Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Лука Сарци Амаде. Золотой век династии Гонзага. Франческо и Изабелла. Ренессанс в Италии. М.: Слово/Slovo, 2024. Перевод с итальянского Валерия Николаева. Содержание
Новая книга журналиста и популяризатора истории Луки Сарце Амаде представляет собой второй и, очевидно, не последний том родовой истории Гонзага, правивших Мантуей в XIV–XVIII веках. Книга посвящена сравнительно краткому, но культурно насыщенному периоду второй половины XV и начала XVI века и имеет подчеркнуто открытый финал. Она продолжает развивать канву событий первого ненумерованного тома, совсем недавно вышедшего по-русски в том же издательстве, и так же устроена структурно: текст сопровождается большим количеством репродукций портретов и других картин описываемого времени, фотографий архитектурных памятников (а также множества небольших разнородных произведений искусства), а в конце собраны генеалогические таблицы, примечания и библиография. В прологе кратко излагается предыдущая история рода в ее ключевых моментах, поэтому не слишком страшно, если первую книгу кто-то не читал.
«Какой была бы Европа, каким был бы мир без Гонзага?» Встречая подобный вопрос, открывающий книгу, можно испытать некоторую неловкость. Создатели исторических биографий порой вынуждены проходить через соблазн идеализации своих героев и гипертрофирования масштабов их деятельности. Создателям родовых историй, видимо, тоже угрожает подобная опасность. На исходе описанной автором эпохи Европа действительно стала другой. Но не стоит забывать, что творцами Ренессанса все-таки были художники и ученые. Если бы не они, не столь часто вспоминали бы сегодня об их титулованных покровителях.
Видимо, пара имен, вынесенная в заглавие, содержит намек на некий вызов, обусловленный итальянским, а может быть, даже мантуанским патриотизмом. «Франческо и Изабелла» — звучит как параллель к именам Фердинанда и Изабеллы, знаменитой коронованной четы того же рубежа веков, к достижениям которых нередко относят объединение Испании и открытие европейцами Америки. Разгул инквизиционного террора и изгнание евреев из страны также относятся к их правлению. Тут-то и высвечивается частичный контраст с Италией, не только сохранившей и даже преумножившей некоторые очаги вольномыслия, но и ставшей прибежищем (хоть и не слишком ласковым) для части пиренейских евреев. Правда, критерии просвещенности и прогресса у автора порой оказываются чрезвычайно своеобразными. Например, особую роль Мантуи, заслуживающую гордости, он видит в том, что «в 1460 году Пий II, самый мудрый и просвещенный среди пап, именно здесь, в городе Вергилия, провел конгресс европейских монархов и высших чинов клира с целью обсудить возможность крестового похода против мавров и решить судьбу христианского мира». Люди третьего тысячелетия имеют возможность оценить, как долго и болезненно сказываются подобные инициативы на жизни разных культурно-религиозных общностей. Упомянутая здесь инициатива успеха не имела, но отнюдь не это радует автора книги.
Впрочем, в новой книге пропорции изложения несколько изменены (в сравнении с предыдущей). Политическая история (в силу особенностей эпохи — по преимуществу военно-политическая) сильно потеснена историей культурной, «плотность» которой в описанные годы заметно возрастает. Да и широта взгляда на материальную культуру сильно выросла по сравнению с первым томом: в поле зрения автора попадают и искусство гобеленов, и керамика, и нумизматика, и шахматная теория, даже кулинария. Регулярной отбивкой идут краткие упоминания о голоде и чуме, царивших за пределами дворцов.
Соседство мужского и женского имен на обложке книги как будто намекает на возросшую роль женщин. Но это касается лишь аристократки в ее отношении к подданным. «Франческо сделал Изабелле выговор <...> и она проплакала всю ночь». Речь идет о Франческо II — не о страшном его тезке, казнившем некогда свою жену за адюльтер. Хотя казни неверных жен не ушли из жизни итальянской аристократии и в описываемый период, как показывает книга.
Каких только случаев не находит автор, чтобы восхититься своими героями! Однажды «юная синьора проявила свой характер. Как только она заметила, что мастера принимаются за дело с опозданием и работают с ленцой, тут же пообещала повесить всех на виадуке <...> И никто не усомнился в том, что так оно и будет!» Это — о личном кабинете маркизы Изабеллы, красотам которого посвящено немало страниц...
