Катержина Тучкова. Ведуньи из Житковой. М.: Текст, 2021. Перевод с чешского Инны Безруковой
Уже сейчас понятно, что 2021 год вопреки всему — пандемии, политическим конфликтам — станет крайне плодотворным для чешско-русских литературных связей. Главным образом благодаря переводам детской литературы, но не только. Этой весной издательство «Текст» выпустило в русском переводе книгу Катержины Тучковой «Ведуньи из Житковой» — один из самых нашумевших чешских романов прошлого десятилетия.
«Ведуньи из Житковой» («Žítkovské bohyně»), впервые изданные в 2012 году, быстро стали бестселлером. За два года в Чехии было продано больше ста тысяч экземпляров, в 2013 году роман стал самой востребованной книгой в чешских библиотеках, собрал целый букет местных премий и к настоящему времени переведен на 18 языков. Житковая и соседние деревни превратились в туристические достопримечательности, открылся «Музей последней житковской ведуньи».
И читатели, и критики книгу очень ждали: за три года до ее выхода Катержина Тучкова опубликовала дебютный роман «Изгнание Герты Шнирх» («Vyhnání Gerty Schnirch»), вызвавший горячие дискуссии, и всем было интересно, каким будет новое произведение писательницы.
Своей первой книгой Тучкова привлекла внимание к одной из болезненных и замалчиваемых страниц чешской истории — «маршу смерти в Брно». Речь идет о депортации немецкого населения — главным образом, стариков, женщин и детей — из города Брно в ночь с 30 на 31 мая 1945 года; двадцать тысяч человек отправили пешком к австрийской границе, около двух тысяч из них погибли, многие пострадали от жестокости конвоиров. Тему романа «Ведуньи из Житковой» Тучковой подсказал историк Давид Коваржик — якобы сидя с писательницей за кружкой пива.
В удаленном от цивилизации горном регионе Моравские Копанице, расположенном на границе Чехии и Словакии, среди женщин на протяжении веков из поколения в поколение передавалось умение заговаривать бури, предсказывать будущее, целить недуги и помогать в самых разных нуждах. Таких женщин называли ведуньями (bohyně), и последняя представительница этой «профессии» умерла в 2001 году. Хотя о ведуньях знали за пределами Моравских Копаниц и приезжали к ним за помощью или советом, этнографы относительно недавно начали всерьез изучать этот феномен: в 1993 году Дагмар Штепанкова, студентка, а позднее сотрудница Университета имени Масарика в Брно, защитила дипломную работу на тему «Житковские ведуньи: магия в Моравских Копаницах». После этого, уже в 2000-х годах, появились две книги журналиста и фольклориста Иржи Илика, которыми пользовалась и Тучкова при написании романа.
По словам самой писательницы, на изучение житковских ведуний у нее ушло три года. В подготовку входило не только знакомство с имеющейся литературой, но и посещение архивов и общение с местными жителями. В итоге Тучковой удалось создать добротный текст, в котором стирается граница между нон-фикшном и вымыслом. «Хотя в основе этой книги, — пишет Тучкова, — лежат реальные судьбы жительниц Житковой, не все в ней напрямую соответствует действительности. Из уважения к героиням и к чувствам членов их семей, которые и поныне живут в Житковой, Старом Грозенкове и Дриетоме, я сохраняла настоящие имена лишь в отдельных случаях. Ряд судеб и эпизодических историй я приписала другим лицам, а некоторые являются целиком вымышленными».
Впрочем, «Ведуньи из Житковой» — это не балладическое произведение, как можно было бы ожидать, а скорее повествование об исторической травме, упакованное в семейную хронику с акцентом на женскую линию. Тучкова в каком-то смысле чешская Гузель Яхина: ее тоже, пользуясь словами Галины Юзефович, можно назвать народным автором, помогающим обществу осмыслить и принять собственное прошлое.
Главная героиня книги Тучковой — Дора Идесова — относится к роду, где все женщины были ведуньями, но выросла она не в деревне, а в городском доме-интернате. Как и упомянутая выше Дагмар Штепанкова, Дора написала дипломную работу под названием «Житковские ведуньи» и стала ученым-этнографом. Узнав, что имя ее тети Сурмены значится в списке агентов чехословацкой службы безопасности, опубликованном в «Неподцензурной газете», Дора начинает распутывать собственную семейную историю. Она проводит много времени в архивах и постепенно начинает понимать, почему ее тетю упекли в сумасшедший дом и какое отношение к ее семье имеет ведьма по имени Магдалка. Архивные документы занимают в романе значительное место; как пишет в послесловии сама Тучкова, эти документы вымышлены, но опираются на подлинные материалы. В романе цитируются научные работы и газетные статьи, посвященные ведуньям, причем в чешском оригинале по сравнению с русским переводом иллюзия достоверности гораздо сильнее: тексты газетных статей там приводятся в виде фотографий, то есть в отсканированном виде, а шрифт, которым набраны «архивные» материалы, гораздо больше напоминает машинописный.
