Шейла Фицпатрик. Команда Сталина. Годы опасной жизни в советской политике. М.: Издательство Института Гайдара, 2021. Перевод с английского Екатерины Варгиной. Содержание
И нашим и вашим
В России уже довольно давно если не совсем общим местом, то предметом широкого консенсуса стало представление о том, что на Западе о России и русской истории ничего хорошего не пишут. Это, конечно, не совсем так.
Во-первых, Запад бывает разный — левый, либеральный, консервативный, постидеологический. В политическом плане нам от этого зачастую не легче, но в плане интеллектуальном зарубежный разнобой кое-какую роль играет.
Во-вторых, объем и размах западной научной и публицистической работы таков, что просто по закону больших чисел периодически что-то стоящее или даже замечательное должно появляться.
В-третьих, если говорить про западный интеллектуальный мейнстрим, поощряемый мейнстримом политическим, то с эпохи холодной войны, а то и с более ранних времен, установилось не всегда видимое, но вполне существенное разделение русистики на пропагандистскую и аналитическую. Условно говоря, пропагандистская рассказывает о том, почему Россию (или любого другого соперника) необходимо победить, аналитики же размышляют и пытаются понять, как и за счет чего ее победить. Поэтому в Америке выходили как бы научные по форме, но тенденциозные и нагруженные штампами труды Ричарда Пайпса — и одновременно весьма достойные и глубокие книги вроде «Иконы и топора» Джеймса Биллингтона, лишенные, конечно, пометки «для служебного пользования», но по факту предназначенные узкому кругу читателей. Хотя в последнее время уровень западной и конкретно американской аналитики по российской тематике явно упал, границы между аналитикой и пропагандой если не стерлись, то размылись, в результате люди часто начинают бояться ими же нарисованных страшилок.
В-четвертых, не надо отбрасывать такой по нашим временам дефицитный и все же значимый фактор, как банальная объективность.
Наконец, и это тесно связано с предыдущим пунктом, большое видится на расстоянии, причем не только в хронологическом, но и в географическом смысле. Поэтому периодически случаются занятные и приятные эпизоды вроде книги американского историка Роберта Макмастера о Николае Данилевском, вышедшей в середине 1960-х и снявшей с автора «России и Европы» обвинения в присвоении идей немца Генриха Рюккерта. А ведь в России за предыдущее столетие толком опровергнуть эти обидные домыслы так никто и не удосужился. Правда, попутно Макмастер обвешал Данилевского уже собственными обвинениями в тоталитарном строе мысли и физиологическом антизападничестве — для баланса, наверное.
Именно эти соображения стоит иметь в виду, приступая к чтению последней на данный момент большой работы Шейлы Фицпатрик, которая уже прекрасно известна в России по таким книгам, как двухтомник «Социальная история Советской России в 30-е годы» («Сталинские крестьяне. Деревня» и «Повседневный сталинизм. Город»), «Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России XX века» и «Русская революция».
Либералы-западники обязательно прочтут «О команде Сталина» потому, что ее автор — западный ученый, и притом именитый. Собственно, для этого слоя как раз не стоит вопрос о том, выходят ли на Западе объективные книги о России — только там, по их мнению, они и выходят: записной западник скорее задастся вопросом о том, выходят ли в России объективные книги о ней.
Национал-консерватору антисоветского разлива должен быть близок весьма критический по отношению к СССР тон предыдущих книг и высказываний Фицпатрик, причем касательно не только сталинского, но, например, и брежневского периода. Здесь у консерватора появляется точка схождения с либералами. Но есть важный нюанс: консервативный антисоветчик как раз против смешения советского периода со всей российской историей и национальной психологией, для него период 1917–1991 годов — это отклонение или вообще полный уход с естественного пути государственного развития. Фицпатрик, однако, не тот антисоветчик, который обязательно русофоб: она с определенной симпатией относится к нашей стране как к таковой — безотносительно режима, правящего в конкретный момент.
Носителю же левых и/или сталинистских взглядов (это далеко не всегда совпадающие типажи) книга понравится именно исходя из того, что сказано о Фицпатрик выше. Он сможет читать труд о сталинской команде, периодически удовлетворенно отмечая: вот видите, если уж такой автор говорит...
Эпоха на фоне портретов
Нет, это отнюдь не значит, что «О команде Сталина» — труд апологетический, даже если употреблять слово «апология» в его изначальном значении (не восхваление, как сейчас, а защита от нападок). У Фицпатрик находится много суровых слов в адрес «вождя народов», его команды и их решений в годы репрессий, голода, военных испытаний. Но в то же время она пытается объяснить и рационализировать их поступки, отбросив эмоции и включив тот самый многократно обруганный в СССР «буржуазный объективизм».
