гориным — его пьеса «Дом, который построил Свифт» идет во многих театрах).
Да, сказка грустная… Но и смерть Дефо не веселее. В шестьдесят восемь лет он ушел из дома, поссорившись с детьми. Умер через три года в бедности, на руках у чужих людей. Государство, которому он принес столько пользы, забыло о нем. В газетах сказали о покойном «писаке» лишь несколько снисходительных слов.
А «Робинзон» и «Гулливер» остались, может быть, главными европейскими книгами целого столетия — столетия, когда европейцы осваивали новооткрытый большой мир. А заодно узнавали много нового, приятного и не очень о себе самих, о своей природе.
Конечно, это были книги для взрослых. Должно было миновать два столетия, чтобы адаптированные, упрощенные, приглаженные пересказы книг Дефо и Свифта стали чтением подростков, а полные версии заняли место в «Библиотеке приключений». Впрочем, в сознании нашего современника — даже если он по какой-то случайности прошел мимо двух великих книг — все равно живут две легенды: про человека-одиночку, создающего мир вокруг себя, и человека, скитающегося по фантастическим и несоразмерным ему мирам.
Валерий Шубинский. Старая книжная полка. Секреты знакомых книг. СПб.: Фонд «Дом детской книги», 2019
* * *
Что еще почитать на «Горьком» о Свифте и Дефо?
Три мифа о Джонатане Свифте: не ирландец, не мизантроп, не безумец.
«Робинзон Крузо» Дефо как учебник жизни.
Сравнение «Таинственного острова» Жюля Верна и «Робинзона Крузо».