Максим Марков. «Левиафан». Разбор по косточкам: режиссер Андрей Звягинцев — о фильме кадр за кадром. М.: Интеллектуальная литература, 2021. Содержание
Неприятно об этом думать, но с момента премьерного показа «Левиафана» вселенная и все мы вместе с ней на целых семь лет приблизились к своему логическому концу. Срок прошел немалый, поэтому следует напомнить о том, как развивался этот странный, если не сказать фарсовый, сюжет из новейшей истории русской киноиндустрии.
Сперва один из самых востребованных режиссеров России Андрея Звягинцев берет у министерства культуры немаленькую сумму, чтобы снять социальную драму о маленьких и весьма несчастливых людях, столкнувшихся с институционализированным, простите за выражение, произволом. В Каннах он получает приз за лучший сценарий, а затем берет «Золотой глобус» как лучший иностранный фильм — достижение почти немыслимое в реалиях 2014—2015 годов. Казалось бы, задача выполнена: каждая бюджетная копейка сполна окупилась по части повышения престижа русского кинематографа.
Однако, как у нас часто бывает, вместо благодарности за проделанный труд Звягинцев вдруг получил потоки ненависти от ура-патриотов и просто обеспокоенных граждан, наиболее обеспокоенным из которых оказался теперь уже бывший министр Мединский. Последний, например, породил на свет один мем, потрясающий в своей латентной русофобии, который мы, наверное, воспроизводить не будем.
История эта поучительна прежде всего тем, как она вскрыла, что кино (и искусство вообще) правящий класс в наших краях воспринимает какими-то инопланетными путями. В культурном мейнстриме «Левиафан» объявили злобной карикатурой на Россию, хотя вроде бы очевидно, что международный успех ленты Звягинцева был связан в том числе с ее абсолютно универсальным характером — история, рассказанная им, могла случиться и в Америке, и в Корее, и на Фарерских островах, а звучащий с первых секунд интернациональный минимализм Филипа Гласса вкупе с библейскими мотивами сразу задает картине ее внеисторическую и межкультурную интонацию.
В общем, атомизация общества в очередной раз дала свои плоды: чиновники и стремящиеся ими стать дружно обхаяли картину, толком ее не посмотрев, а, скажем так, либеральная интеллигенция столь же некритично объявила ее абсолютным шедевром. В итоге сам фильм так и остался толком не отрефлексированным, из произведения искусства превратившись в довольно безобразный инфоповод.
Но в России, как известно, надо жить долго, и вот наконец журналист Михаил Марков выпускает циклопическое 600-страничное интервью, в котором просит режиссера рассказать о каждом кадре «Левиафана». Формальную задачу книги формулирует сам Звягинцев в маленьком предисловии:
«Основным акцентом текста этой книги является подробный разбор технических решений и причин, по которым они были приняты. Иногда, как может показаться, это будут несущественные детали; иногда принципиальные, генеральные решения практически всех элементов кадра и — шире — самого замысла. Одним словом, если вы простой зритель, а не профессионал в области кино, книга потребует от вас отваги увидеть несущие ребра фильма и при этом не утратить поэтическое в его восприятии».
В этом, пожалуй, наиболее примечательная ценность книги Маркова: она если не разрушает, то как минимум ставит под сомнение миф о кино как искусстве иллюзий. Полагаю, каждый мало-мальски опытный зритель понимает, что техническая сторона создания фильма является такой же значимой частью его языка, как лежащие на поверхности аттракционы вроде актерской игры или сюжетных твистов. И Звягинцев с удовольствием и даже многословием обсуждает с интервьюером мельчайшие детали съемок, рассказывая о том, где мы видим на экране последствия мегаломанского перфекционизма вроде перевода стрелок наручных часов между дублями или добавления бликов на шторы, которые все равно никто не заметит, а где в нарочито выхолощенном «Левиафане» проскакивают досаднейшие ляпы. В процитированном выше абзаце из предисловия Звягинцев и не думает лукавить: из книги мы узнаем, сколько тарелок яичницы пришлось съесть Вдовиченкову в сцене с завтраком, какую картину режиссер показал актрисе Лядовой прежде чем раздеть ее в кадре, где снимался особенно шокировавший обеспокоенную общественность эпизод в трапезной (невероятно, но в Храме Христа Спасителя) и так далее.
Кадр из фильма «Левиафан», 2014
Однако есть в этой книге еще один замечательный срез. Хотя автор и его герой вроде бы заранее договорились обсуждать лишь техническую сторону «Левиафана», материал всячески этому сопротивляется, выводя ко все тому же разговору о социальном и даже политическом. Из этого рождается чрезвычайно выпуклый портрет Звягинцева как представителя вымирающего сословия, который принято называть «творческой интеллигенцией». Портрет этот может кому-то не понравиться, но режиссеры вообще редко бывают приятными людьми в общепринятом смысле.
Итак, какой же личностью предстает один из самых успешных русских режиссеров наших скорбных дней? Во-первых, он вдруг оказывается невероятным консерватором: его эстетические предпочтения крайне редко выходят за рамки канона двадцатого века — Тарковский и Бергман в личном пантеоне режиссера разбавлены разве что Годаром, да и то не в его революционной ипостаси. Ну а с левых или феминистских позиций читать эту книгу и вовсе опасно для здоровья — и там и тут в голове начинают зажигаться неоновые вывески: «Объективация», «Реакция», «Оппортунизм».
Во-вторых, речи Звягинцева раскрывают, насколько до сих пор актуален трагический конфликт между нашей «интеллигенцией» и «народом» (во многом воображаемым). «Я плоть от плоти этой страны», — говорит Звягинцев, чтобы через несколько десятков страниц признаться, что не помнит, как зовут самого популярного в «народе» поп-исполнителя Стаса Михайлова.
В-третьих, как всякий живой человек, особенно творческого толка, Звягинцев не стесняется быть непоследовательным в суждениях. Склонный к декларативным заявлениям, он одновременно предстает утонченным эстетом и, например, признается, как любит банальности. И их в его монологах действительно хватает, вот мое любимое из такого: «Глупо лезть к автору с вопросами „О чем ваш фильм?” — глупее вопрос просто трудно выдумать. Потому что сам по себе фильм — весь в своей совокупности — и есть ровно то, о чем ты спрашиваешь». Или вот еще одно замечательное противоречие:
«„Восьмерка” как инструмент монтажных решений — это азбучная истина, первый класс школы. Иногда ее нарушают — что кажется мне невероятно странным». И через пятьдесят страниц: «Мне кажется правильным нарушать законы (киноискусства. — ЭЛ), опровергать их».
При этом Марков как интервьюер почти не конфликтует со своим героем — да Звягинцеву и не нужны внешние раздражители, чтобы противоречить самому себе. Насколько понимаю, режиссер не редактировал интервью перед публикацией, и это делает ему честь не только как чрезвычайно уверенному в себе человеку, но и как художнику, понимающему, что любое вмешательство в этот текст неминуемо задушило бы в нем все живое.
Вообще, «„Левиафан”. Разбор по косточкам» — абсолютная журналистская удача Максима Маркова. Ему удалось создать скелет, на который его герой сам без особого принуждения нанизал фактуру, или, если угодно, плоть. Конечно, такой трюк во второй раз уже не сработает, но ведь и не всегда надо повторять хорошее.