Марина Ахмедова. Камень Девушка Вода. М.: Редакция Елены Шубиной, 2019
Героиня работает учительницей в сельской школе в горах Дагестана. Ей сорок лет, она одинока, но рассудительна и любит рассказывать о Кавказе, обычаях и людях. Героиня — это будто сам здравый смысл села, где она работает. Она часть этого села, но по праву призвания имеет позицию наблюдателя — она все видит и может судить о том, что предстает ее взору.
А вокруг — прекрасный Дагестан, где все пригорки-ручейки свои и знакомые.
Основная проблема, заявленная в книге, — девочки в школе «начали закрываться». На местном языке это означает — в школе все больше учениц носят хиджабы. Что вызывает обеспокоенность старших, особенно старейших (а никого важнее в горах Дагестана, понятно, нет), потому что они знают: сотни лет жители Дагестана верили в Аллаха, но никто не носил черное, кроме особых случаев, к которым, например, относится траур.
А вот молодым почему-то нравится именно такая черная религиозность. И героиня думает, как бы привести их к свету знания. Раньше тут все просто были не особо образованные, а теперь многие еще становятся исступленно религиозными. И те, которые уже «закрылись», чувствуют свое превосходство, даже позволяют себе делать замечания учителю.
Все это описано в тоне перманентного восторга: какие горы, какие древние традиции, какая центральная площадь села, какие лепешки! Есть ощущение, что книга рассчитана на определенную аудиторию, а потому автор намеренно упрощает язык, чтобы понравиться тем, кто еще не до конца осознал целебную пользу света знаний, но уже хочет почитать что-то хорошее о своем селе.
«Для запретного в горах слов нет. О запрете стук времени о поднос скажет, запах материнского молока, веревка на люльке, которой мать связывает ноги и руки младенца, чтобы не выпал, пока она в хлеву. Тайный холод, которым повеет из верхнего ущелья. Убить в горах можно. Убиваешь если по правилам, то это не запрещено».
Читая книгу, трудно отделаться от звучащего в голове голоса с ярко выраженным северо-кавказским акцентом, важно произносящим все эти восточные мудрости.
Марина Ахмедова — заслуженный журналист, военный корреспондент, побывала в горячих точках, и упрекать ее текст в недостоверности мне недостает духу. Но я не могу не отметить, что роман сделан будто в полсилы, будто намеренно слабее, чем автор могла бы. А главное — он несостоятелен в проблемном плане.
Да, все больше жителей Северного Кавказа, или, пусть, в частности, горного дагестанского села, «закрываются». Проблема-то в том, почему именно они «закрываются», откуда это идет и чем грозит.
Почему бы не назвать вещи своими именами?
Потому что тогда сразу исчезнет этот милый и спокойный азиатский флер. И книга получится совсем о другом.
Александр Снегирев. Призрачная дорога. М.: Эксмо, 2018
Мой уважаемый коллега Александр Филиппов-Чехов говорит, что тяжело писать о плохих книгах и почти невозможно о книгах, которых быть не должно.
Я просто скажу, что этой книги нет. К сожалению, мы столкнулись даже не с разочарованием — ничего исключительного мы и не ждали. Мы столкнулись с недоразумением.
Книга «Призрачная дорога» — это набор отрывков текстов, пригодных для социальных сетей, где круг читателей ограничен близкими друзьями. Иронично-претенциозное бытописательство; сюжеты, в которых герой с помощью печника чинит трубу на даче, наливает шампанское из огромной бутылки женщине, загорающей топлес, расплачивается сломанной стиральной машинкой с азиатами, выкапывающими на его участке презервативы. Женщин в книге зовут Богиня Инста и Кисонька. Вторую автор описывает где-то за гранью допустимой слащавой пошлости — «Я от Кисонькиного запаха запаха теряю разум. Начинаю ее обожать настолько, что хочу скомкать, запихнуть под одежду, прижать к сердцу и всегда там носить».
Потом герой надевает леопардовые лосины этой самой Кисоньки, пока она спит, и думает, что он похож на наполеоновского солдата, — а ведь именно по этой дороге, где стоит дача героя, брела на Запад французская армия двести лет назад.
