Уильям Макнил. Эпидемии и народы. М.: Издательство Университета Дмитрия Пожарского, 2021. Перевод с английского Николая Проценко при участии Алексея Черняева. Содержание. Фрагмент
Историософия агента Смита
У российского читателя, интересующегося научно-популярной литературой, environmental history наверняка ассоциируется с бестселлером «Ружья, микробы и сталь» — а книга «Эпидемии и народы» Уильяма Макнила была одной из ключевых работ, оказавших влияние на Джареда Даймонда. Впрочем, подходы у двух этих авторов разные. Даймонд с его бэкграундом эволюциониста и эколога стремился создать исчерпывающую модель, описывающую влияние природы на историю: он учитывает и болезни, и вымирание мегафауны, и техническое развитие конкретных обществ, и множество других факторов. Картина получилась исчерпывающая — настолько, что спорить с ней даже не хочется, поскольку все кажется ясным. Настолько ясным, что книга Даймонда забывается вскоре после прочтения.
«Эпидемии и народы» сосредоточены только на болезнях, из которых Макнил пытается вывести все историческое развитие человечества. Сегодня такой подход может показаться несколько наивным, но таково начало любого нового исследовательского направления. И, как это часто бывает, началось все с метафоры.
Макнил практически сразу выходит за рамки болезней в собственном смысле и начинает рассматривать любые факторы, усложняющие жизнь человека, как «паразитизм». Если в «Восхождении Запада» он пытался выстроить некую стадиальную (хотя и совершенно немарксистскую) концепцию всемирной истории, то в «Эпидемиях и народах» мир оказывается игрой с нулевой суммой: то, что производит человеческое общество, может эксплуатироваться либо микро- , либо макропаразитами, которые конкурируют между собой. Если государство поражено эпидемией, то микропаразиты поглощают большую часть ресурсов, а макропаразиты (армия и бюрократический аппарат) вынуждены голодать. В результате продукт их деятельности — государство — слабеет или даже гибнет. Если же общество изобретает способ держать микропаразитов в узде, то его макропаразиты развиваются и крепнут. Вся история человечества оказывается историей баланса микро- и макропаразитов, а равно и создания методов их сдерживания.
Это звучит упрощенно, но, как и любая метафора, провоцирует развитие мысли и позволяет сделать ряд вполне фальсифицируемых выводов. Например, постепенный упадок Франции и восхождение Британии в XVIII-XIX веках Макнил объясняет сместившимися паттернами инфекционных заболеваний, из чего следует, что такой же ход истории (кто лучше справляется с болезнями, тот будет править миром) сохранится и далее. В приложении к современной ситуации: кто успешнее справится с коронавирусом, тот и будет главным. Поэтому «Эпидемии и народы» вышли на русском очень своевременно, а если бы не коронавирус, то кто знает, сколько бы еще оставалась непереведенной эта книга. Впрочем, переводчик Николай Проценко, специализируется именно на таких случаях: до этого он перевел работы Иммануила Валлерстайна и Дэвида Харви, которые тоже ждали своего часа десятилетиями.
Ангел смерти стучится дверь во время чумы в Риме. Гравюра Ж.Г. Левассера с картины Ж.Э. Делоне, ок. 1890
Кроме того, важно не забывать, что «Эпидемии и народы» были написаны во времена, когда исторический оптимизм послевоенного периода еще не был исчерпан, но Макнил идет принципиально вразрез с этими настроениями. В одном пассаже он даже почти буквально предвосхищает известную фразу агента Смита из «Матрицы»: человечество для Макнила — тот же вирус, паразит на теле планеты. Чума и холера — это микропаразиты, а, скажем, чиновники, собирающие подати, или иноземная армия, оставляющая после себя выжженную землю, — макропаразиты.
Правда, с точки зрения биолога уравнение Макнила с микро- и макропаразитами лишено смысла: биологические паразиты всегда принадлежат к иному виду, нежели их хозяин. Вообще многие биологические факты и законы, используемые автором в книге, можно и нужно подкорректировать: хоть он и уделяет им немало внимания, но в этой области он все же не специалист. И тем не менее такой подход дает историку любопытный инструмент для сравнения разных культур.
Бациллы и цивилизация
Как и в «Восхождении Запада», в «Эпидемиях и народах» Макнил берется за описание всей мировой истории, начиная с позднего палеолита. Неоднократно извиняясь за тезисы, для подтверждения которых пока недостаточно данных, на четырех сотнях страниц он вкратце описывает последние 12 тысяч лет мировой истории.
Когда люди перешли от охоты и собирательства к животноводству и земледелию, они резко повысили количество микропаразитов в среде своего обитания (общепризнанная истина эпидемиологии гласит, что большинство инфекционных болезней достались нам от домашних животных — или тех, которые живут в домах помимо нашей воли, как в случае крыс, разносивших чуму). Несколько тысяч лет ушло на формирование иммунитета; болезни стали приходить раз в несколько лет и превратились в детские заболевания, отсеивающие наименее приспособленных.