Например, в предисловии автор предлагает тем, кому не по душе нейтральный термин «команда», мысленно заменять его на любой другой, негативный и эмоционально окрашенный: банда, шайка — как угодно, если так легче. Главное, чтобы это помогало читать без гнева и пристрастия, точно так же, как самой Фицпатрик эта установка помогала писать. «Работа историка отличается от работы прокурора или, если хотите, адвоката. Первая задача историка состоит в том, чтобы попытаться понять смысл вещей, а это не то же самое, что обвинение или защита», — обозначает она свой подход к материалу.
Французская школа «Анналов» некогда произвела переворот в исторической науке, поставив в центр внимания не гениев, великих деятелей и непосредственных авторов эпохальных событий и решений, а повседневность, среднего человека, его мышление и взаимоотношения с другими «средними» людьми. Можно сказать, что Фицпатрик демонстрирует подход «Анналов» под несколько иным углом. Она рассматривает сталинскую эпоху через личности госдеятелей, но важнейшим аспектом для нее являются их личные особенности, фобии, симпатии, «технико-тактические характеристики», а главное — повседневные отношения между собой, со своими семьями и семьями коллег. При этом повествование не скатывается в популярную у нас начиная с рубежа восьмидесятых и девяностых «клубничку». Ту, что про «кремлевских жен» и сладострастного насильника-развратника Берию. Книга Фицпатрик — это все-таки историческая социология, а не политическая чернуха и бытовуха. Сталинская эпоха предстает на фоне портретов, а не портреты рисуются на фоне эпохи.
Репутация Фицпатрик и ее приемлемость для самых разных групп читателей позволяет американской исследовательнице без опасения обращаться к весьма щекотливым темам. Например, к национальному вопросу в годы революции, Гражданской войны и в последующие периоды. Национал-консервативный антисоветчик зачастую считает, что революцию сделали инородцы, причем и дальше их роль продолжала оставаться сперва определяющей, а потом — крайне значительной. Сталинист полагает, что инородцы действительно были на коне, и это плохо, но в 1930-е их укротили, и это хорошо. Либерал уверен, что касаться национального вопроса вообще и по теме революции в частности — удел фашистов и черносотенцев. Но если все же его касаться, то инородцы действительно вершили раннесоветскую историю, и это хорошо, а в 1930-е их действительно потеснили, в том числе через репрессии, — и это ужасно.
Для Фицпатрик это не прекрасно и не ужасно. Такой феномен имел место, и это просто факт. Она сообщает, что «по сравнению с другими в команде Сталина было меньше интеллектуалов, космополитов, евреев и бывших эмигрантов, больше бывших рабочих и русских, а также значительное число выходцев с Кавказа. Пролетарский, а также русский характер команды был важен для ее легитимности. Полемизируя с Троцким, Молотов хвастался „настоящими русскими” пролетариями своей команды, такими как Калинин, Ворошилов и Томский, явно противопоставляя их еврейской интеллигенции... Рыков стоял во главе правительства, Томский возглавлял профсоюзы, Бухарин — Коминтерн (а также редакцию „Правды”); кроме того, все трое были этническими русскими, что было полезно с точки зрения общественного мнения... Молотов никогда до конца не понимал, почему Сталин отказался тогда принять ленинскую мантию: возможно, он хотел сохранить видимость разделения партии и правительства или думал, что правительство должен возглавлять русский». На страницах книги регулярно подчеркивается русскость Молотова, Куйбышева, Андреева, Кирова, Маленкова, Ворошилова (про Климента Ефремовича еще и говорится, что он донбасский русский — символический штрих в нашу эпоху российского беспамятства и украинской ложной памяти о прошлом Донбасса).
В то же время упоминается и о том, что у многих из перечисленных товарищей жены были еврейками, но без нездорового интереса к этой теме. Спокойствие вообще характерно для стиля Фицпатрик, и национальный вопрос не исключение. Говоря, к примеру, о Емельяне Ярославском, она не ставит рядом в скобочках многозначительное «Губельман» — видимо, не считая это значимым. И вправду, можно подумать, что без этих скобочек председатель Союза воинствующих безбожников становится менее одиозной личностью. А упоминая наркома земледелия Яковлева, Фицпатрик мимоходом указывает на его еврейское происхождение, но без продолжения и углубления, хотя в яковлевском случае этнопсихологические особенности играли довольно заметную роль: он, скажем, не совсем понимал русского обычая обращаться к человеку по имени-отчеству.
Точно так же, без гнева и пристрастия, автор ищет, находит и описывает причины подозрительности Сталина по отношению к Западу, его стремления к форсированной индустриализации и милитаризации страны вкупе с убежденностью в неизбежности всемирной бойни. Впрочем, искать особо и не надо, всё на поверхности — дело в опыте Гражданской войны и международной обстановке 1930-х, дававшей пищу для самых мрачных и в итоге сбывшихся прогнозов. При этом отторжение и боязнь Запада сочетались с пиететом по отношению к нему, местами полуосознанным, местами осознанным, но скрываемым, а иногда и вырывавшимся наружу: «Хотя команда Сталина внушала народу чувство превосходства над Западом, в этом был и оттенок низкопоклонства. Или, как говорили они сами, культурный человек должен знать основные европейские языки, и члены команды не только рекомендовали это народу, но и к себе предъявляли такие же требования. Если какое-то низкопоклонство и присутствовало, Сталин старался этого не показывать».