Там дальше написано про сиротку, усыновление, переживания. Но все так же ернически, с имплицитным желанием поскорее отделаться от текста и от читателя. Сойдет.
Хотели успеть с романом к «Национальному бестселлеру». Успели, только без романа.
И у этой книги есть черная метка, прямо на обложке. Есть такое мнение, что свою рекомендацию на обложку ставят только авторы, которые не считают тех, кому они ее ставят, конкурентами. То есть рекомендующий считает себя значительно лучше рекомендуемого.
Так вот, на этой книге стоит рекомендация Александра Цыпкина, который вообще-то и не писатель, а обыкновенный графоман, заработавший себе право гламурно выступать и издаваться благодаря своим достижениям в области стратегических коммуникаций и прочего маркетинга. Поприще сие благородное, но писателями отличники в этой дисциплине автоматически не становятся.
И уж поверить в то, что Снегирев слабее Цыпкина, я просто не могу.
Кроме того, книга просто сделана небрежно. Например, у Богини Инста есть сын, которого та заставляет говорить исключительно на немецком языке.
Сын говорит: «ихь вермиссе», что должно означать: «Я скучаю». Но проблема в том, что глагол vermissen читается, во-первых, через «эф», а, во-вторых, означает состояние, когда человеку кого-то недостает. Когда человек скучает, но не просто так, а по кому-то конкретному. Получается, здесь просто работал электронный переводчик. А редактор что ж?
Даниил Хармс писал в рассказе «Как я растерял одну компанию»: «Раз, два, три! Ничего не произошло»!
В общем, не было такой книги. Забыли.
Евгения Некрасова. Калечина-Малечина. М.: Редакция Елены Шубиной, 2018
Какое счастье — вернуться в детство, в самое страшное и тяжелое время жизни. Туда, где в принципе отсутствует возможность понимания, осознанного действия, прямого выражения, уверенного шага.
Точнее, не так. Какое счастье, что есть кто-то, кто помнит это самое пугающее детство ровно таким же, каким его запомнил ты.
Девочка Катя живет в обычном маленьком городе, в полной семье, в отдельной квартире. И чего бы не жить? Все же вроде бы в порядке.
Но жизнь школьницы — это вечное страдание. Мать грубо расчесывает волосы перед сном, а на утро на голове колтуны. Мать, недовольная, убегает на работу, а учительница говорит, что с такой прической ходить неприлично. Одноклассники называют дебилкой, потому что девочка у доски не пишет стихи проклятого Пушкина в столбик. Отец каждый вечер орет из-за какой-нибудь записи в дневнике.
И никто, никто не обнимает.
Я это все написал, и сам понимаю — смешно же. Какие мелочи.
Но вы почитайте, как весь этот бескрайний и нескончаемый ужас описывает Евгения Некрасова.
«После того как папа смотрел дневник, Кате часто приходилось пережидать плохое и повторять про себя: „Катя катится-колошматится, Катя катится-колошматится...” Ночью, когда с этим днем все было понятно и кончено, можно было лежать в свободной невесомости еще восемь часов и краешком надежды думать себе, что завтра будет получше».
Девочка больше всего любит лежать и смотреть в потолок. Тогда ее никто не трогает, никто не кричит, никто не ругает, и тогда ни с кем не нужно говорить. Не нужно страдать.
Это чудовищно точно и правдиво.
А потом у Кати появляется кикимора, начинаются настоящие приключения, и все заканчивается хорошо — для кого-то разводом, для кого-то психиатрической лечебницей, для кого-то инвалидностью. Я не буду писать, почему это «хорошо», — вы поймете, узнаете и обрадуетесь.
В книге есть и обязательный ныне слой: мужики — все деспоты, грубые животные, насильники и дегенераты. Отец — тупой и жестокий, дядя Юра — охочий до детских ляжек, одноклассники — просто мрази. Но эту дань можно простить за все остальное — за тревожно гудящие воспоминания, с невероятной силой и волей вытащенные с самого дна детства. И за надежду. Пусть и на кикимору.