Сергей и Павел Павленко. Сотрудники. Опыт социологического анализа современной российской полиции. Москва: Фонд поддержки социальных исследований «Хамовники»; Common Place, 2021. Cодержание
Разочарованы будут те, кто ждут публицистически хлесткого расследования, которое можно растащить на афоризмы — в духе тех, что периодически выпускает Институт проблем правоприменения при Европейском Университете в Санкт-Петербурге. Сергей и Павел Павленко написали не больше, но и не меньше, чем добротный отчет по социологическому исследованию — а изучали они сотрудников правоохранительных органов, прежде всего их экономические и хозяйственные повадки.
Восприятию размеренного материала не способствуют отсутствие внятного предисловия (вступительный текст Симона Кордонского не столько ориентирует, сколько интригует) и верстка, где страницы интервью с информантами чередуются со страницами аналитики. Однако же тех, кто даст себе труд вчитаться, ждут крайне интересные наблюдения.
Например, исследователи показывают, что чем активнее правоохранители вовлечены в неформальную экономику, тем чаще местные жители вооружаются для самообороны. В свою очередь рост вовлеченности полицейских в теневой бизнес связан с повышенными вложениями государства в «жандармов» — эшников и росгвардейцев. Всем хочется кушать.
«— Расскажите, пожалуйста, какие ассоциации у вас возникают со словом „полиция“? Вот какие представления?
— Вот даже не знаю, как сказать. Особого торжества нету. <...> Раньше была милиция, да, раньше вот идешь, я была молодая, идешь, идет милиционер, и чувствуешь, что это защита. А сейчас идешь и боишься. Вот весь вопрос».
Филипп Мойзер. Жилищное строительство в СССР 1955 — 1985. Архитектура хрущевского и брежневского времени. Берлин: DOM Publishers, 2021. Перевод с немецкого Д. Хмельницкого, Д. Задорина. Содержание
К хрущевкам принято относиться с легкой брезгливостью, но не только по этой причине хрущевско-брежневский период остается относительной лакуной в истории архитектуры XX века. Лакуной тем более странной, что программа строительства массового жилья, запущенная Хрущевым, остается крупнейшей в истории человечества. По сей день свыше 170 миллионов человек на территории бывшего Советского Союза живут в зданиях промышленного изготовления, возведенных в рамках этой программы
Долгожданное (дополненное!) издание на русском работы Филиппа Мойзера этот пробел в известной степени ликвидирует. Работа снабжена уникальными иллюстрациями.
Немецкий архитектор и исследователь советского модернизма решает три основные задачи. Во-первых, разбирает индустриальное строительство в СССР с различных перспектив — от теоретического контекста до отражения в массовой культуре. Во-вторых, подступается к сложной проблеме распутывания классификации советских проектов и выделяет десять базовых параметров типового жилья. В-третьих, рассматривает реализацию проектов в «парадигмальных» городах: Москве, Ленинграде, Ташкенте.
Издание, безусловно, специализированное, но общечеловеческой важности.
«Даже в отношении этажности царил диктат экономии: „Примерно одинаковой может быть стоимость жилой площади в односекционном и многосекционном доме только в том случае, если в многосекционном доме разместить четыре квартиры в секции, а в односекционном — не менее восьми“».
Михаил Ефимов, Джеральд Смит. Святополк-Мирский. Москва: Молодая гвардия, 2021. Cодержание
Имя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского (1890—1939) лучше известно в англоязычном мире, чем на родине. Дело в том, что в эмиграции критик и литературовед написал на английском «Историю русской литературы», которая до сих пор остается точкой входа в наш канон для англофонов. Благодаря этому обстоятельству авторов у книги два: английский русист Джеральд Смит не сочинил для издания ни строчки, однако его биография Мирского, выпущенная в 1990-х, столь значительна, что выборгский филолог Михаил Ефимов в огромной степени на нее опирается.
В страстном и пристрастном изложении Ефимова жизнь Мирского предстает трагедией, какой, по всей видимости она и была. Покинув Россию в годы Гражданской войны, литературовед увлекается евразийством, сближается с позициями сменовеховцев, начинает симпатизировать «красной империи». Затем завязывает общение с Горьким, вступает в британскую компартию, а в 1932-м и вовсе возвращается (несмотря на доходящий до карикатурности антисоветизм биографа, это важная книга для понимания внутреннего мира тех, кто вернулся).
В Советской России Мирский «стал писать длинно и по временам скучно», а также «жаргон „марксистского литературоведения“ усвоил с подозрительной быстротой». Развязка не заставила себя ждать: в 1939-м «имперский герой» погибает на Колыме, проклиная себя за возвращение в страну, где опоздал родиться — по версии Ефимова — на сто лет.
