Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Азар Нафиси. О чем я молчала. Мемуары блудной дочери. М.: Лайвбук, 2024. Перевод с английского Юлии Змеевой
Иранская писательница Азар Нафиси уже известна нашим читателям как минимум по прошлогоднему переводу книги «Читая „Лолиту“ в Тегеране», темой которой стала далеко не всегда видимая борьба женщин за право на элементарное достоинство, выраженное в том числе через право читать литературу. Этот мотив продолжается и в мемуарах «О чем я молчала», где пламенный литературоцентризм тоже присутствует, но постоянно сдвигается другой недоступной ближневосточным женщинам (да и мужчинам) роскошью — правом на искренность.
«О чем я молчала» — история семья Нафиси, главой которой был отец писательницы Ахмад Нафиси, накануне свержения шахской династий занимавший пост мэра Тегерана. В одной из глав Азар упоминает, как нашла черновики отцовских мемуаров и обратила внимание на сцену, пропавшую при издании. В ней рассказывается, как четырехлетнюю сестру Ахмада зарезали ради золотых сережек, после чего он и решил стать политиком и хоть немного навести порядок в этом ужасном мире. Публикаторы, однако, напомнили, что личные истории не представляют никакого интереса в сравнении с общественными делами градоначальника.
Азар Нафиси идет от обратного: в ее воспоминаниях нет ничего, кроме личного, и, соответственно, только личное здесь имеет подлинную ценность. Точкой притяжения, где собирается память писательницы, оказывается ее мать — абсолютно ледяная женщина, будто несущая в себе пустыню. Она никогда не говорила о личном, но при этом искренне гордилась тем, что считала честностью и прямотой: например, устроить скандал, узнав, что муж пошел в гости к другу, с которым ему запретили общаться. Сам Ахмад спасался от нее у многочисленных любовниц, которым юная Азар выбирала подарки, — и так далее и тому подобное.
Нафиси пишет, что на Ближнем Востоке «не принято полоскать грязное белье». В своей книге она пытается это доказать — и напрасно. Потому что полоскание грязного белья, возможно, верный путь к тому, чтобы сделать его наконец чистым, а самим — освободиться.
«Тридцать лет я сочувствовала отцу и надеялась, что однажды он заживет счастливой жизнью с кем-то, кто будет его ценить. Я не думала о матери и о том, что с ней станет. Теперь он ушел, и мне внезапно стало ее жалко, как никогда раньше. Когда я сердилась на нее и упрекала, что она сломала нам жизнь, сторонний наблюдатель — Биджан или Шахран — замечал: „Все не так, как тебе кажется“».
Ив Бонфуа. Дигамма. СПб.: Jaromír Hladík press; М.: Носорог, 2024. Составление, перевод с французского и комментарии Марка Гринберга
В эту книгу вошли три сборника, ставшие прощальными для французского поэта, прозаика, эссеиста и многогранного переводчика Ива Бонфуа (1923–2016): «Настоящее мгновение» (2011), «Дигамма» (2012) и «Вместе дальше» (2016).
Бонфуа был одним из ярчайших представителей того поколения французских писателей, чье личное становление целиком и полностью пришлось на Вторую мировую войну с соответствующим осознанием, что мир, в который их занесло, заведомо взорван. За этот взрыв ответственны идеи, значит, нужно от идей переходить к непосредственному бытию как оно есть (о чем и вещал своим названием журнал Tel Quel).
Поэтика Бонфуа вся зиждется на этом разрыве между несостоятельностью идеи и надеждой на то, что реальная вещь обладает куда большим онтологическим статусом, а может, даже претендует на бессмертие — при всей своей скоротечности.
«Не книга, всего лишь / Стопка рваных страниц, сжатых в руке», — начинает Бонфуа в трехчастном стихотворении «Пропавшее имя», чтобы закончить эту часть так:
В других мирах
Волны гонят небо к земле. Вдоль моря
Нескончаемо уходят двое детей.
Он закрыл глаза, поднял руку
С тем, что осталось. «Скажи мне, —
он шепчет, —
Имя, сжигающее книгу».
София Саматар. Белая мечеть. Мир, который уцелел. Куда ведет Шелковый путь. М.: Слово/Slovo, 2024. Перевод с английского Яны Матросовой. Содержание
За роскошным изданием, выпущенным без издательской аннотации, стоит следующая история. Мать американской писательницы Софии Саматар приехала в 1970 году в составе меннонитской миссии в Сомали — учить местных английскому. Там она познакомилась с отцом Софии, мусульманским пастухом, который давал уроки своего языка приехавшим. Молодые люди влюбились, поженились и уехали в США, где и родилась автор этой книги. В начале 2020-х София, уже став признанным знатоком арабской и африканской литературы, решилась на путешествие в Узбекистан. На столь дальний вояж ее сподвигла книга о переселении российских меннонитов в конце XIX века в Среднюю Азию; представители этого направления протестантизма — убежденные противники насилия, бежавшие всякий раз, когда то или иное государство пыталось призвать их в армию (см. материал «Горького»). В России переселением заведовал священник Клаас Эпп — младший, из прусских немцев; по его стопам и стопам группы своих единоверцев Саматар совершила путешествие, двигаясь через Ташкент, Самарканд и Хиву прямиком в маленькое поселение, куда, как верили меннониты, должен был прийти Спаситель.
