Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Пол Боулз. Замерзшие поля. Тверь: Kolonna Publications, 2023. Перевод с английского Дмитрия Волчека, Василия Кондратьева, Кристины Лебедевой, Максима Немцова, Эрика Штайнблата. Содержание
Всякий раз, когда я слышу имя Пола Боулза, мне вспоминается одна грустная, но поучительная история, приключившаяся с моим другом (назовем его Сергеем) — очень хорошим человеком, который никогда в жизни никому не причинял особого зла или хотя бы неудобств.
Поскольку Сергей не только очень хороший человек, но и большой любитель книг, увлекающийся традиционными культурами, то он не мог не прочитать «Ориентализм» Эдварда Саида и не зарядиться его справедливым деколониальным пафосом. Здесь надо заметить, что было это в те годы, когда деколониальные исследования еще были полноценной и достаточно свежей в наших краях дисциплиной, а не одним из придатков к маловразумительному активизму.
Прочитав «Ориентализм», герой этой истории решил своими глазами увидеть мусульманский мир, чтобы убедиться в порочной ошибочности представлений западного человека об этом регионе. Начать он решил с, как ему казалось, мягкой версии — Магриба, а именно Марокко.
В первый же день он стал свидетелем теракта в Марракеше: террористы оставили два чемодана со взрывчаткой в кафе, посетителями которого были в основном туристы — погибли семнадцать человек. Так Сергей совершил удивительное открытие: есть на свете места, где можно пойти пообедать в кафе и не вернуться. Впрочем, он тут же успокоил себя тем, что такое возможно и в Москве.
С этими мыслями он отправился в легендарный Танжер — международный город, обжитый в свое время битниками, воспетый Уильямом Берроузом, называвшем его Интерзоной, и, конечно же, Полом Боулзом, который прожил здесь едва ли не всю свою сознательную жизнь. Целью паломничества Сергея стала могила писателя, прославившего свое имя романами «Под покровом небес», «Дом паука» и множеством пугающих новелл с магрибским колоритом.
В Танжере его ждало еще одно открытие. Хотя к нему постоянно приставали местные, завидевшие белого туриста и хотевшие ему помочь за небольшое вознаграждение, ни один из них не мог показать ему, где похоронен писатель Пол Боулз. Более того, никто из местных как будто и не слышал, что в их городке жил и творил писатель, которого считают великим. После долгих и безуспешных поисков, Сергей наконец догадался зайти в интернет-кафе (на деле — холодный подвал с тремя пыхтящими компьютерами и безразличным хозяином-бербером) и узнал, что прах Пола Боулза покоится в Нью-Йорке.
Тут Сергей впервые почувствовал себя лишним в этой части мира. Не имея теперь никакой конкретной цели, он принялся бессмысленно бродить по городу, который в одночасье стал для него пронзительно чужим.
Дальнейший его поступок нельзя объяснить никак иначе как проделками Иблиса. В одном из переулков его окликнул наркоторговец, предложивший Сергею, так сказать, «расслабиться». Русского гостя Магриба пронзила быстрая, словно черная молния, мысль: раз уж я в Танжере, любимом городе моего любимого писателя Пола Боулза, то надо попробовать загадочный киф, которому он посвятил немало страшных страниц. Сергей как будто забыл, что, действительно, магрибские герои Боулза в большом количестве курят это вещество, которое всякий раз дарует им иллюзию выхода из кризисной ситуации. И всякий раз приводит их к гибели; в лучшем случае духовной, а порой — физической.
Сергею не было суждено отведать загадочной смеси трав, потому что торговец из переулка был в сговоре с полицией. Как только сделка завершилась, из темноты вышли двое жандармов, которые проводили нашего стихийного деколониалиста в камеру, а наутро — в суд, вынесший ему мягкий по местным меркам приговор: год тюрьмы.
И надо понимать, что в марокканской тюрьме все равны и никто не посмотрит на твои привилегии. В общем, покупателя кифа по имени Сергей бросили в самую обыкновенную камеру с самыми обыкновенными убийцами и насильниками.
К счастью, новые его сожители отнеслись с неожиданным сочувствием к странному гостю, добровольно приехавшему в город, из которого они так хотели всю жизнь выбраться. Так Сергей убедился в том, что иногда колониальные стереотипы имеют под собой реальные основания: многие люди в местах, где он оказался, способны как на иррациональное коварство, так и на столь же иррациональное благодушие.
И все же для Сергея на тот момент оставалось тайной: как же так вышло, что его любимый писатель Пол Боулз похоронен не в обдуваемом зефиром Танжере, а в скучном штате Нью-Йорк, в самом сердце метрополии мировой империи?
Ответ на этот вопрос кроется в недавно переизданном сборнике «Замерзшие поля», составленном, как и прежде, когда-то давно, издательством Kolonna publications. Даже самый невнимательный читатель обнаружит, что действие первой же новеллы из этого сборника, «Сеньор Онг и Сеньор Ха», разворачивается вовсе не в Магрибе, а на другом конце света. Если быть точным — в ныне мятежном штате Чьяпас, где потомки колонистов и конкистадоров жили «за счет индейцев, приносивших с гор съестное и возвращавшихся с дешевыми тканями, мачете и всякой всячиной вроде зеркал и пустых бутылок». Дети в этом рассказе, как водится у Боулза, становятся проводниками злого рока: узнав о существовании драгоценных металлов, они не понимают, в чем их ценность, но знают, что их надо собирать и прятать (при этом они не понимают, что за серебро они приняли то, что им не является). Из-за этого жизни взрослых ломаются, уничтожаются, превращаются в песок, не стоящий, в отличие от золотого, и песо. Утешает одно: маленький герой этого рассказа когда-нибудь вырастет и тоже окажется жертвой бессмысленного зла, которое станет воздаянием за его неосознанный грех.
