Евгения Некрасова. Сестромам. М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной, 2019
Слово-тянитолкай «сестромам» пошло гулять по Рунету в 2014 году, когда одноименная пьеса Евгении Некрасовой была выдвинута на конкурс молодой драматургии «Любимовка». Через год рассказ, на котором основана пьеса, был опубликован в журнале «Знамя». В общем, на этом история могла бы закончиться: отечественный книжный рынок с трудом переваривает произведения малой и средней формы. Но случилось непредвиденное: в 2018-м роман Евгении Некрасовой «Калечина-Малечина» вошел в шорт-листы премий «НОС», «Национальный бестселлер» и «Большая книга», получила хороший пиар, и издатели встрепенулись — можно не сомневаться, что теперь писательницу будут печатать до тех пор, пока на ее книги сохранится хотя бы минимальный спрос (вот вам ответ на сакраментальный вопрос «зачем вообще нужны эти премии?!»). Удивительно другое: сборник с большим подъемом встретила пресса, обычно тоже предпочитающая романы. Книжные обозреватели отмечают тяготение писательницы к фольклорным мотивам, сравнивают ее стиль со стилем Алексея Ремизова, Андрея Платонова и Павла Пепперштейна, пытаются найти главный объединяющий мотив в рассказах, собранных под этой обложкой, а заодно отмечают атмосферу обыденного ужаса, пронизывающую тексты от начала до конца. Странно, что пока ни разу не прозвучало слово «хоррор» и сравнение со Стивеном Кингом — надо полагать, это дело ближайшего будущего.
Андрей Мягков в обзоре «Сущность красоты» («Российская газета») упоминает книгу «Сестромам» прежде всего как пример нетривиального сборника «малой прозы»:
«В любой уважающий себя книжный список — а наш именно таков — должен обязательно пробраться хотя бы один сборник рассказов. Малую прозу слишком часто клеймят „писательским черновиком”, чтобы не попытаться восстановить справедливость — так что от всей души советуем тем, кто на ярмарке столкнется с книгой „Сестромам” лицом к лицу, просто открыть ее на любой странице и почитать. <...> Хотя кто-то наверняка заведет про фольклорную ремизовскую избыточность и платоновскую косность, у Некрасовой, без сомнения, есть собственный голос. <...> Может быть, не всегда приятное, но необходимое чтение — и отличный пример того, как малая проза умеет говорить о современной нам боли куда более внятно, чем большинство толстых романов».
Михаил Визель в обзоре «5 книг для холодного августа. Выбор шеф-редактора» («Год литературы») напоминает, что автор сборника «Сестромам» далеко не дебютантка, а зрелая рассказчица, не первый год продолжающая классическую литературную традицию:
«„Калечина-Малечина” Евгении Некрасовой произвела на читающую публику мало что не шоковый эффект еще и потому, что она, эта самая публика, восприняла ее как дебютный роман доселе неизвестного автора. Но в действительности небольшому роману предшествовали не только сценарные работы, но и довольно большой корпус рассказов, отчасти поданных на премию „Лицей”, где Евгения в 2017 году, первом году проведения премии, вошла в тройку лауреатов. Вышедшие теперь отдельной книгой эти (и другие) рассказы не только позволяют проследить, „откуда есть пошла” страшная сказка про девочку и кикимору (время для ученых диссертаций по творчеству Некрасовой еще явно впереди), но, что существеннее, вводит в русскую литературу нового оригинального рассказчика, в обоих смыслах слова — мастера занимательной истории (чувствуется сценарная выучка) и мастера короткого литературного рассказа, отзывающегося традициями литературного сказа столетней давности — Ремизова, Замятина, Добычина. А название завершающей книгу фантасмагорической повести — „Несчастливая Москва” — прямо отсылает к Платонову. Хотя содержание ее обращено не к нему, а к нам — сегодняшним...»
