Ольга Байша. Дискурсивный разлом социального поля. Уроки Евромайдана. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2021. Содержание
Интерпретация любого крупного исторического события требует некой точки входа, задающей базовый контекст и первоначальную разметку поля. Ольга Байша — исследователь, глубоко погруженный в проблематику украинских медиа, — начинает анализ самого острого политического кризиса в истории независимой Украины с той его составляющей, которая может показаться второстепенной в сравнении с политическими и экономическими факторами.
Однако именно дискурсивный аспект Евромайдана в конечном итоге стал одной из главных причин того, почему это событие оказало такое воздействие на общественное сознание как на Украине, так и в России. Специфический термин «хохлосрач», весьма точно передающий характер подавляющего большинства российских медийных и сетевых дискуссий по украинскому вопросу, возник, конечно же, не на пустом месте. Тональность этих споров, а главное, принципиальная невозможность их участников прийти к какому-либо компромиссу были в значительной степени предопределены дискурсом сторонников Евромайдана.
Более того, риторика сторонников Евромайдана, как показывает Байша, во многом обеспечила ту расстановку сил, которая привела к его победе. Семь лет, прошедших с «Революции достоинства», представляются достаточным сроком для того, чтобы уделить этой ее составляющей должное внимание.
Европа как смутный объект желания
Еще в марте 2014 года автор этой рецензии и его коллега политолог Ринат Патеев проанализировали социальный состав так называемой небесной сотни — активистов Евромайдана, убитых во время уличных боев в Киеве. Как оказалось, в списке первых жертв преобладали представители двух групп, которые, на первый взгляд, социально весьма далеки друг от друга — радикальной творческой интеллигенции («креативного класса») и условного субпролетариата, молодых и среднего возраста мужчин без определенного рода занятий из западных и центральных областей Украины. Ответ на вопрос, как и почему они оказались плечом к плечу на майдане, по-прежнему представляется главным для понимания сути случившегося на Украине на рубеже 2013—2014 годов.
Стоит напомнить, что поводом для Евромайдана стало несостоявшееся подписание Виктором Януковичем Соглашения об ассоциации Украины с Евросоюзом — документа, который лишь теоретически и в очень отдаленной перспективе открывал Украине возможность вступления в ЕС, но при этом с самого начала был чреват непредсказуемыми последствиями для ее экономики. Фактически Украине был предложен постепенный перевод экономики на европейские стандарты, что подразумевало не только огромные инвестиции, которые еще требовалось где-то найти, но и разрыв исторически сложившихся хозяйственных связей с Россией. Безусловно, то, что это далеко не сразу поняла команда Януковича, поначалу активно продвигавшая договор с Евросоюзом, многое говорит об уровне ее компетенции. Тем не менее в ноябре 2013 года процесс подписания соглашения был приостановлен. Янукович заявил, что денег на модернизацию предприятий по евростандартам у Украины нет, а вице-премьер Юрий Бойко добавил, что возобновление переговоров произойдет только после решения вопроса о компенсации возможных украинских потерь от сокращения торговли с Россией и другими странами СНГ.
Однако задний ход включили слишком поздно: к тому моменту идея евроинтеграции прочно овладела украинским обществом — точнее, определенной его частью, которая быстро стала выдавать себя за целое. Последний момент — риторическая синекдоха, разновидность метонимии (классический пример: «пикейные жилеты» из «Золотого теленка») — стал отправной точкой для рассуждений в книге Ольги Байши. То, как именно часть подменила целое, автор демонстрирует на материале анализа более 400 текстов портала «Украинская правда» (УП) — главного идеологического рупора Евромайдана. Большинство авторов УП, констатирует Байша, представляли соглашение об ассоциации с Евросоюзом «не как политико-экономический договор со всеми его „за” и „против”, а как волшебное средство, которое перенесет их в европейскую сказку. Из их публикаций следовало, что Европа — это идеальное общество, чьи политики „абсолютно честны, ответственны, открыты к майданам и подотчетны” и чьи политические партии черпают силу из идей, „исходящих от определенных групп народа, а политики стараются... воплотить их в жизнь”. Означающее „европейский” было неразрывно связано с такими понятиями, как „свобода, демократия и права человека”, „свободная и достойная жизнь”, „верховенство закона” и прочие атрибуты идеализированной западной современности».
Именно эти идеологемы и сыграли ключевую роль для мобилизации и выхода на киевский майдан принципиально разных групп украинского социума. Для творческой интеллигенции «злочинна влада» Януковича, отнюдь не страдавшего излишней интеллектуальностью, по определению была противником. А для западноукраинского субпролетариата/прекариата Европа зачастую являлась реальностью, данной во вполне конкретных ощущениях: среди тех же представителей «небесной сотни» было немало «заробитчан», промышлявших отхожими промыслами в Польше, Чехии и т. д. С этой точки зрения зима была исключительно удачным временем года для Евромайдана: необходимо было все закончить до весны, когда на Тернопольщине начнут сажать картошку — тогда в Киеве боевой актив не соберешь, заметил незадолго до свержения Януковича в разговоре с автором этой рецензии один человек, хорошо знакомый с украинскими реалиями.
