Клиффорд Гирц. Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог. М.: Новое литературное обозрение, 2020. Перевод с английского Андрея Корбута
Гирц описывает свой сорокалетний опыт работы в марроканском городе Сефру и индонезийском Паре не с точки зрения политики, экономики, традиций или религии, хотя названия шести глав — «Города», «Страны», «Культуры», «Гегемонии», «Дисциплины» и «Современности» — как будто предполагают, что книга поделена на соответствующие темы. Гирц прекрасно осознает, что точно так же, как менялась, скажем, политическая обстановка в изучаемой стране и конкретном городе, менялась и сама антропология, а вместе с ней и антрополог, который принадлежит к определенной культуре.
Гирц использует в книге свой знаменитый метод «насыщенного повествования», который предполагает описание частных случаев и практик, помещенных в широкий социальный контекст, и возращение к ним в разные годы, чтобы постфактум интерпретировать их взаимосвязи. Автор много пишет о том, как разные общественные слои трансформировались политически, экономически, религиозно и социально, что привело к переходу Индонезии и Марокко от колониальной зависимости к тому, что они представляют собой сейчас — не самые благоустроенные, но и не самые отсталые страны, типичные середняки по мировой шкале развитости. В то же время примечательно, что Гирц не пытается навесить удобный ярлык и назвать эти общества, например, постколониальными или полупериферийными.
«Для объяснения перемен, произошедших в моих городах, в моей профессии, в моем мире и во мне самом, мне не нужны сюжетное повествование, измерение, вспоминание или структурная прогрессия и определенно не нужны графики — хотя все это можно использовать (наравне с моделями и теориями), чтобы очертить рамки и определить предмет обсуждения. Нужно показать, каким образом конкретные события и уникальные случаи (встреча здесь, обстоятельство там) можно связать со множеством фактов и батареей интерпретаций, чтобы дать почувствовать, как обстоят, обстояли и, вероятно, будут обстоять дела. Кажется, Нортроп Фрай сказал, что миф описывает не то, что случилось, а то, что случается. Такова во многом и наука (по крайней мере социальная наука), разве что ее описания претендуют на более твердые основания и здравые суждения и время от времени — на некоторую беспристрастность», — объясняет свой метод автор.
В одной из самых интересных глав книги — «Гегемонии» — Гирц описывает процесс поиска своего места в мире двух государств, получивших независимость в 1950-е годы. Тогда же, в послевоенные годы, изменилось и понимание того, что такое антропология и как антрополог должен работать: нет больше того типажа исследователя, работающего в пробковом шлеме где-то вдалеке от цивилизации со «своим» народом (тем, который он изучает). Теперь в самых глухих уголках Земли есть свои исследователи, а само изучаемое общество неминуемо вписано в общемировой контекст — похожие интуиции тогда же появились и у сверстника Гирца, молодого африканиста Иммануила Валлерстайна, который позже разработает на их основе свой знаменитый мир-системный анализ. Гирц уверен, что «перемещение антропологов в общества, гораздо больше влияющие на поток мировой истории, и миграция в этот поток более периферийных обществ, на которых западные исследователи раньше концентрировались „в поисках первобытного” — и то и другое произошло в результате политической перегруппировки после Второй мировой войны, — изменили не только то, что мы изучаем, или даже то, как мы это изучаем. Они изменили среду, в которой мы существуем».
Глава о гегемониях начинается с описания разговора Гирца с жителями Бали в 1957 году о том, что СССР запустили первый спутник Земли: «Выражая жестами почтение, он говорит так тихо, что я его едва слышу: „Пожалуйста, простите нас, отец [мне тридцать один, ему где-то от пятидесяти до восьмидесяти], но у нас есть вопрос, который мы хотим задать. „Эр-эр-и” [государственное радио] говорит, что русские отправили на небо луну. Но „Эр-эр-и“ управляется правительством, поэтому мы не уверены. Это правда?” Я говорю (мой источник — Всемирная служба „Би-би-си”, доверие к которой у меня абсолютное: я рассчитываю, что она скажет мне, когда надо будет бежать): „Да, они это сделали. Она сейчас там, вращается вокруг Земли”. После этого разные люди кивают друг другу и говорят: „Если американец подтверждает, что русские сделали это, значит, так и есть”».
К этой истории Гирц дает очень короткий комментарий: «Эмпиризм в действии. Профессионально осуществленная межкультурная коммуникация. Холодная война в реальном времени». Тут стоит напомнить, чем был 1957 год в истории Индонезии: именно в этот год президент Сукарно закончил игры в демократию и объявил в стране военное положение, после чего его отношения с Западом стали портиться, а дружба с Советским Союзом, напротив, укреплялась — запуск советского спутника совпал с переломом в той траектории, по которой Индонезия двигалась в холодной войне.
Далее Гирц рассказывает уже о своей встрече с пашой города Ксар-эль-Кебир в Марокко, близ Танжера, случившейся в 1964 году. Этот человек по имени Хасан был главным посредником между марокканской монархией и американцами, когда те обосновались в Пор-Лиотэ/Кенитре в 1942 году. Хасан рассказал антропологу совершенно бытовую историю про свою американскую жену, которую он отбил у американского лейтенанта, служившего на флоте в Пор-Лиотэ, что очень не понравилось французам (Марокко тогда еще находилось под протекторатом Франции).
