Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Олег Милевский. Ступени на эшафот. Жизнь и судьба Валериана Осинского, идеолога русского политического террора. СПб: Алетейя, 2023. Содержание
13 июля 1877 года петербургский градоначальник Федор Трепов посетил городской Дом предварительного заключения (ДПЗ), где содержались под следствием многие противники государственного режима, и обнаружил непочтительное отношение к тюремным порядкам со стороны народника Алексея Боголюбова, осужденного по делу о демонстрации у Казанского собора на 15 лет каторжных работ. Поскольку Боголюбов уже был не подследственным, а осужденным и ждал отбытия по этапу, он не был обязан соблюдать правила тюремного распорядка во всей их строгости — однако Трепова это не смутило, и он в нарушение закона о запрете телесных наказаний от 1863 года приказал высечь «смутьяна» розгами. Узнав о жестоком и несправедливом наказании, заключенные подняли неистовый шум. На второй день беспорядки были подавлены при помощи солдат и полицейских, группами заходивших в камеры и избивавших заключенных направо и налево.
«Вчера я имела свидание с сыном, находящимся в Доме предварительного заключения, и нашла его в ужасном положении как физически, так и нравственно. Его, человека, измученного трехлетним одиночным заключением, человека больного, с окончательно расстроенными нервами, страдавшего всю зиму невралгией, оглохшего совершенно, его били городовые! Били по голове, по лицу, били так, как только может бить здоровый, но бессмысленный, дикий человек в угоду и по приказу своего начальника, человека, отданного их произволу, беззащитного и больного узника», — писала мать дворянина Волхонского, страдавшего на момент избиения глухотой и находившегося в тяжелом физическом состоянии.
Поступок Трепова (а уж последовавшие за ним бесчинства — тем более) был очевидно противозаконным, однако когда известный юрист Анатолий Кони попытался добиться осуждения самодурства петербургского градоначальника, то обнаружил, что того поддерживают в высших правящих кругах — и считают плеть и дубинку вполне допустимыми аргументами в разговоре с политическими противниками.
Кони предупреждал министра юстиции Константина Палена о том, что тот «разрешил вещь совершенно противозаконную, которая будет иметь ужасные последствия», — и оказался абсолютно прав. «Боголюбовская история» для целого поколения молодых противников самодержавия стала подлинным водоразделом в их отношении к возможности мирного диалога с властью. Практически во всех дошедших до наших дней воспоминаниях народников, как пишет Милевский, при ее описании «используется самая жесткая лексика и практически повсеместно присутствует мотив мести».
Одним из молодых радикалов, для которых жестокость Трепова сделалась неопровержимым аргументом в пользу того, что самодержавная монархия способна понять только язык насилия, был 24-летний революционер Валериан Осинский, который сам успел побывать узником ДПЗ по политическому делу и выдвинуться в руководящий круг народнической организации «Земля и воля».
Когда «землевольцы» единодушным порывом приняли решение убить Трепова, именно Осинский выступил в качестве организатора покушения. К последнему было уже практически все готово, когда планы террористов сорвала Вера Засулич, ничего о готовившемся покушении не знавшая и застрелившая генерал-адъютанта по собственному почину. Осинский отбыл из Петербурга в Киев, где учредил первую в Российской империи профессиональную террористическую организацию — «Исполнительный комитет Русской социально-революционной партии» (ИК РСРП). Ему удалось создать мощную и разветвленную подпольную сеть революционеров-народников, занятых покушениями на одиозных государственных сановников режима и высвобождением своих товарищей из тюрем. Менее чем через два года путь этот привел Валериана Осинского на эшафот, причем казнь через расстрел в соответствии с высочайшим повелением государя императора была заменена повешением. «Юношу прекрасного Осинского повесили в Киеве», — с негодованием записал по этому поводу Лев Толстой, восхищавшийся революционерами-народниками.
Степень известности и изученности биографии Осинского явно несоразмерна масштабу его личности: хотя без упоминания Валериана не обошелся ни один крупный исследователь народничества, специализированной монографии, посвященной его личности, до сих пор написано не было, и книга Милевского как раз и призвана ликвидировать этот пробел. Ссылаясь на своего коллегу, известного исследователя революционного движения Троицкого, Милевский пишет, что народникам не повезло дважды: первый раз, когда те прошли через горнило царских репрессий, и во второй — когда они попали в тернии предвзятых оценок историков. В советское время народников, с одной стороны, было принято чтить как предтечу Октябрьской революции, с другой — подчеркивать, что избранные ими тактика и идеология были следствием заблуждения. В постсоветское время революционеры-народники превратились в разрушителей российской государственности, чья деятельность была синонимична современному терроризму.
