Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Жанна Чернова, Лариса Шпаковская. Путевка в жизнь. Социологические эссе об образовании, классовом неравенстве и социальном исключении в России. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2023. Содержание. Фрагмент
Когда начинаешь обсуждать неравенство в России, сталкиваешься с парадоксом. С одной стороны, довольно много известно о различных его формах — социально-экономических, гендерных, территориальных, — а также о том, как эти формы сочетаются между собой. С другой стороны, эта тема очень редко выходит за пределы профессиональных дискуссий, а широкое публичное обсуждение проблем, вызываемых неравенством, остается будто бы на периферии.
Все знают, что в России очень высокий уровень неравенства, но зачастую поиски решения этой проблемы ассоциируются либо с популистскими предвыборными кампаниями и раздачей денег наиболее уязвимым группам, либо с лозунгами наподобие «все отнять и поделить» и застарелыми советскими травмами. В ответ на попытку поговорить о структурных и институциональных формах неравенства можно столкнуться с апологией меритократии и утверждениями о наличии универсального пространства возможностей, которым некоторые люди просто не умеют пользоваться (недаром «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд — одна из самых продаваемых в России книг). Пришедшие тридцать лет назад (а на самом деле гораздо раньше) западные нарративы об успехе и самостоятельности хорошо прижились в сознании среднего и высшего классов.
На этом фоне книга социологов Жанны Черновой и Ларисы Шпаковской «Путевка в жизнь» — это попытка показать, что неравенство не просто статистика бедности или история о чьей-то лени. Неравенство устойчиво воспроизводится в рамках определенных социальных институтов, которые задают направление индивидуальным жизненным траекториям. Чтобы показать, как работают системы воспроизводства неравенства и социальной эксклюзии, авторы обращаются к двум максимально отдаленным друг от друга социальным средам — городскому образованному среднему классу и молодежи, выросшей в детских домах (системах государственной заботы). И если о среднем классе мы знаем достаточно много — в конце концов, именно он задает стандарты потребления и широко распространенные представления о «достойном» и «правильном» образе жизни, — то о выпускниках детских домов и их судьбах нам известно очень мало в силу закрытости и социальной отдаленности этой среды даже от профессиональных социологов и социальных работников. Критическая и методологическая рефлексия авторов о том, что даже люди, претендующие на расширенное знание и понимание реальности, в действительности «окукливаются» в собственных мирах и зачастую проецируют свои нормативные представления на объект исследования, — существенная часть книги, ведь в итоге социологическая экспертиза также становится источником общих представлений о норме и девиации.
Структурно «Путевка в жизнь» — это несколько исследований, связанных общей темой и концептуальным аппаратом. Ключевым процессом, объединяющим несколько феноменов и позволяющим сравнивать их между собой, является взросление, которое авторы определяют как движение от статуса зависимого от заботы окружающих ребенка к автономному, способному принимать решения взрослому. Семья и образование — социальные институты, которые работают в связке друг с другом, взаимно усиливая эффекты восходящей социальной мобильности в случае достаточного количества ресурсов и, наоборот, делая социальную депривацию и эксклюзию еще более глубокими в случае взросления без семьи или с минимальным ее участием. Например, дети, чьи родители имеют хорошее высшее образование, также, скорее всего, получат образование в престижном университете, в то время как дети родителей без образования рискуют окончить только основную среднюю школу и получить рабочую профессию. И дело здесь не в том, что люди чего-то не понимают: как показывают исследования, на которые ссылаются авторы, большинство людей в России вне зависимости от уровня дохода и образования осознают ценность качественного образования и востребованной профессии, но далеко не все понимают, как именно им достичь этих целей, и поэтому не готовы брать на себя такие риски.
В этом, пожалуй, заключается самый серьезный, но многими игнорируемый аспект воспроизводства неравенства: проблема не в том, что одни люди рациональны, а другие нет, а в том, что при высоком уровне неравенства в сильно стратифицированной системе образования границы между классами становятся практически непроницаемыми, а представления о собственных способностях, талантах и том, чего ты можешь достичь, сильно зависят от культурных образцов и жизненных сценариев ближайшего окружения. Классовая принадлежность — это не только совокупность ресурсов, но еще и определенная субъектность, подразумевающая специфические представления об агентности, то есть способности влиять на свою жизнь и выстраивать ее, пользуясь институциональными ресурсами. Кроме того, как отмечают авторы, классовая принадлежность — это еще и совокупность легко заметных маркеров: «материальные условия [класса] существования становятся знаками», и в случае с доминирующим средним и выше классами многие присущие им практики и формы отношений (например, «осознанное родительство» или «инвестиции в образование ребенка») считаются прогрессивными и правильными, в то время как отказ следовать этим образцам воспринимается как пассивность, незаинтересованность в судьбе ребенка, а позже — в собственной жизни для молодого взрослого. Социолог Мишель Ламон и ее коллеги неоднократно отмечали, что границам между социальными классами сопутствуют и моральные рамки как совокупность нормативных взглядов об организации жизни, и «Путевка в жизнь» дает много эмпирических подтверждений этому феномену.