В связи с этим стоит отметить еще один парадокс украинской политики. Ситуация, в которой оказалась независимая постсоветская Украина, заставляет вспомнить знаменитую фразу, полтора столетия назад сказанную первым премьер-министром объединенной Италии графом Кавуром: Италию мы получили — осталось получить итальянцев. Перед украинскими властями стояла примерно та же задача: формирование политической нации в границах, доставшихся от Советского Союза, с учетом того, что около половины жителей страны не являлись этническими украинцами.
Но ни одна политическая сила так и не смогла предложить условный проект «Единая Украина» — характерно, что политическое представительство востока и юга страны осуществляла структура с говорящим названием Партия регионов. Став партией власти вместе с избранием президентом Виктора Януковича, она так и не смогла стать «своей» на остальной территории Украины, хотя исповедовала привычную для постсоветских партий подобного типа идеологию «за все хорошее и против всего плохого». Но и консолидация оппонентов Януковича и Партии регионов под девизом евроинтеграции происходила ровно по тому же принципу, что убедительно показывает Ольга Байша, опираясь на построения аргентинского политического теоретика Эрнесто Лаклау (выбор теоретической рамки исследования представляется весьма удачным, поскольку Украина и Аргентина — характерные образцы периферийных популистских квазидемократий).
«Если охарактеризовать ситуацию в терминах Лаклау, — рассуждает Байша, — Майдан обозначил внутреннюю антагонистическую границу, отделяющую власти предержащие от протестующих, которые выступали с разного рода требованиями: хотели остановить злоупотребления властью, коррупцию и кумовство, ограничить влияние олигархов, отказаться от экономического сотрудничества с Россией в пользу европейской интеграции, остановить русификацию и т. д. Эквивалентно формулируя эти требования, движение за европейскую интеграцию внесло в политический дискурс Украины невозможную тотальность „украинского народа”, борющегося против „антинародного режима” (так активисты Евромайдана называли правительство Януковича). „Евромайдан”, который, таким образом, стал пустым означающим, взял на себя гегемонистское представление всех разнообразных требований движения».
Конструирование национальной катастрофы
Ольга Байша ни разу не упоминает знаменитую работу британского социолога Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» — классический образец конструктивистского подхода к феномену нации, — однако сквозной темой ее книги стало «прогрессивное историческое воображение», определявшее идеологию Евромайдана, а впоследствии и дальнейшую траекторию развития «постмайданной» Украины. Этот акцент исследования открывает возможности для значительного обогащения ее дискурсивного анализа историко-социологическими контекстами.
После того, как ассоциация Украины с Евросоюзом получила мифологическую трактовку в качестве некоего квантового скачка от всего плохого ко всему хорошему, отмечает автор, происходящее на киевском майдане стало логичным образом интерпретироваться как битва добра со злом. Характерно, что в материалах той же УП такие формулировки использовали не только поэты, которым они свойственны в силу специфики их деятельности. «Рождественская история продолжается. Тиран убивал детей, но не смог преодолеть рождение Добра и его победу над Дьяволом», — писал, например, в начале 2014 года украинский историк и политолог Алексей Гарань. В этом контексте само словосочетание «небесная сотня» — естественное продолжение того же дискурса, согласно которому участники протестов на майдане были «армией света». Спустя несколько месяцев та же публика в составе «добровольческих батальонов» отправится воевать на Донбасс, где счет погибших за светлое европейское будущее Украины пойдет уже на тысячи.
Столь же значимую роль в консолидации сторонников Евромайдана сыграло конструирование собирательного образа тех граждан Украины, которые не ассоциировали будущее своей страны с Европой или хотя бы сомневались в правильности такого подхода: они автоматически были занесены в «совки», причем это разделение быстро спроецировалось на карту. «Линия фронта борьбы с совком проходит сегодня по границе Одесской, Николаевской, Херсонской, Запорожской, Днепропетровской, Харьковской и Луганской областей», — цитирует Байша характерное высказывание некоего майданного активиста Синченко. «Разделение государства на „совковую” и „прозападную” части, зафиксированное во время президентских выборов 2004 г., сохранилось почти в тех же пропорциях», — добавлял десять лет спустя в своем материале в УП журналист Ильченко.
Таким образом, констатирует Байша, юго-восточные регионы Украины в дискурсе Евромайдана оказались территориями цивилизационной аномалии, что практически сразу повлекло самые плачевные последствия: расчеловечивание оппонентов стало одной из главных примет украинской «революции достоинства». «Пьяные гопники-титушки», «платные провокаторы», «послушные рабы-бюджетники», «замороженное мясо» — все эти определения звучали из уст сторонников Евромайдана еще до его победы, а затем к ним добавились и другие, наподобие «ватников» и «колорадов». Напротив, те, кто стоял на майдане, аттестовались как «прогрессивные силы», «лучшие люди», «люди нового типа», «интеллектуальная элита Украины», «возрожденная элита нации», «успешные, смелые, фантастические» и т. д.