Около 3000 года до н. э. в Старом свете установилось равновесие: все болезни более-менее равномерно распределились по тогдашним очагами цивилизации — Месопотамии, Египту, Китаю и Индии. Равновесие это нарушалось еще несколько раз, вызывая макроисторические сдвиги. Например, появление в Римской империи так называемой Антониновой чумы (которая, согласно современным данным, была вовсе не чумой) во многом спровоцировало кризис III века, запустивший переход от античности к феодализму. Следующая крупная эпидемия в Средиземноморье в VI веке — так называемая Юстинианова чума (которая, по всей видимости, была уже именно чумой) — ввергла Европу в Темные века. А европейская «Черная смерть» XIV века (она по большей части точно была чумой) ознаменовала переход от Средневековья к Новому времени.
В каждом из этих случаев на установление нового баланса уходила пара столетий. Совсем иная картина сложилась после того, как начиная с XVI века к мировому пулу инфекционных болезней постепенно подключились Америка и Австралия с Океанией. Их население было незнакомо с большинством микропаразитов, известных Старому Свету, — и в результате до 90% исходной популяции Америки погибло.
Жертвы эпидемии оспы, ацтекский рисунок XVI века
Собственно, благодаря этому эпизоду и возник интерес Макнила к эпидемиям: в предисловии к книге он пишет, что понял, насколько недооценен этот фактор историками, когда в ходе работы над «Восхождением Запада» изучал источники, описывающие завоевание Мексики Кортесом. С точки зрения соотношения сил такое предприятие для испанцев исходно было практически безнадежным — даже несмотря на наличие огнестрельного оружия и лошадей. Но в тот момент, когда Кортес почти потерпел поражение у стен Теночтитлана, в игру вступил невидимый союзник испанцев — эпидемия оспы, которая стремительно выкосила тысячи ацтеков, а оставшиеся в живых были преисполнены страха перед пришельцами и утратили волю к сопротивлению.
На первый взгляд, «Эпидемии и народы» имеют мало общего с «Восхождением Запада», но в действительности у этих книг есть общий магистральный сюжет. В обеих работах Макнил повествует о том, как из нескольких разрозненных очагов складывалась единая мировая цивилизация. К XIX веку, когда Запад достиг господства почти над всем миром, на планете окончательно сложилось и эпидемиологические равновесие, а затем медицинский прогресс в виде прививок и антибиотиков сделал возможными невиданные доселе успехи в борьбе с микропаразитами. Детская смертность практически сошла на нет, результатом чего стал тот рост мирового населения, который мы наблюдаем уже не первое десятилетие подряд.
Но все это не означает, подчеркивал Макнил почти полвека назад, что победу над микропаразитами можно считать окончательной и бесповоротной. В конце «Эпидемий и народов» он предупреждает, что новые глобальные эпидемии не исключены — просто потому, что человек остается биологическим видом. Этот прогноз не замедлил сбыться уже через несколько лет после выхода книги, когда появился СПИД (ему посвящено предисловие Макнила ко второму изданию «Эпидемий и народов»). До нынешней пандемии автор книги, отличавшийся отменным здоровьем и умерший в возрасте девяноста восьми лет в 2016 году, не дожил совсем немного, но вряд ли бы она стала для него неожиданностью.
Холерный город
Как и в любой работе по макроистории, в «Эпидемии и народах» многие события изображаются лишь крупными мазками. Между тем представляется, что влияние эпидемий на ход истории лучше всего наблюдать на малом масштабе: скажем, на примере одного города. Автор книги походя упоминает знаменитую эпидемию холеры 1892 года в Гамбурге — городе, где долгое время жил автор этой рецензии, поэтому стоит немного дополнить конспективное изложение Макнила и показать, что многие его сюжеты могут быть развернуты в самостоятельные исследования. На данную тему такое действительно есть: еще в 1987 году британский историк Ричард Эванс опубликовал книгу «Смерть в Гамбурге: общество и политика в годы холеры» (Richard Evans, Death in Hamburg: Society And Politics in the Cholera Years, 1830–1910, Oxford: Clarendon Press, 1987), которая, правда, пока не переведена на русский.
В конце XIX века существовало две теории происхождения холеры. Контагиозная теория, сторонником которой был в том числе будущий нобелевский лауреат Роберт Кох, исходила из того, что эта болезнь вызывается бактериями, передающимися с фекалиями и загрязненной водой. В 1854 году британский врач с игропрестольным именем Джон Сноу убедительно продемонстрировал, что разные вспышки холеры в Лондоне группировались вокруг одного и того же зараженного колодца. После этого в Соединенном Королевстве, а вслед за ним и в США, были созданы санитарные службы и установлены системы очистки воды. Прусское правительство, в том числе Кох, руководивший созданным в 1891 году в Берлине Институтом инфекционных болезней, придерживались тех же взглядов, поэтому власти Пруссии инвестировали немалые деньги в строительство очистных сооружений.