Получился очень личный, если не сказать интимный тревелог с хрустом черного песка на зубах, выдержками из интервью доярки-меннонитки, взятого в 1970-е, и появлением Эдварда Саида уже на первой странице. Саматар перемещается не только в пространстве: текст постоянно осциллирует между прошлым и настоящим, стягивает жизненные линии примадонн лондонского театра и голландских мучеников-анабаптистов XVI века, усиливая и без того мощное ориенталистски-галлюцинаторное ощущение. Саматар без скидок недурная писательница, и «Белую мечеть» можно рекомендовать не только любителям деколонизации, но и всем, кому интересно, как далеко заводит вера и желание отстоять свою самость.
«Ночь. Снег. На сибирской границе солдаты-провокаторы со стороны Маньчжурии обстреливают советский гарнизон, где стоят на страже часовые-красноармейцы. Сцена меняется на интерьер казармы. Офицеры и рядовые сидят вместе, смеются, бреются, играют в карты. Внезапно дверь открывается, вносят покойника. Тело кладут на койку, накрывают простыней. Юный русский солдат сжимает кулаки, вскакивает из-за карточного стола и осыпает проклятьями поганых узкоглазых, убивших его товарища. К покойному тихо подходит офицер, откидывает простыню, чтобы русcкий парнишка увидел спокойное смуглое лицо покойного, и говорит:
— У товарища нашего глаза тоже узкие.
Сентиментальное кино, припудривающее неравенство».
Киран Сетия. Жизнь жестче. Как философия помогает не отчаиваться в трудные времена. М.: Individuum, 2024. Перевод с английского Максима Шера. Содержание
Книга адресована тем, кто страдает, — мучается от несправедливости, одиночества, отсутствия смысла (и иных напастей, перечисленных в оглавлении). Иначе говоря, всем, кто умеет читать. Другой вопрос, что не всякий страдающий возьмет в руки то, что называется философской селф-хелп литературой, т. е. важными и полезными советами о том, как перестать делать X и начать делать Y, снабженными разной степени уместности ссылками на всевозможных мыслителей. «Жизнь жестче» (жестче чего?) — это, безусловно, философский селф-хелп, но относится к редкой категории непротивных образчиков жанра.
Во-первых, дело в том, что книгу написал философ, а не, как часто бывает, журналист, потому сноски на Эпиктета и Витгенштейна появляются там, где они действительно что-то проясняют. Во-вторых, Сетию чужд тон ядовитой доброжелательности, присущий подобной литературе. В-третьих, из его рассуждений (например, о пользе ритуалов в повседневной жизни) действительно можно извлечь практическую пользу. Пускай они не поражают воображение, но аккуратно сформулированы и помещены в убедительный контекст.
«Философы могли бы сравнить удовольствие от отсутствия боли с мысленным экспериментом, когда общеизвестные свойства той или иной вещи по какой-то причине не проявляются в момент, когда должны. <...> Мне же ближе Альфонс Доде — французский писатель конца XIX века, испытавший на поздней стадии своего сифилиса разочарование от ремиссии: „Арестант представляет свободу лучше, чем она
есть на самом деле. Пациент представляет здоровье как источник неописуемых удовольствий, чем оно не является“ ».
Дневник переводчика Посольского приказа Кристофа Боуша (1654–1664). М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2024. Составитель и научный редактор О. Русаковский. Содержание. Фрагмент
Этот документ удивителен со всех сторон, и особенно с точки зрения неискушенного читателя: он пролежал в архиве триста с лишним лет, и только в наши дни его нашли, идентифицировали автора, перевели и издали. Кристоф Боуш, поляк, попавший в плен в ходе русско-польской войны 1654–1667 годов, пошел на службу к русскому царю и до самой смерти исправно выполнял свои обязанности, став незаменимым служащим Посольского приказа: он владел несколькими языками и участвовал в важнейших дипломатических встречах и переговорах того времени. Дневник Боуш вел тайно и с не вполне очевидной целью — то ли для передачи кому-то сведений, то ли просто для себя, но так или иначе получилось нечто весьма странное. Автор скрупулезно документирует ход военных действий со всеми их ужасами (действий масштабных — Россия тогда, напомним, захватила значительную часть Речи Посполитой), расписывает тонкости дипломатического церемониала (послы и принимающая сторона встречаются под Москвой и полдня не могут спешиться, выясняя, какая сторона обязана сделать это первой, и в результате приходят к компромиссному решению спешиться одновременно), подробно рассказывает о переговорах «наших» с «ненашими», но при этом не скрывает своей неприязни к этим самым «нашим» (московитам, как он выражается) и симпатий к полякам, а также, как выяснили исследователи, получает от московитов солидное жалование, не предпринимает никаких попыток убежать обратно на родину, берет в жены русскую женщину и т. п. К сожалению, никаких личных подробностей Боуш не приводит, а живописные детали в его записях, как правило, касаются только всевозможных истязаний и гор трупов, но все равно повествование получилось широкомасштабное и впечатляющее — представьте себе хотя бы логистику, при которой войскам в середине XVII века приходится перемещаться то из Москвы в Прибалтику, то обратно. Впрочем, встречаются и такие пассажи:
«26 ноября утром, в пять часов перед восходом солнца, в Москве показалась между югом и западом, поначалу в созвездии Рыб, великая комета. Хвост, достигавший по человеческому разумению более четырех клафтеров длиной, тянулся оттуда до Тельца, бледный и темный, словно лицо покойника или совершенно смятенного человека. Ее вид вызывал сильный страх и печаль. Комету можно было видеть в продолжении трех полных недель, пока непогода и опустившиеся тучи не воспрепятствовали ее явлению».