В идеологической предвзятости читатель может заподозрить и самого Милевского, обнаружив во введении к его труду сентенцию о том, что «наш политический класс в условиях жесткого ценностного противостояния с коллективным Западом и интегрированной с ним российской несистемной оппозицией, сделавшими ставку на „цветную революцию“ в России, справедливо поднимает вопрос о необходимости защиты нашей государственности». К счастью, это буквально единственная встреченная мной в книге странность такого рода, а следовательно, как иронически предположил мой редактор, можно сделать вывод о том, что цитаты об «оранжевой угрозе» превратились в своего рода ритуальное расшаркивание, необходимое перед тем, как вступить на скользкий, словно февральская мостовая, путь рассуждений о терроризме и революции: в аналогичных целях советские исследователи народовольчества вставляли в предисловиях своих книг цитаты из Ленина.
Первые две главы «Ступеней на эшафот» представляют собой рассказ о детских и юношеских годах будущего революционера. Валериан родился в семье Андрея Павловича Осинского, заслужившего генеральский чин благодаря успешной карьере в области железнодорожного строительства (прерванной из-за его нежелания мириться с взяточничеством и воровством, царивших в этой отрасли в бытность министром путей сообщения графа Клейнмихеля). Выйдя в отставку, Андрей Павлович поселился в своем родном имении Красноселье под Таганрогом и превратился в типичного русского помещика: праздного, склонного к пьянству и диким припадкам раздражительности. Обстановка, в которой рос юный Валериан, была, мягко говоря, нездоровой (ночью «Андрей Павлович мог разгуливать по дому со свечой и револьвером, заходя в детские комнаты или спальню матери и приставляя дуло револьвера к виску или лбу спящих детей»), и мальчик находил спасение в уходе в мир литературы.
Милевский подробно реконструирует круг детского и юношеского чтения, доступных отпрыску образованного семейства в 1850–1960-е годы. В детстве это фактически неизбежно были авантюрные и приключенческие истории о смелых личностях, борющихся с несправедливостью; в более зрелом возрасте — французские социальные романы; далее — труды ученых естествоиспытателей. Этот раздел исследования достаточно занимателен: в частности, автор настоящих строк узнал благодаря ему о культовом среди российских революционеров-народников романе Фридриха Шпильгагена «Один в поле не воин», в котором автор доказывал, что даже самая сильная личность неспособна в одиночку повлиять на существующий политический строй. При этом зачастую предположения Милевского о том, что Осинский мог быть знаком с той или иной книгой, основаны исключительно на домыслах, однако исследователь и не ставил перед собой явно невыполнимую задачу воссоздать всю библиотеку будущего революционера. Вместо этого Милевский стремится показать, какие книги формировали поколение, к которому принадлежал Осинский, и в качестве основных черт этого поколения он выделяет «материалистическое мышление, атеизм, веру в свободу личности, антимонархизм, демократизм, эклектизм социального мировоззрения, стремление к социальной справедливости, новую этику, а главное — народолюбие».
Закончив экстерном гимназический курс, Валериан поступает в петербургский Институт инженеров путей сообщения, получает инженерное образование и возвращается на юг России, где работает на железнодорожном строительстве (оттолкнувшем юношу по тем же причинам, что и ранее его отца), принимает участие в земском самоуправлении и посещает первые народнические кружки. В приключенческий роман скоро предстоит превратиться и его собственной жизни: так, первый арест Осинского был связан с тем, что он распространял поддельные билеты на судебный процесс по «делу 50-ти» о Всероссийской социально-революционной организации. Внимание публики было приковано к этому процессу, поскольку среди обвиняемых на нем присутствовали девушки из состоятельных дворянских семей, устроившиеся ради революционной пропаганды простыми работницами на ткацкие фабрики Москвы. Будучи арестован за проникновение в зал суда по фальшивому билету, Осинский по иронии судьбы оказался помещен в тот самый злополучный ДПЗ на петербургской улице Шпалерной, где содержались герои и героини «дела 50-ти».
Первое тюремное заключение только укрепило Осинского в его решимости заниматься политической борьбой — так же как последующий поступок генерала Трепова укрепил его в мысли о том, что такая борьба может вестись только посредством террора.
Милевский описывает первое покушение на убийство, предпринятое Осинским и его киевскими товарищами, в несколько водевильных тонах. В феврале 1878 года киевские радикальные круги приняли решение убить товарища прокурора Котляревского, который, по слухам, заставил донага раздеться двух девушек во время обыска. Хотя слухи эти оказались неправдой, приговор отменять не стали: Котляревский и без того был известен своими жестокостями в отношении революционеров. Установив слежку за Котляревским, террористы организовали засаду на товарища прокурора возле его дома и дождались, когда тот поздно вечером вернется с женой домой из театра. В Котляревского прогремели два выстрела. Раздались крики «Караул!», бросившийся наутек одесский революционер Фомин со всего размаху ударился о тумбу и потерял револьвер и шапку. Пребывая в полной уверенности, что Котляревский мертв, Осинский провел всю ночь без сна на конспиративной квартире. Однако на следующее утро стало известно, что товарищ прокурора не только жив, но и никоим образом не пострадал: оба стрелявших промахнулись.