География «Замерзших полей» простирается от Мезоамерики до все того же Магриба — с заездом в заурядные буржуазные города, наполненные скучающими американцами. Эта смена декораций обнаруживает то, что обычно незаметно при чтении основного корпуса боулзовских текстов: речь в них идет отнюдь не о курильщиках кифа, отравляющего их рассудок. Речь в них идет вообще о каждом человеке, живущем в любой части земли. Универсальность эта в прозе Боулза носит совсем не мистический характер. Ключ к пониманию его притчевых новелл кроется в романе «Под покровом небес», в самом начале которого сообщается о такой сентенции, выведенной героем книги:
«Отличие туриста от путешественника, по его утверждению, состояло в том, что если первый принимает свою цивилизацию как нечто должное, то второй сравнивает ее с другими, отвергая те ее элементы, которые ему претят».
Если отрезать колониальную, как сейчас выразились бы, надменность этого персонажа, то его вроде бы нехитрую мысль можно свести к простой формуле: всякое путешествие есть ходьба на месте, всякое «путешествие» есть уход внутрь себя.
Осознавая это, Пол Боулз в своей прозе никогда не сетует на то, что жуть, неизбежно происходящая с человеком, является прямым следствием окружающей среды. Подобно Сергею, отсидевшему год за покупку кифа, Боулз понимает: не нужно ехать в Марракеш, чтобы погибнуть в теракте, и не нужно связываться с сомнительной персоной в ночном Танжере, чтобы оказаться за решеткой за преступление, которого ты толком не совершал. Все плохое, что с тобой может случиться, уже заложено в тебе, и оно тебя обязательно настигнет, поскольку такова природа человека, с рождения несущего в себе собственное возмездие. У любого начинания один итог, прямо описанный в новелле «Тысяча дней для Мохтара», герой которой отправился в тюрьму за то, что ему приснился нехороший сон:
«Приговор кади потряс горожан, решивших, что он небывало суров. Но Мохтар, оказавшись за решеткой, сразу же убедился в его мудрости. С одной стороны, в тюрьме он уже не был несчастен: хотя бы потому, что посреди ночи, когда начинала сниться одинокая комната, можно было проснуться и услышать храп соседей. Он больше не раздумывал о счастливых часах минувшего, ибо его настоящее тоже было счастливым».
Можно подумать, будто такая незадача могла приключиться лишь с Мохтаром, в силу своего культурного опыта принявшего испытание как едва ли не божественную благодать. Но уж в чем нельзя обвинить Боулза — так в экзотизации постколониального мира и прочих злодеяниях новейшего времени. Чьяпас, Марракеш, как мы видим в «Замерзших полях», — всего лишь сцена, на которой раз за разом разворачивается одно и то же действо: человек живет, человек поддается искушениям, которых даже не понимает, человек гибнет. Мораль Боулза в том, что он демонстрирует фундаментальные основы морали и соответствующих моральных рефлексов. В этом стремлении дойти до нерушимых основ он в чем-то напоминает Сэмюэла Беккета, но с одной важной поправкой.
Читая Беккета или смотря постановки его пьес, мы не можем объяснить словами, что именно происходит, но мы чувствуем: происходит нечто очень нравственное. Когда мы читаем Боулза, мы видим, что в его прозе не происходит в общем-то ничего экстраординарного, но мы понимаем: мы стали свидетелями чего-то вопиюще аморального. Однако мы не можем объяснить самим себе свой моральный рефлекс, приводящий нас в ужас или вызывающий отвращение (не перед самими ли собой?).
Ужас наш необъясним лишь потому, что у нас нет подходящего языка для его описания. Ни одно понятие, навязанное нам культурой или культурами, не подходит для того, чтобы применить его к жизни. Это очень хорошо чувствует Боулз, это — стержень всякого его повествования.
Не поэтому ли он, как известно, большую часть своей земной жизни провел в Магрибе и бегло говорил на местном диалекте арабского, но, как ни странно, не овладел арабской грамотой? Подобное вроде бы не красит человека высокой культуры, к которой принадлежал американский писатель, так и не прикоснувшийся к магрибским книгам или хотя бы газетам. Дело в том, что Боулз прекрасно знает: культура — это не то, что написано, зафиксировано и подлежит изучению; истинная культура — это то, что говорится и как говорится — прямо здесь и сейчас.
А еще Боулз знает: всякая культура — это прежде всего производство пресловутого Другого. Проза «Замерзших полей» обличает всякий творческий процесс, потому что ее автор не описывает Другого, он (и его читатель) и есть этот самый Другой.
И все же мы понимаем: с Мохтаром в тюрьме не случится ничего сверхъестественного, как ничего особо необычного не случилось с бедным Сергеем, ненароком провалившимся в текст Пола Боулза. А что с ним, кстати, случилось, когда он вышел на свободу?
Когда он вышел на свободу, он первым делом затянул нехитрую песню, выученную в тюрьме. И пока он пел, ветер задувал ему в рот песок.