«Мирский — это такой захватчик, налетчик, который демонстрирует свой новенький импортный коммунизм тем, кто вынес на своей шкуре все тягты строительства мира — и все еще верит в этот новый.
Для Тынянова и Чуковского на это неофитство Мирского противно смотреть».
Лейс Кейпул. К югу от водокачки. Санкт-Петербург: because АКТ, 2021. Перевод с английского И. Федотова
Лес Кейпул известен публике как вокалист и виртуозный бас-гитарист американской группы Primus, играющей фанк-метал; как говорится, у каждого свои недостатки. В своей прозе музыкант также не чурается экстравагантных техник исполнения.
Писатель грубыми стежками сшивает семейный конфликт с социальной проблематикой. «К югу от водокачки» — это история двух братьев из приморского городка Эль-Собранте, малой родины самого Клейпула. Один брат сумел уехать в Беркли, стал нормальным левачком, другой остался в захолустье и подсел на метамфетамин. Братья встречаются, едут на морскую рыбалку, рыбалка оборачивается не самым лучшим образом.
Автор пишет по-хантертомпсоновски нагло, по-хемингуевски емко, текст залит галлюцинаторным калифорнийским солнцем и напоминает фильм Филипа Ридли (дебютная повесть Кейпула и выросла из киносценария). Это атмосферная книга, если считать атмосферой эффект, когда «осадочек остается».
«Эрл залез рукой в холодильник, достал бутылку пива, открыл ее и протянул брату. Эд взял пиво трясущимися руками, приложил горлышко к губам и один за другим сделал три жадных глотка. Он сидел, молча глядя на тело.
— Нужно что-то сделать с зубами, — изможденно проговорил Эд и снова приложился к бутылке».
Василий Розанов. Итальянские впечатления. С комментариями Аркадия Ипполитова. Санкт-Петербург: Красный пароход, 2021. Содержание
В основе книги, впервые изданной в 1909 году, лежат очерки, которые мыслитель подготовил по итогам двух (из трех имевших место в его жизни) поездок за рубеж — в 1901—1905 годах Розанов прокатился по Италии, Германии и Швейцарии. Современники ценили эти записки за «импрессионизм» и умение различить в чужом родное: если Василий Васильевич гуляет по Риму, то грезит Костромой, если наблюдает работы Микеланджело, то перед души зерцалом проплывает Акакий Акакиевич.
За это же Павел Муратов, автор других культовых итальянских рефлексий («Образы Италии»), попрекал Розанова, дескать, это не впечатления, а «мысли по поводу»: «В последних строках очерка „Пестум“ В. В. Розанов пишет: „Да, забыл добавить“. Это „забыл добавить“ хочется сказать обо всей книге». Кроме того, пеняет Муратов, в качестве предмета для рассуждений путешественник выбирает достопримечательности самоочевидные, соответствующие рекомендациям самого банального путеводителя. И с этой критикой трудно не согласиться.
Однако стоит учесть, что пресловутая манера «забыл добавить», уклончивая, вихляющая по огородам тактика речи составляет саму суть розановского метода непрямого схватывания объекта рассуждения. Самоочевидность достопримечательностей объясняется не только юродивым намерением быть заурядным, не только эгоцентричностью Розанова как мыслителя, чья способность производить суждения не слишком зависит от внешних раздражителей. Архетипичность этих раздражителей соответствует масштабу сквозной темы: в конечном счете это афористичный философский травелог о путешествии по европейской религии — от язычества к протестантизму через католичество, предпринятое православным невротиком.
«Я посмотрел вниз. Неаполя не видно было: подвинувшееся облачко внизу закрыло его. Но Неаполитанский залив и его острова брезжили в тумане. <...> Мне бесконечно захотелось домой. „Назад! Дальше отсюда! Домой!“ Это главное здесь чувство. До того вся эта местность бездомна, пустынна, бесчеловечна и если божественна — то какою-то чудовищною божественностью. <...> Спутники мои медленно возвращались по горизонтальной тропинке, а еще через минуту я был около своей спутницы.
— Кончика-то и не видала. — На глазах ее были слезы, и она влюбленным взором смотрела на вулкан. — Еще когда-нибудь попаду в Италию, ведь еще жизнь не кончилась, будет здоровье лучше — и я увижу, что и вы видели.
— Да мы ничего особенного не видали. Тот же дым, и этот же вид.
— Неправда.
И глаза ее выражали укоризну, недоверие и глубокую, глубокую горесть. Планета кончилась, начался человек».