Что же в этой истории увидел ученый? «Эта культурная эхо-камера, где vieux Maroc [старое Марокко] (испанский, французский, английский и en passant [между прочим] американский империализмы, борьба за независимость, национализм) и jeune Maroc [молодое Марокко] (социальный и сексуальный космополитизм, религиозная и политическая закрытость, мужской нарциссизм ближневосточного стиля, женский авантюризм евро-американского стиля) собираются в историю со слабым сюжетом и еще более слабой моралью, оставляет — по крайней мере у меня — чувство, что мне рассказали очень много чрезвычайно важного, но без всякой уверенности в том, о чем идет речь и почему это нужно сейчас рассказывать мне — случайно заглянувшему автомобилисту, непонятно зачем оказавшемуся здесь. Прошлое и настоящее. Восток и Запад. Я и Другой. Желание и Господство. По выражению Гофмансталя, как много мы говорим, говоря „вечер”».
В этой же главе приведено много других, совершенно разных историй, встреч и анекдотов, которые наблюдал или в которых участвовал автор в разные годы на протяжении десятилетий. Разумеется, при чтении книги Гирца будут вспоминаться и другие европейские антропологи и социологи, работавшие в то же время в тех же регионах. Например, Бенедикт Андерсон, написавший свои «Воображаемые сообщества» главным образом на индонезийском материала, и Пьер Бурдьё, ворвавшийся во французскую науку с работами о традиционных обществах Магриба — широких контекстов у книги Гирца предостаточно. Какие же выводы сделал он сам из всего этого экзотического материала?
Клиффорд Джеймс Гирц
Фото: Herman Landshoff, https://www.ias.edu/
Быть антропологом, изучающим общества в странах, только что получивших независимость, и одновременно являться гражданином сверхдержавы, для Гирца означает потерять возможность быть «культурно незаметным»: «Проведенное мной сравнение между Индонезией и Марокко как независимыми единицами, с которыми поочередно сталкивается некий обобщенный приезжий, оказавшийся там по стечению обстоятельств, гораздо сложнее, чем я его представил. Существует третий элемент, который я пока не вводил: большой мир, который подтолкнул меня к ним. А их — подтолкнул ко мне: с момента обретения независимости (Индонезией в 1950 году, Марокко в 1956-м) обе страны решительно боролись за присоединение к этому большому миру».
Послевоенное время, считает Гирц, раздвоило жизнь антрополога: с одной стороны, исследователь остался безмолвным наблюдателем, но, с другой стороны, он играет свою ограниченную, но все же роль среди течений мировой политики и борьбы за гегемонию.
«В столь напористых, самоуверенных и порой амбициозных странах, как Индонезия и Марокко, проявления этой борьбы, как должно быть ясно из моих небольших рассказов, обнаруживаются практически повсюду. Спутники, иностранные базы, дипломатические авантюры, международные конференции, миссии по оказанию помощи и культурные обмены не представляют собой что-то внешнее по отношению к тому, что антрополог видит перед собой на Бали или в Ачехе, в Марракеше или на Среднем Атласе; они составной элемент всего этого. Можно попытаться изолировать себя от космополитических проблем и сосредоточить свой интерес на герметичных контекстах. Но проблемы не исчезнут. Контексты взрываются».
Гирц отмечает, что до сих пор не оценено значение перестройки глобальных отношений власти, торговых потоков и культурных связей, вызванной деколонизацией Азии и Африки между концом сороковых и началом восьмидесятых. Именно в это время Марокко и Индонезия вышли в новом качестве на мировую арену, как и многие другие страны Африки и Азии, что и стало, по мнению Гирца, настоящей революцией в мировой истории. Для них мировые события выглядели по-другому, чем для тех, кто уже давно был на мировой сцене: «Напряженные отношения, маневры и кризисы великих держав сказывались практически на всем, связывая местечковые конфликты с более крупными интересами, которые не делали их менее местечковыми».
Для Гирца этнографическая антропология — это попытка реконструировать неуловимое по тем свежим следам, которое оно оставило буквально вчера. Отсюда и название книги — «Постфактум», то есть «после факта»:
«„Постфактум” — это двойной каламбур, два метафорических сдвига буквального значения. Буквально этот термин обозначает поиск фактов, чем я, разумеется, здесь „фактически” и занимался. При первом сдвиге он обозначает интерпретацию ex post — основной (возможно, единственный) способ работать с проживаемыми вперед и понимаемыми назад феноменами, с которыми обречены иметь дело антропологи. При втором (еще более проблемном) сдвиге он обозначает постпозитивистскую критику эмпирического реализма, отход от простых корреспондентных теорий истины и знания, который делает сам термин „факт” щекотливым вопросом. Когда столь долго ищешь среди столь разных людей и в столь разные времена, это не приносит ни особой уверенности в себе, ни чувства завершенности, ни даже ощущения, что понимаешь, что именно ищешь. Но это отличный — интересный, волнующий, плодотворный и увлекательный — способ прожить жизнь».