Гамбург столетиями был вольным ганзейским городом и сохранял изрядную долю автономии даже в рамках Второй Германской империи. В эпидемиологии холеры у «перечных мешков» (так называли разбогатевшие на торговле семьи, руководившие городом) тоже был свой особый путь: гамбургский сенат придерживался миазматической теории, согласно которой болезнь вызывается и передается дурным воздухом и испарениями.
Массовое захоронение жертв эпидемии холеры в Гамбурге, 1892. Фото: Vintage Germany / Slg. Uwe Ludwig
Когда в августе 1892 года среди портовых рабочих вдруг начался мор, симптомы которого — понос, рвота, обезвоживание — отчетливо указывали на холеру, сенаторы не торопились с решениями и поначалу даже преуменьшали количество случаев. Однако долго скрывать истинное положение дел было невозможно: очень быстро количество новых заболевших выросло до сотен в день, и примерно половина из них умирала. По городу поползли самые дикие слухи: гамбуржцы раскупали билеты на поезда, идущие из города, а жители других городов избегали даже телефонных разговоров с ними и бросали трубки, боясь заразиться. Довольно быстро имперское правительство убедилось, что самостоятельно гамбуржцы с эпидемией не справятся, и из столицы был направлен на место сам Роберт Кох.
Знаменитый бактериолог пришел в ужас, осмотрев бедные кварталы ганзейского города, где и гнездилась в первую очередь болезнь. По его словам, он не мог поверить, что находится в Европе. Отхожие места использовались десятками людей, помои выливались в Эльбу, и оттуда же бралась вода для питья. Даже центральный водопровод, снабжавший более зажиточные семьи, не имел нормальной системы очистки. Тем не менее сенаторы приняли Коха очень прохладно, и, только когда им на стол лег доклад о заболеваемости на улице Шультерблатт, они дали себя убедить. Эта улица разделяла тогда два города: к востоку от нее начинался Гамбург, к западу — Альтона, находившаяся под прусским управлением. На альтонской стороне вода подавалась очищенная, на гамбургской — нет. В Гамбурге счет заболевших шел на сотни, в Альтоне же их не было вовсе.
С этого момента был принят комплекс срочных мер. По городу распространили сотни тысяч листовок, описывающих пути распространения холерного вибриона и способы борьбы с ним. Цистерны с кипяченой водой развозили по дворам. Был объявлен карантин, закрыты школы, отменены массовые мероприятия, созданы специальные дезинфекционные команды, заливавшие все вокруг карболовой кислотой. Населению рекомендовали воздержаться от сырых овощей и фруктов, поэтому цены на яблоки снизились вдесятеро, что нанесло серьезный удар по фермерам из соседних с Гамбургом областей, славящихся своими садами. Наконец, все торговые партнеры ганзеатов тут же объявили строжайший карантин для гамбургских судов: убытки для города, живущего прежде всего торговлей, были астрономическими. Безработица достигла невиданных показателей. У бедняков, риск заболеть для которых и так был куда выше (богатые могли себе позволить пользоваться для всех нужд только кипяченой водой, у бедных же часто едва хватало топлива на приготовление еды), стало одной заботой больше, так что рост социального напряжения не заставил себя ждать. К счастью, принятые антиэпидемические меры возымели успех, и холера к концу октября сошла на нет, но оставила после себя более восьми тысяч трупов и погрузила город в экономический кризис, из которого он выбирался еще несколько лет.
Дезинфекционная станция в Гамбурге, 1892. Фото: SHMH
Этот сюжет (эпидемия, поражающая прежде всего бедных; власти, которые сначала доводят до дело кризиса своим бездействием, а потом закрывают глаза на проблему; экономический кризис, идущий в кильватере заразы) теперь знаком всем нам не понаслышке. В «Эпидемиях и народах» изложено немало таких историй, так что книгу будет интересно прочесть как минимум ради того, чтобы провести параллели с современностью.
Однако Макнил не ставил себе целью рассказать нам побольше страшилок из прошлого. Одно из преимуществ его метафорической системы заключается в том, что она позволяет делать прогнозы. «Для настоящего и ближайшего будущего, — писал автор в 1976 году, — остается очевидным, что человечество находится в процессе одного из наиболее масштабных и исключительных экологических сдвигов, которые когда-либо переживала наша планета. Поэтому в ближайшем будущем, как и в недавнем прошлом, можно ожидать не наступления стабильности, а череды резких изменений и внезапных колебаний между микро- и макропаразитизмом».
Внезапное колебание, связанное с микропаразитизмом, мы как раз сейчас испытываем на своей шкуре. Отвечающие на него изменения макропаразитизма, скорее всего, не заставят себя долго ждать — да, собственно, это уже происходит. Остается надеяться, что человечество сумеет сделать из истории с коронавирусом нужные выводы, как сумели жители Гамбурга после эпидемии холеры 1892 года, память о которой в городе до сих пор жива. «Да будут они напоминанием нам об ответственности за природу и ее жизненные источники», — гласит надпись на памятнике погибшим от холеры на Ольсдорфском кладбище Гамбурга. Кстати, по данным ВОЗ пандемия холеры, объявленная этой организацией еще в 1961 году, не прекратилась до сих пор.