Самой же уважаемой западной страной были Соединенные Штаты: «Хотя США и были капиталистическими, но не были упадочническими и кастовыми, как Европа, и с точки зрения технологического прогресса это был мировой лидер. Сталин мог с некоторой теплотой говорить об американском ноу хау и предпринимательском духе, рекомендуя их как образец для подражания». Подробно описывается и такой известный сюжет, как улучшение международной репутации СССР за счет приглашения в гости известных западных деятелей культуры и властителей дум.
Вот еще несколько любопытных наблюдений и оценок Фицпатрик о ключевых фигурах советской элиты описываемого ей периода.
«Всесоюзный староста» Михаил Калинин «в дебатах 1920-x годов был в целом умеренным и взял на себя роль защитника крестьянских интересов, что было аномалией в „пролетарской” партии, подозревавшей крестьян в буржуазных корыстных инстинктах».
Отец советского пищепрома Анастас Микоян «оставался главным партийным специалистом по внутренней и внешней торговле в течение сорока лет; с течением времени стало казаться естественным, что он, как хитрый армянин, должен уметь торговать».
Троцкий «не стеснялся выражать свое мнение и переходить на личности; в мае он и Молотов сорвались на крик, разъяренный Молотов назвал его «инсинуатором по природе» — странное, книжное слово, используя которое, Молотов, возможно, хотел показать Троцкому, что он тоже был образованным человеком.
Хрущев, «впервые столкнувшийся со Сталиным в качестве молодого украинского делегата на партийных съездах в Москве в середине 1920-x годов, был поражен его приверженностью партийному единству и относительно терпимым подходом к действиям оппонентов. Этот стиль выгодно отличался от пронзительного полемического стиля оппозиции; Хрущев считал, что Сталин — „демократический человек”».
Орджоникидзе, выдающийся организатор промышленности, согласно оценке Фицпатрик, воплощал собой советскую версию предпринимательского духа — «умелый, рискованный, яркий стиль»: «Лидерство такого рода включало в себя способность к энергичной и эффективной защите своих ведомственных интересов (фабрика, отрасль промышленности, промышленный наркомат), способность включать их в бесконечно оспариваемые списки приоритетов, которые имели в Советском Союзе решающее значение при распределении товаров. Орджоникидзе олицетворял это качество, и во многом благодаря его динамичному руководству советская промышленность так бурно развивалась в первой половине 1930-x годов».
Играющий тренер
В целом же, констатирует Фицпатрик, «в годы первой пятилетки члены команды работали со сверхчеловеческой энергией. Они колесили по всей стране, боролись, посылали в Москву ежедневные отчеты о коллективизации и индустриализации. Такой бурной деятельности не было со времен Гражданской войны».
Есть в книге и другие любопытные тезисы, например, о внутреннем разделении верхушки большевиков по признаку происхождения — дворянского или простонародного. В сталинском кругу, утверждает Фицпатрик, имел место «разрыв с традицией ленинской команды, где на „ты” обращались значительно реже, особенно в отношении Ленина: ни один из его товарищей, кажется, не обращался к нему на „ты” в деловой переписке, ни он к ним. Но Ленин был старше и принадлежал к более высокому социальному классу, чем сталинская команда».
Есть ли у книги Фицпатрик какая-то скрепляющая исследовательская гипотеза? Она заключается в самом названии. Соратники Сталина были не серыми мышками и не безропотными запуганными исполнителями, а достаточно яркими и сильными личностями, они обладали разными талантами и достоинствами и вместе составляли команду. Да, с безоговорочным лидером, капитаном, самым звездным игроком и одновременно играющим тренером — данное сравнение («играющий тренер») прямо используется автором. Но все-таки роль командного духа и командной игры была достаточно велика, и сокомандникам периодически удавалось скорректировать или вообще поменять мнение капитана, убедить его не тянуть игровое одеяло исключительно на себя. Имелся в команде, помимо неизбежных интриг, и достаточный уровень внутренней сплоченности. Он позволял порой коллективно саботировать опалу отдельных членов и оставлять их в игре.
То, что коллективу удалось подхватить руководство в момент потери Сталиным дееспособности и вместе со страной без больших потрясений пройти отрезок после его смерти, говорит о том, что команда на самом деле была, и довольно неплохая. То, что она с ломками и кризисами через несколько лет рассыпалась, говорит о том, что капитан в среднесрочной перспективе оказался незаменимым. Впрочем, после еще нескольких лет хрущевского авторитаризма модель «команда и ее лидер, несомненный, но все же первый среди равных» уже в более мягкой исторической обстановке возродилась вокруг Брежнева. Это дает Фицпатрик основания утверждать, что такую модель в принципе можно рассматривать как осевую для советской эпохи.
_________________
Содержание