Дарья Ефремова в обзоре «Любовь, кура-гриль и мистика в маршрутке» (газета «Культура») сравнивает прозу Некрасовой с «Мифогенной любовью каст» Павла Пепперштейна и зачем-то вспоминает «новый реализм»:
«Яркий дебют Евгении Некрасовой с циклом рассказов „Несчастливая Москва” и романом „Калечина-Малечина” <...> позволил рецензентам сразу же заговорить об авторском почерке. <...> В новом сборнике „Сестромам” автор предлагает не менее впечатляющую литературную игру: как если бы мы проникли в глубину сознания „роковой” и „магически порочной” Оли Мещерской, героини „Легкого дыхания”, и рассмотрели бы ее сквозь смешивающую реальность и саркастический гротеск мифопоэтики Алексея Ремизова, добавив нарастающий градус агонии „Циников” Мариенгофа. <...> Изощренный вкус, страсть к эксперименту, смелое обращение с образами масскульта и фольклорным материалом, а главное, попытка создать мифопоэтику сегодняшнего дня — такая оптика позволяет сравнивать Евгению Некрасову с Павлом Пепперштейном, автором культового постмодернистского романа „Мифогенная любовь каст”. Но если автор „МЛК” намеренно избегает нравственных оценок (одно из ключевых понятий его философского дискурса „диета” — „ди-этическое” созерцание), то Некрасова едва ли стремится к метапозиции. Бесприютность описываемого мира бьет наотмашь. <...> По всем канонам нового реализма персонаж, катящийся по наклонной плоскости, не должен был вызывать сочувствия, но почему-то героям Некрасовой мы сопереживаем...»
Александра Гусева в обзоре «Российская проза: Евгения Некрасова, Владимир Аристов, Стелла Прюдон и Юлия Говорова» («Читаем вместе») называет главной темой «Сестромам» побег, высвобождение из оков:
«Найтись, начаться, выпорхнуть из „маленького, игрушечного адка” и расправить крылья, сродни чудо-птице, — один из ключевых мотивов этого сборника. Впрочем, приблизиться к „всесветной любви” и свободе смогут отнюдь не все. Так, „шагая из души”, главная героиня рассказа „Сестромам” проваливается в безмерную пустоту, в которой нет места „сородственности” — кажется, главного условия для спасения в этом мире. Преодоление разрозненности и возвращение к „материнскому языку”, к истокам <...> становятся будто бы „антидотом” любой из травм; долгожданной ремиссией для тех, кто обвит виной.
Настоянная на фольклорной традиции и повседневной неровной речи, проза Некрасовой представляет собой плотное, однородное „вещество”. Подобно тому, как плетутся заговоры в повести „Присуха”, писательница создает полотно текста: созвучные слова заполняют полости, вторят друг другу и усиливают гипнотический ритм, в котором живут герои...»
Мария Лебедева в рецензии «Не говорят „ад”, говорят „здесь”» («Прочтение»), напротив, главным свойством прозы Евгении Некрасовой считает промежуточность, неопределенность, пограничность:
«Основная черта некрасовского мира — существование на границе, его зыбкая, как во сне, неопределенность и недооформленность. Застывшее в промежуточной стадии потенциально способно быть и тем, и другим, но на деле — неприкаянно болтается на стыке понятий. <...> Мир пограничья, как в сказках и заговорах, утешает себя мнимой конкретикой; то, что искомая игла в яйце, а яйцо в утке, дарует иллюзию достоверности. <...>
Переходя на сказовый, заговорный речитатив, Некрасова использует этот язык вовсе не для того, чтобы увести от реальности и позволить воспринять страшное в более мягкой форме. Это даже не мифологическое переосмысление реалий. Домовые, кикиморы, Гамаюн и иже с ними органично вписались в поломанную реальность (для нечисти есть даже своя социальная сеть, да и вообще вреда от них никакого: черти, и те только лентяйничают — люди все переделали за них). И столь же органично прижилось насилие — по сути своей никак не менее противоестественное, нежели кикимора с чертом...»
Артем Роганов в обзоре «6 книг сезона: какой недетской литературой порадовало нас прошедшее лето» («Хочу читать») рассказывает, как тема обыденного ужаса объединяется в текстах Некрасовой с фольклорными мотивами:
«Рассказы из нового сборника финалистки премии „Большая книга” Евгении Некрасовой объединяет внимание к частной, обыденной жизни людей, где так или иначе проступает тоже обыденный, но тяжелый ужас. <...> Спасением для застигнутых ожившими кошмарами героев чаще всего является бегство и/или чудо. Но даже когда чудо происходит, то воспринимается оно все равно как метафора безумия или отчаянного подвига. Такая иносказательность делает рассказы похожими на мифы, если иметь в виду, что миф — зашифрованная реальность. Помимо людей, мир Евгении Некрасовой населяют едва зримые жестокие боги, милосердие и ярость которых не поддается простой человеческой логике. По сути, это сама природа, Земля — иногда она спасает человека, дает ему лишнюю пару рук, а иногда, напротив, будто мстит за своевольную, злую свободу, как в заглавном рассказе „Сестромам”.
