Можно ли унаследовать почечные камни своего отца и почему теорию зыбкого «я» легче понять тому, кто падал с лошади? Александр Чанцев — о книге известного литературоведа Антуана Компаньона про Монтеня и его «Опыты».

Антуан Компаньон. Лето с Монтенем. М.: Ad Marginem, 2020. Перевод с французского Сергея Рындина

Франко-бельгийский литературовед, ученик Ролана Барта, профессор Коллеж де Франс, автор переводившийся на русский работы «Демон теории», командор Ордена академических пальмовых ветвей Антуан Компаньон написал очень симпатичную книгу. Это действительно тот случай, когда литературоведение выглядит интересно и занимательно. Впрочем, выросла книга на радиополях. В 2012 году Компаньону предложили подготовить серию коротеньких передач об «Опытах» Монтеня для радиостанции France Inter. По его словам, сама идея дробить мысль, высказываться об основополагающей для французской да и общемировой культуры книге в таких дзуйхицу на полях, вызвала бы в привычной ему академической среде шок и отторжение. Он согласился — на тех же частотах, что предлагали ему, некогда вел передачу певец Люсьен Жёнесс, которого Компаньон обожал в юности.

В каждой подглавке-передаче разбирается одно-два понятия, помогающие получше узнать Монтеня или понять склад его ума, приводятся цитаты, а затем идет очень ненавязчивый, интеллигентный разбор Компаньона. При этом всем страдающим аллергией на низкопробный научпоп и всякие «Шопенгауэр для чайников за 5 минут» можно не вздрагивать. Как могут облегченно выдохнуть и более подкованные жертвы школьного литературоведения, измученные уроками на тему «что хотел сказать автор?». Компаньон чуть ли не изобретает собственный жанр. Перед нами синтез культурологии, филологии, истории, даже философии и религиоведения — с большой добавкой биографических сведений, и все это разложено по главкам длиной в пару страниц. Своего рода радиоэссе — выигрывающие в динамичности, легкие в подаче, но отнюдь не теряющие в глубине мысли и изящности стиля. Ролан Барт, автор «Мифологий», серии очерков разнородного характера и отнюдь не академической величины, одобрил бы своего ученика.

Не думаю, что в данном случае имеет смысл с библиотечной пылью на пальцах выяснять, какие именно наблюдения Компаньона отмечены его личным копирайтом, а какие давно известны в монтеневедении. Наблюдения его в любом случае весьма занимательны. Монтень хотел видеть себя скромным анахоретом — но был важным чиновником, политиком и, как сейчас бы сказали, публичной фигурой с весомым символическим капиталом. Как он при этом мыслил, по каким правилам строил свои эссе, отчего не боялся противоречий? Что за реновацию затеял в своей семейной башне, перестроенной под библиотеку и рабочий кабинет? Как относился к чтению? И — да, да! — к эротике и порнографии? Почему при переиздании «Опытов» каждый раз добавлял к ним новые разделы? На последний вопрос ответ прост: не только потому, что сжился с этой книгой, делом своей жизни, и воспринимал ее как work in progress, но и потому, что любезно предлагал старым читателям нечто новое. Так сказать, обновление «Опытов» и bonus tracks в придачу.

В этом видится современный подход, нацеленный на осовременивание героя. Довольно популярный сегодня метод — написать, скажем, статью о том, как Ницше воспринял бы пандемию, или привести цитаты, трактующие нынешние американские беспорядки по Марксу. И действительно, Компаньон отмечает у Монтеня такие характерные черты современного человека, как пристрастие к хаотичному, «просмотровому» чтению или же любопытство к научным достижениям, в частности к генетике (несколько раз Монтень задается вопросом, как он ухитрился унаследовать почечные камни своего отца через каплю спермы, как она вообще способна передавать наследственные черты). Но Компаньон не впадает в крайности актуализации. Да, он готов попенять Монтеню за некоторую склонность к мизогинии или похвалить за апологию еще как притесняемых тогда ведьм, но — не более того, не углубляясь в политкорректную повестку.

Очевидно, что автор очень любит своего героя — это чувство передается и читателю. Возможно, Компаньон даже склонен иногда оправдывать, обелять и идеализировать создателя «Опытов». Но готов и подтрунить над ним. Монтень считал всех врачей, кроме хирургов, шарлатанами и мошенниками — но при этом, за неимением современной медицины, вынужден был иметь дело со знахарями. Он решил писать свой труд не на ученой латыни, на которой сам начал говорить раньше, чем на французском, а на всем понятном языке — не из особой прихоти или фрондерства, а потому, что женщины редко бегло читали по-латински, а он был отнюдь не прочь разделить с ними альковные восторги...