Как же получается, что представления о самих себе и своих возможностях настолько различаются между молодежью из среднего класса и теми, кто оказался в государственной системе институциональной заботы?
Взросление как проект
Перед началом каждого учебного года тысячи родителей охватывает лихорадка: какую школу лучше выбрать для своего ребенка? Для семей, принадлежащих к городскому среднему классу, характерен западный, рационализированный подход к родительству: ребенок — это проект, требующий серьезных вложений, одним из которых является образование. Подобные представления, несмотря на их кажущиеся очевидность и рациональность (здесь мы еще раз вспоминаем, что «правильными» считаются представления доминирующего класса), становятся популярными с развитием рыночной экономики и ростом благосостояния в России. Возникает целый рынок товаров и услуг для развития детей, в том числе дополнительного образования и курсов раннего развития. Кроме того, популяризации этой модели родительства сопутствует терапевтическая культура и ее особый язык, на котором обсуждаются родительско-детские отношения («нетоксичная коммуникация» и пр.). Центральной темой воспитания становится не просто обучение ребенка определенным навыкам для самостоятельной жизни, а научение его специфическому способу думать о себе и своей жизни как о проекте, который развивается в определенном направлении, требует инвестиций и умения выбирать из всего множества предложенных вариантов в сфере образования, а позже — на рынке труда и брачном рынке. При этом достаточное количество ресурсов (экономического и социального капитала) семьи дает своеобразное право на ошибку: нередко представители среднего и выше классов имеют возможность попробовать различные жизненные сценарии и формы занятости, не рискуя при этом остаться без денег и крыши над головой.
Подобные представления и возможности зачастую воспринимаются как универсальная норма, проистекающая из базовой человеческой рациональности, хотя, как отмечают авторы, на самом деле является тем, что Пьер Бурдье называл предметом коллективного неузнавания. Здесь стоит вспомнить, что долгое время в зарубежной социологии существовало понятие «культура бедности», с помощью которого объяснялась невозможность представителей малообеспеченных групп выбраться из порочного круга низкого дохода и нестабильной занятости из-за неправильных ценностей и непонимания неких законов, по которым функционирует общество (а на самом деле — живут средний и выше классы). Став объектом критики и потеряв популярность в социологии, привычка объяснять бедность какими-то особенными культурными установками перекочевала в популярный селф-хелп и бытовые суждения.
Социологический анализ того, как организована жизнь воспитанников детских домов, позволяет понять, что никакой культуры бедности, конечно, не существует, а существует специфическое понимание взросления, воспроизводимое государственными институтами заботы.
Трудовое воспитание и «уроки самостоятельности»
Рассказ о том, как устроена жизнь в современном российском детдоме, начинается с исторического экскурса к ранней советской педагогике — трудам Антона Макаренко и Надежды Крупской, в основе которых лежали представления о необходимости трудового воспитания в коллективе. Предполагалось, что с его помощью даже из беспризорника можно сделать ответственного советского гражданина. Обращаться к истокам приходится по той причине, что, несмотря на почти вековую давность этих принципов и их последующую критику, а также невзирая на постсоветские реформы с целью приблизить условия в детских домах к проживанию в семье, устаревшие педагогические принципы сохраняются на уровне мышления и повседневных практик жизни в детском доме. Дело, конечно, не только в нежелании менять установки. Институциональной инерции сопутствует тесная сопряженность детских домов с системами среднего профессионального образования — туда легко поступить и получить рабочую специальность с общежитием, что во многих экономически депрессивных регионах является стратегией наименьших рисков.
Остаться в школе после 9-го класса и сдать ЕГЭ на средние баллы (дети-сироты имеют льготу при поступлении) — это то, что для семьи городского среднего класса чаще всего является вариантом по умолчанию, а для ребенка из детского дома — невероятно сложной траекторией. Для школьных учителей и администраторов воспитанники детского дома становятся источником ненужных рисков. Во-первых, «детдомовский» остается стигмой в глазах большого числа педагогов из-за большого числа негативных ассоциаций. Во-вторых, воспитанники детских домов плохо сдают ОГЭ и ЕГЭ, тем самым «портя отчетность» местной образовательной администрации.