Эффект трагизма малозаметной, частной жизни достигается при этом не столько за счет фольклорно-мифологических мотивов, сколько посредством языка, хотя одно зачастую сливается с другим. Густые метафоры показывают мир, увиденный не совсем с человеческой точки зрения, и в этом смысле Евгению Некрасову, конечно, не зря сравнивают с Платоновым. Подвох такого приема — в малой форме к нему быстро привыкаешь, а потому устаешь. И уже в середине книги начинает казаться, что речь вновь и вновь идет об одной и той же истории, только теперь поданной с другого ракурса. Но каждый рассказ по отдельности — свежее и любопытное слово о человеке не „маленьком”, но в хорошем смысле „среднем”, и, похоже, быть „средним” в наше время действительно страшно...»
Сергей Лебеденко в материале «Книги августа: легкие касания жестко и угрюмо» («Литературно») размышляет, какую роль в прозе Евгении Некрасовой играет фантастический элемент:
«Есть два типа писателей: те, кто пишет об окружающей действительности, и те, кто придумывает свой мир. И долгое время считалось, что первый тип писателей справедливо называть реалистами, а второй — фантастами. Кажется, что на писателя, вводящего в текст фантастический элемент, до сих пор принято смотреть косо: мол, эскапист. Евгения Некрасова еще в недавней „Калечине” доказала, что вводить фантастический элемент в прозу о современности — значит вскрыть ее болевые точки, обратиться к ним лицом, а вовсе не отвернуться.
В сборнике „Сестромам” это сюрреалистическое вскрытие выходит на новый уровень: автор не просто вводит фантастический элемент, а перекраивает саму текстовую реальность так, что ее темные, непроговоренные стороны выходят на передний план отвратительными кадаврами. Самобытный, совершенно поэтический язык Некрасовой, вдохновленный Платоновым и народными быличками и сказаниями, служит не просто созданию настроения и атмосферы рассказов, но и тому, чтобы кадавры в виде домашних насильников, мошенников, бюрократов и просто потерянных людей хотя бы в тексте потерпели поражение.
В результате герои Некрасовой, существа слабые, но свободолюбивые, пробиваются сквозь клаустрофобную, липкую и недружелюбную реальность куда-то на воздух, туда, где их не будет связывать обет молчания или крепкие оковы созависимости...»
Наконец, Егор Михайлов в статье «Потому и страшно: чем похожи рассказы Кристен Рупеньян и Евгении Некрасовой» («Афиша-Daily») сопоставляет сборники двух писательниц и приходит к выводу, что своим успехом проза Некрасовой отчасти обязана российской «актуальной новостной повестке»:
«Некрасова не жалеет читателя, скорее относится к нему с состраданием врача в детской поликлинике: погладит по голове, незаметно отвлечет, а, когда пациент замешкается, тут и шприц с вакциной наготове.
У Рупеньян рассказы про внешних монстров оказываются историями про внутренних (и наоборот) — то же можно сказать и о Некрасовой. В первом же рассказе чувство вины принимает образ вполне материального склизкого червя, обвивающего шею главного героя — метафора лобовая, но писательнице удается с ней справиться. <...>
При этом читать сборник Некрасовой заметно сложнее. Там, где Рупеньян вооружается спасительным черным юмором и фирменной ироничной ухмылкой, Некрасова куда серьезнее и немного сентиментальнее. Ну и место действия, конечно, важно. Помещая действие своих рассказов не в условное пространство, а в узнаваемую Россию 2019 года, Некрасова автоматически связывает их с новостной лентой.
Неудивительно, что лучшим рассказом сборника оказывается притаившийся ближе к концу „Лакшми”. <...> К счастью, героиня рассказа живет в том же полумагическом мире, что и Катя из „Калечины-Малечины” (они перекликаются, например, словом „невыросшие”, которым здесь называют детей). В отсутствие законодательства, которое борется с домашним насилием, ей приходится самой оборонять себя, буквально отращивая новые конечности и превращаясь в многорукую богиню. Так и проза Некрасовой отращивает себе новые конечности, чтобы научиться говорить на темы, о которых в России рассуждать мало кто умеет: домашнее насилие, страх, смерть. Получается книга, которая поможет найти новый язык для их обсуждения».