Шутов-комиков Гонзага и их владычные соседи Сфорца одалживали друг у друга. Изабелла любила комические зрелища, «поскольку они дарят ощущение свободы, в которой традиция отказывала и церкви, и двору». О том, кому именно доставалось это ощущение в качестве привилегии, красноречиво показывает история шута-калеки Мателло, умело высмеивавшего духовных лиц. Он умер, «возможно, не выдержав тумаков, которыми его осыпали в присутствии гостей, заставляя корчиться и кривляться всем на потеху», зато, объективистски добавляет автор, удостоился места на пьедестале памятника своим господам. Где тут «барский гнев» и где «барская любовь», различить становится практически невозможно. Вместе с тем все наглядней становится подчас зловещая амбивалентность эстетики карнавалов, до которых упомянутая маркиза была большая охотница.
По уверению Амаде, Гонзага больше любили животных, чем людей. Но собаки и птицы, которых в большом количестве содержал Франческо II, были по преимуществу охотничьими. А если Изабелла рыдала над смертью любимого кота и повелела установить ему надгробие, то это не мешало ей носить мантии из кошачьих шкур: «Она платила ничего не подозревавшим бедным латинистам и художникам, чтобы те отлавливали для нее самых красивых полосатых особей на маленьких площадях Венеции или выменивали их у местных жителей и монахов». Получив такие сведения, я твердо решил не возвращаться к этой книге перед сном.
Маркиза Изабелла играла на лютне и покровительствовала светской музыке, была знакома с Ариосто и даже с Леонардо да Винчи (три месяца гостившим в ее владениях). Но настоящего, тем более гениального художника обмануть трудно. Портрет Изабеллы, сделанный Леонардо угольным карандашом, передает не просто «твердый взгляд», как деликатно выразился Амаде: перед нами — очень злое лицо... Автор книги крайне удивлен и даже заинтригован тем, что существуют два письма маркизы к художнику и ни одного письма Леонардо к ней (во всем ее архиве из 20 тысяч писем). Однако мне кажется, что портрет, репродукция которого приведена в книге, очень ясно все объясняет.
Когда читаешь о герцоге Феррары, приказавшем в ходе борьбы за трон обезглавить своего юного племянника (спасшегося бегством), а два абзаца спустя тебе сообщают, что «прежде всего Мантуя и Феррара — две династии, объединенные мечтой о гуманизме», поистине поражаешься метаморфозам, претерпеваемым порой значениями слов.
Не могу судить о том, какую реакцию вызвала у итальянских историков и в итальянских СМИ предыдущая книга Амаде о роде Гонзага. Но возникает впечатление, что некую критику автор учел. Так, на страницах новой книги арабы и турки упоминаются и именуются по большей части раздельно, а не сливаются воедино под общим названием «мавры». Повествуя об истории Мантуи, автор на этот раз уделяет немало внимания еврейской общине города, не скрывая и претерпевавшихся ею злоключений. Повышенное внимание уделено роли выходцев из разных этнических анклавов в создании итальянского Ренессанса, например мастерам хорватского и словенского происхождения. А среди медальеров Мантуи были, как рассказывается, «скандинавские, фламандские, французские и даже венгерские мастера». В очередной раз можно убедиться, насколько этнокультурная пестрота способствует духовной и эстетической активизации.
В новой книге появляются страницы, посвященные описаниям итальянской природы, подчас весьма поэтичные. Местами, правда, ощущается и чисто журналистская закваска автора, то и дело стремящегося выделить «самого красивого», «самого жестокого», «самого авторитарного», «самого просвещенного», «самого миролюбивого» и т. д. среди представителей той или иной итальянской династии или носителей титула. Встречается даже «самая образованная и здравомыслящая из государынь». Или такая классификация — ретроспективная дань средневековой учености, обусловленная необходимостью как-то обозначить слишком схожие между собой фигуры феодалов?..
В изложении новой книги Амаде невероятным образом тесно соприсутствуют явления, несовместимые как этически, так и эстетически. Пожалуй, это в наибольшей степени убеждает в верности летописца Гонзага жизни и истории: ведь они сплошь и рядом построены на таком соприсутствии. Из приведенных примеров видно, сколько возможностей для независимых мнений читателя о своих героях дает автор — при своем заметном консерватизме. Определенное внимание уделено и крестьянским восстаниям, социальные причины которых, правда, автор усматривает в неких локальных неустройствах.
Книга дает довольно яркое представление об исторической атмосфере Италии эпохи Возрождения и некоторых сторонах самого Возрождения. В последних строках автор обещает рассказать в дальнейшем о «самом удивительном в нашей эпопее» XVI столетии.