Но не нужно думать, что все эти подлинные материалы и псевдодокументы усложняют восприятие романа — напротив, даже подробно описывая дни, которые Дора проводит в архивах, Тучкова выстраивает свой текст по принципу сериала, завершая каждую главу так, чтобы сохранялась интрига. При этом работа читателя в общем сводится к тому, чтобы удержать в памяти многочисленные имена ведуний и сложить из кусочков, относящихся к разному времени, единый пазл, не растеряв их к финалу романа. В остальном все лежит на поверхности, не остается никаких недоговоренностей, и даже родовое проклятие, настигающее Дору, имеет вполне определенного исполнителя.
Несмотря на то, что Дора присутствует в тексте больше остальных персонажей, автор держит от нее читателя на расстоянии. Про Дору вроде бы известно многое, в том числе про ее сложные взаимоотношения с отцом, с другими мужчинами, с любовницей, но Тучкова как будто бы просто ненадолго приоткрывает потайные дверцы в душе своей героини, ни на секунду не забывая о главной ее функции — обеспечивать повествовательную мотивировку. Без Доры роман бы рассыпался, но при этом самой Доры в нем не хватает, с ней не успеваешь отождествиться или хотя бы просто установить эмоциональную связь. Автор как будто сознательно не дает Доре слишком много воли, чтобы та по примеру пушкинской Татьяны не выкинула никакой штуки, не нарушила заранее продуманную схему романа.
Тучковой важнее было показать, как судьбы ведуний, подчас трагические, сплетаются в единую историю. Она упоминает о том, что их в XVII веке обвиняли в сношениях с дьяволом и даже казнили, рассказывает о том, как в начале ХХ века священник Йозеф Гофер фактически объявил ведуньям войну, но все-таки основной фокус ее внимания приходится на 1940–1970-е годы. Тучкова пишет об интересе к житковским ведуньям со стороны нацистов и о преследованиях ведуний коммунистами, то есть фактически в унисон с другими чешскими авторами (скажем, другой народной писательницей Аленой Морнштайновой) рассказывает о судьбе нескольких семей во времена немецкой, а затем советской оккупации Чехословакии, в очередной раз ковыряя историческую травму, правда, немного с другого боку. Тут самое время вспомнить польского богемиста, переводчика и писателя Александра Качоровского, который (конечно, упрощая реальную ситуацию) как-то сказал, что современную польскую литературу интересует то, что происходит в последние тридцать лет, а вот чешская литература живет тем, что происходило тридцать лет назад и раньше.
Парадоксально, но именно возвращаясь к исторической травме Тучкова дальше всего отходит от исторической правды. Исследователи, рассказывающие о житковских ведуньях в документальной передаче Чешского телевидения, утверждают, что во второй половине ХХ века ведуньи не попадали в психиатрические лечебницы, они умирали у себя дома и ненасильственной смертью, что исчезновение их традиции было постепенным и связано оно не с вмешательством коммунистов, а скорее с приходом цивилизации в глухие деревни. «Как у нас исчезли представители традиционных ремесел — лудильщики, ножовщики, ушивальники, — так исчез и институт житковских ведуний, практиковавших народную магию», — считает Дагмар Штепанкова, ныне носящая фамилию Пинтиржова.
Тучкова в своем романе приводит письмо, якобы адресованное немецкому исследователю житковских ведуний Фридриху Фердинанду Норфолку:
«Единственное, чем мне удалось поднять настроение рейхсфюрера, был подробный отчет о твоих исследованиях в Альт Грозенкау. Его реакция заставила меня изменить намерение любой ценой привезти Магдалок сюда. Пока мы можем поступить иначе. Он хочет с ними познакомиться, и как можно скорее. Я сообщил ему о твоих опасениях — что недопустимо выдергивать этих женщин из их привычной среды, — и он, как ни странно, принял это как должное и даже произнес фразу о том, что сверхъестественные явления происходят лишь в определенных местах, в которых скапливается особая энергия».
Роман о житковских ведуньях при переносе из чешской языковой среды в русскую практически не утратил своей силы, если не считать слегка расплескавшейся иллюзии достоверности. И дело тут как в узнаваемости литературных ходов, так и в виртуозном умении переводчицы передать многообразие авторской интонации.