«Из дальнейшего текста мы узнаем, что сильным мира сего желательно не воспринимать себя слишком всерьез, не сливаться со своей функцией, сохранять в отношении к ней долю юмора или иронии. <...> Монтень предпочитает иметь дело с людьми, которые, попросту говоря, не задаются». Обоих, и автора, и его героя, после прочтения этой книги представляешь милейшими людьми. С такими только и цедить перно где-нибудь в кабачках Латинского квартала за беседой обо всем на свете.

Впрочем, если у вас сложилось впечатление, что у Компаньона на уме одни байки и прибаутки, то спешим разуверить, что это не так. Он прекрасно разбирается в истории идей и часто проводит интересные сопоставления, как при анализе проходного, казалось бы, фрагмента, в котором Монтень описывает свое падение с лошади и последующий обморок:

«В том-то все и дело. Монтень приводит столько деталей, потому что сам ничего не помнит: ему рассказали о случившемся спутники, умолчав о роковой роли жеребца и правившего им всадника. И то, как Монтень потерял сознание, а затем медленно возвращался к жизни, когда его, полумертвого, уже привезли домой, интересно ему больше всего. Побывав в этой переделке, он вплотную приблизился к смерти, причем для него самого все прошло тихо и незаметно. А значит, не стоит излишне бояться смерти. Помимо этой морали Монтень извлекает из происшедшего еще один очень важный и современный урок. Он задумывается о своем „я” и о том, как связаны между собой тело и дух. Будучи без сознания, он, по всей видимости, что-то делал, говорил и даже дал указание позаботиться о своей жене, которая, узнав о случившемся, выехала навстречу. Что же мы собой представляем, коль скоро продолжаем двигаться, говорить, отдавать приказы даже без всякого участия нашей воли? Где кроется наше „я”? Благодаря падению с лошади Монтень, опережая Декарта, за несколько веков предвосхищая феноменологию и Фрейда, проявляет интерес к субъективности и интенции. У него рождается собственная теория зыбкого, прерывистого „я”. Тот, кто падал с лошади, это поймет».

Можно, конечно, сказать, что Компаньон тут слегка «вчитывает» в текст конца XVI века то, чего там не было. Просто Монтень любил конные прогулки и описывал их, ибо его ум легче работал в движении, на прогулке (в духе фланеров Бодлера — Беньямина или современных блогеров, заметим мы уже от себя). И нет ничего странного в том, что он называл идеальной потенциальную смерть от падения с лошади. Во-первых, она настигла бы его в том возрасте, когда жизнь и так уже постепенно оставляла его бренное тело, то есть была бы не столь тягостна. Во-вторых, она настигла бы его внезапно, еще больше сократив его собственные страдания и горести домашних. Тут еще уместно вспомнить, что даже такие новаторы, как Руссо и Шатобриан, несмотря на всю свою тягу к новым литературным формам, не так уж далеко ушли от средневековой поэтики аллегории и у каждого из них предостаточно сцен, «заряженных» назидательным символизмом и моралью...

Но, кажется, мы начинаем углубляться в область той же пристрастной экзегезы текста Компаньона, какой он подверг текст Монтеня. В любом случае, Компаньон — прекрасный спутник для чтения и изучения «Опытов». И это лето для Монтеня, в отличие от многих, удалось на славу — ведь совсем недавно впервые на русском вышел его «Путевой дневник» — травелог о поездке по Германии и Италии. Из этого сочинения Монтень методом современного копипейста, словно блогер, решивший издать свои лучшие посты в виде сборника, извлек ворох разнообразных материалов — как для того, чтобы сделать около шести сотен вставок в уже вышедшие первые два тома «Опытов», так и для того, чтобы во многом построить на них третий том (так же, кстати, поступал и Шатобриан в своих «Замогильных записках», черпая из воспоминаний о вояже по Америке все новые главы своего opus magnum). Компаньон, к слову говоря, касается связей Монтеня и «Персидских писем» Монтескье, но тему «Дневника» обходит полностью.

В любом случае, его сочинение пришло к нам вовремя. Как-никак лето — время больших книг.