Гораздо более успешной оказалась операция по организации побега из тюрьмы заключенных по делу о «Чигиринском заговоре» (так историки называют неудачную попытку народников поднять крестьянское восстание в Чигиринском уезде Киевской губернии с помощью поддельного «царского манифеста»). Ради успешного побега одному из народников пришлось даже устроиться надзирателем в Киевский тюремный замок и на протяжении полугода заниматься продвижением по служебной лестнице, задабривая начальство водкой и поднося для него полтинник с жалования. Когда же перед их товарищем встала непреодолимая преграда в виде тюремного ключника Пантелеева, один революционер нарядился помещиком, другой — помещичьим слугой, чтобы разыграть целый спектакль. Поскольку ключник ранее работал управляющим в имении, они убедили его в том, что «барин» наслышан о его талантах, получил о нем самые лучшие рекомендации и желает предложить Пантелееву работу. Обрадованный Пантелеев сразу же закатил в Киевском тюремном замке скандал, чтобы оказаться побыстрее уволенным, и предоставил возможность занять свое место революционеру «Михайло» (Фроленко). В конечном итоге в выигрыше оказались все: Фроленко вывел из тюрьмы заключенных народников Стефановича, Дейча и Бохановского, а Пантелеев получил от «барина» письмо с извинениями за невозможность его нанять и щедрой денежной компенсацией.
«Исполнительный комитет» принимается распространять устрашающие прокламации и скреплять их печатью, на которой были изображены скрещенные револьвер, кинжал и топор. Как пишет Милевский, с большой долей вероятности можно предположить, что идея с печатью (как и, собственно говоря, с созданием самого «Исполнительного комитета») принадлежала именно Осинскому: «Подобные задумки как нельзя лучше соответствовали его характеру, его стремлению придавать происходящим событиям романтический ореол таинственности, героизации и некоторой мистификации». В скором времени эмблема эта становится достаточно известной, чтобы у революционеров появились нечистоплотные подражатели-шантажисты, распространявшие подметные письма от их имени, и народникам пришлось выпустить заявление с угрозой «имитаторам» самыми страшными карами. Юг Российской империи, как подчеркивает Милевский, усилиями Осинского и его единомышленников был доведен до кипения: «Покушения, побеги, прокламации ИК буквально за полгода сделали из Киева едва ли не столицу русской революции. Власти пребывали в панике».
При этом Милевский постоянно подчеркивает, что ни Осинский, ни его товарищи никогда не были профессиональными преступниками и необходимость лишать жизни людей вызывала у них отвращение. Он вообще отчетливо симпатизирует своему герою и стремится показать логику всех его решений, поставивших Валериана на путь террористической борьбы с самодержавием.
Трагедия Осинского (и здесь мы вновь возвращаемся к истории с выпоротым Боголюбовым и безжалостно избитыми узниками ДПЗ), по Милевскому, — это частный случай катастрофы поколения революционеров-шестидесятников. Уже воспитанные в традиции уважения к человеческой личности, эти люди столкнулись с властью, воспринимавшей их как непослушных детей, которых можно наказать розгой. Отвечая на политические протесты грубым насилием и массовыми арестами, власть вместо поколения нигилистов, — в синих очках, с растрепанными волосами, закутанных в прожженные папиросами пледы, — получила явление для Российской империи доселе невиданное: «профессионального революционера, революционера-нелегала, „подпольного человека“. Зачастую он жил по подложным, но хорошо сделанным документам, чтобы не привлекать к себе внимание, одевался в стиле той социальной группы, к каковой он принадлежал по документам. Он изучал топографию города, в котором находился, знал основы конспирации и шифрографии, умел уходить от слежки и т. д. Это был новый феномен в российской жизни».
Милевский много говорит в контексте революционеров-народников о конфликте отцов и детей: любому поколению приходится через него пройти, однако благодаря поистине непостижимому скудоумию старших, в данном случае у такого конфликта не могло найтись иного разрешения, кроме кровавого. Милевского можно упрекнуть в чрезмерном психологизаторстве (так, пространные рассуждения о возрастной психологии в начале книги зачастую выглядят лишними) и стремлении свести борьбу с самодержавием к поколенческому конфликту. Однако его книга содержит не только чрезвычайно увлекательный рассказ о биографии столь незаслуженно малоизвестной фигуры, как Осинский, но и яркие портреты его товарищей-«землевольцев», и много интересных деталей о зарождении в России революционного терроризма — и благодаря этому она заслуживает и самого внимательного прочтения, и самых высоких оценок.