В итоге, указывает Ольга Байша, искомая единая украинская нация приравнивалась к сторонникам Евромайдана, а условная «другая Украина» воспринималась не как Украина, а как ее «радикальное исключенное», согласно терминологии Эрнесто Лаклау и его соавтора и супруги Шанталь Муфф. Лидеры Евромайдана, добавляет Байша, также считали антимайданно настроенных украинцев «недогражданами»: они попросту не заслуживали того, чтобы быть частью «украинского народа» — народом Украины стал «народ майдана».
Стоит добавить, что украинский случай действительно радикально отличается от многих других современных конфликтов, в которых хорошо знакомое социологам проведение границ между «мы» и «они» имело под собой некую реальную основу — например, когда исключение осуществлялось по этническому, религиозному или языковому принципу (достаточно вспомнить недавние по историческим меркам конфликты в Боснии, Карабахе и Руанде). Но парадокс украинских событий 2014 года, как известно, заключался в том, что на стороне Евромайдана выступали и те, кто считал себя этническими украинцами, и те, чьим основным, а нередко и единственным языком был русский. В этом смысле поведение сторонников Евромайдана вне зависимости от этноязыковых различий может служить прекрасной иллюстрацией того, что Макс Вебер называл ценностно-рациональным действием, определяемым верой в некую установку идеологического характера.
Ближайшие последствия этого ценностного — «европейского» — выбора Украины хорошо известны. После 2014 года процесс формирования украинской политической нации пошел по самому пагубному пути — с нарастающим акцентом на украинизации в смысле искусственного насаждения украинского языка и на ходу изобретаемых украинских традиций по всей территории страны. Что напоминало, конечно же, не о европейских образцах дву- и многонациональных государств наподобие Бельгии или Швейцарии, а о куда более далеких от Европы примерах вроде Турции в первые десятилетия республики, где турецкий язык и тюркская культура использовались как инструменты удержания полиэтничного осколка Османской империи от дальнейшего распада.
Определенные надежды на то, что Украина свернет с этого пути, связывались со сменой власти, которая произошла в 2019 году, когда на смену «ястребу» Петру Порошенко пришел «голубь» Владимир Зеленский, говоривший с соотечественниками на двух языках. Но и здесь очень быстро возобладало то самое «прогрессивное историческое воображение», которое легло в основу идеологии Евромайдана:
«В случае с Евромайданом это воображение, наделив договор с ЕС мифологическим смыслом избавления от царства тьмы и движения к свету, сделало возможным и даже необходимым исключение из поля политической репрезентации миллионов украинцев, не поддержавших Евромайдан. В случае со „Слугой народа” [партией Зеленского] то же прогрессивное историческое воображение позволило представить неолиберальные реформы как безальтернативный модернизационный проект (знаменитая формула неолиберализма „другого пути нет”), что, в свою очередь, сделало возможным и даже необходимым игнорирование мнения миллионов украинцев, противящихся прогрессивной исторической перспективе в виде приватизации земли и предприятий».
Стоит добавить, что в этой же логике совершенно предсказуемым шагом был и перехват новым президентом радикально-националистической повестки, предпринятый им после того, как он столкнулся с падением рейтингов. В данном случае Зеленский не просто действовал по принципу «не можешь обезглавить — возглавь»: крен нынешнего президента Украины в сторону национализма — характерный пример того, что принято называть зависимостью от пройденного пути. Лозунги в духе незабвенного «кто не скачет, тот москаль» не уходят в прошлое просто так.
Вместе с тем в книге Ольги Байши фактически отсутствует четкое определение того, чем был Евромайдан в структурно-историческом смысле, поэтому за пределами ее исследования остаются более глубинные механизмы киевских событий почти восьмилетней давности. Если исходить из предположения, что Евромайдан представлял собой городскую революцию, спровоцированную распадом государственных структур, то на первый план анализа, несомненно, должен выйти анализ конфликта элит, лежащего, как правило, в основе таких революций.
Дискурсивный анализ и здесь, несомненно, важен, но он, как представляется, всего лишь посредствующее звено для перехода к более масштабному пониманию событий. Вот только один вопрос, который в книге Байши повисает в воздухе: если противниками «европейского выбора» Украины в специфической подаче киевского майдана была примерно половина населения страны, то почему в начале 2014 года она не смогла точно так же мобилизоваться? Не потому ли, что элиты юга и востока Украины (наиболее показательный образец здесь, конечно же, Донбасс) либо по умолчанию поддерживали Евромайдан, либо решили переждать пик кризиса, чтобы затем примкнуть к победителям, соблюдая свои интересы? Поле дальнейших исследований вполне очевидно — и здесь постмарксистских теорий дискурса, скорее всего, будет недостаточно.