В результате выпускники таких учреждений оказываются в сложной ситуации. С одной стороны, у них есть формальная возможность поступить в вуз на льготных условиях и получать государственную поддержку до 23 лет. С другой стороны, в тех местах, где можно подготовиться к университету, их никто не ждет, а педагоги из детского дома настаивают на получении доступного профессионального образования, ведь это сопряжено с меньшим количеством рисков (не удастся поступить в вуз, отчисление, поиск работы), которые ребенок без семейной поддержки просто не может себе позволить.
Кроме того, организация повседневности в детском доме не учит воспитанников выбирать занятия себе по душе, формируя собственное расписание. По отрывкам из интервью с руководителями детских домов очевидно, что свободное время воспринимается как потенциальный источник опасности: подопечные, судя по всему, вообще видятся педагогам людьми, чрезвычайно склонными к маргинализации, поэтому каждый свободный час должен быть занят делом вроде занятий спортом или строевой ходьбы в кадетском классе. В результате жизнь в интернате подчинена строгой дисциплине и распорядку дня — почти так же, как и век назад.
Истории успеха, конечно, бывают. Зачастую в них ключевую роль играет фигура значимого взрослого (например, сотрудника НКО), который может дать ребенку необходимую поддержку и обеспечить своеобразную safety network — сеть социальных контактов, а также опыт общения и дружбы с детьми из «внешнего мира», что делает возможной социализацию в более широком кругу и упрощает адаптацию к жизни вне детского дома. Один из таких примеров приведен в книге — и мы видим, как молодая девушка обретает силы и возможность планировать благодаря сочетанию личной стойкости и поддержки окружающей среды: «Еще тренер мне говорил, что „Свет, как ты учишься, так ты и играешь в футбол“. И тогда я поняла, действительно, что пора что-то менять. А потом я узнала, что фонд N, помимо онлайн-обучения, еще проводит мотивационные тренинги. Началось все с того, что я сначала посетила тренинг. И наверное, за эти два дня у меня [произошел] такой щелчок, что я поняла, что надо все менять. <...> Они говорили: „Света, заканчивай ты этот свой футбол, ты на нем далеко не уйдешь. Он тебя не прокормит, займись делом: отучись, получи профессию, заведи семью и живи. <...> Но я на тот момент поняла, что я стану тем, кем я хочу, а не тем, кем они хотят — получить какую-нибудь профессию и работать. А я никогда этого не хотела, я всегда говорила, что я хочу быть педагогом, учить детей, вот, и сама образовываться“». К сожалению, подобные истории остаются сравнительно редкими. При потере близких в детстве далеко не всегда рядом оказываются компетентные психологи, грамотные педагоги и сотрудники НКО, заинтересованные в благополучии воспитанников, в том числе из-за усиления давления на негосударственные организации в России.
Таким образом, возможность осуществить длительный переход к взрослости и способность воспринимать свою жизнь как проект, выбирая определенные жизненные сценарии, имея при этом ресурсную подушку безопасности на случай неудачи, — это и есть те самые пресловутые привилегии, довольно поверхностные споры о которых периодически возникают в социальных сетях. На контрасте с жизненной ситуацией выпускников детских домов становится очевидно, что «нормальные» установки среднего класса не являются универсальной данностью и что при неблагоприятной ситуации человек может быть полностью депривирован от возможности не просто выбирать, но даже увидеть пространство выбора. Это делает социальные дистанции огромными и практически непреодолимыми. Их невозможно сократить за счет распределения материальных ресурсов (мы видим, что выпускники детских домов на самом деле имеют довольно много форм поддержки), и, кажется, работать с ними необходимо на уровне институтов и того, как внутри государственной системы в принципе видится процесс взросления.
«Путевка в жизнь» объединяет большое количество тем, знакомых специалистам в области образования и неравенства, и многие из них были исследованы по отдельности или по крайней мере обсуждались в российском контексте — например, современное родительство или распространение терапевтической культуры и специфика ее восприятия в различных социальных группах. В то же время в российском публичном поле практически не было попыток соединить все эти нарративы в единую картину, критически их осмыслить и превратить в биографические истории. Поэтому работа Черновой и Шпаковской — принципиально важный шаг в направлении более широкой дискуссии о проблемах неравенства и социальной эксклюзии в российском обществе.