Потерянный дневник Монтеня, жизнь «звезды рок-н-ролла», животные Готье, первый роман на ирландском языке, а также дебаты о главном событии в истории человечества. По пятницам о книжных новинках рассказывает редактор «Горького» Иван Напреенко.

Мишель Монтень. Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию. СПб.: Лимбус Пресс, 2020. Перевод с французского Леонида Ефимова. Содержание

«Путевой дневник» публикуется по-русски впервые, с изрядным отставанием повторяя судьбу оригинала. Рукопись нашли по чистой случайности в семейном замке автора «Опытов» во второй половине XVIII века и после многотрудной подготовки (Монтень не только писал как курица лапой, но и пренебрегал орфографией) издали на французском в 1774 году.

Заметки повествуют о путешествии, совершенном философом уже в зрелом возрасте в конце XVI века. Момент, который фиксируют все исследователи: по возвращении из Италии Монтень не только внес множество добавлений в первые два тома «Опытов», но и написал еще один (изобретатель жанра эссе придерживался мнения, что к своим произведениям можно что-то прибавлять, но не вычеркивать уже написанное). В силу некоторых особенностей «Дневник» можно воспринимать как своеобразный оптический инструмент, посредством которого можно рассмотреть личность создателя «Опытов» с большей четкостью.

Путевые записки Монтеня (частично начертанные слугой под диктовку) относятся к той категории дневников великих, которые писались в расчете на частное прочтение. Автор явно не рассчитывал, что их увидят тысячи глаз. Об этом говорят слишком откровенные детали. Конечно, искренность, непосредственность, публичный самоанализ суть характерные признаки «Опытов», однако в «Дневнике» они обретают чрезмерную развернутость. Очевидно, если бы Монтень думал об издании, он избавил бы сторонних читателей от подробных рассказов о минеральных водах, яствах, забавной тщеславности (см. эпизод, где путешественник велит слуге оставить на постоялом дворе щиток с фамильным гербом). Однако именно эти скучные или смешные неприукрашенные детали дозволяют оценить простодушную «небрежность» автора и в конечном счете живость его философии.

«Мы поселились в „Короне”, хорошей гостинице. В облицовке печки тут имеется нечто похожее на птичью клетку (хотя это часть той же облицовки); оно способно вместить большое количество птиц: там даже подвешены латунные жердочки на всем внутреннем пространстве — от одного края печки до другого. Вся меблировка и отделка тут только из пихтового дерева, самого распространенного в их лесах; но они его красят, покрывают лаком и лощат на удивление искусно и имеют даже волосяные венички, которыми смахивают пыль со своих скамеек и столов. У них большое изобилие кочанной капусты, которую они мелко рубят особым орудием, и, нарубив таким образом, набивают ее с солью в кадки, а затем всю зиму готовят с ней похлебки. Здесь г-н де Монтень попробовал накрыться в постели периной по их обычаю, а попробовав, очень хвалил это применение, найдя, что это покрывало и теплое, и легкое. По его мнению, жаловаться на такой ночлег могут только люди изнеженные, однако те, кто укрываются матрасом, не знают, зачем держать занавеси в своем сундуке, и не нашлись бы, что на это сказать».

Теофиль Готье. Домашний зверинец. М.: Текст, 2020. Перевод с французского, предисловие и примечания Веры Мильчиной. Содержание

В докладе «Животное, которым я следовательно являюсь», известном многим как «текст о том, как Деррида стесняется ходить голым перед своей кошкой», автор ссылается на многочисленных литературных котов из произведений Бодлера, Рильке, Бубера etc. По некоторой причине ссылки на Теофиля Готье в докладе, который дал импульс развитию исследовательского направления animal studies, отсутствуют, хотя создатель «Капитана Фракасса» во многом кажется предтечей аргументативных линий Деррида.

Это утверждение — возможно, слишком смелое — основано на книге «Домашний зверинец», только что увидевшей свет на русском. В ней Готье предстает страстным любителем и верным другом животных, в особенности кошек и котов. О братьях меньших писатель повествует с невероятным теплом и остроумием.

Как замечает в предисловии переводчица Вера Мильчина, у Готье «чувствуют, мыслят и едва ли не говорят все, от кошек и собак до сороки Марго и даже ящерицы Жака, который любил слушать музицирование хозяйки и предпочитал правую руку левой, то есть мелодию — гармонии». Особым медиатором внутренней жизни и немой речи служит взгляд; взгляд, который заставляет Готье отмести сомнения в том, что животные не заслуживают человечного отношения, а Деррида — задаться вопросом о том, что взгляд животного сообщает и обнаруживает в самом человеке. Гротескные детали здесь кажутся не столько комическим приемом, сколько актом силового сближения, направленным на разрыв зацикленности венца природы на самом себе.

«Если бы человек не вел себя с животными так чудовищно жестоко и грубо, как это часто случается, с какой охотой они бы сплотились вокруг него! Это существо, думающее, говорящее и совершающее поступки, смысл которых ускользает от животных, занимает их смутные мысли; оно кажется им удивительным и загадочным. Часто они смотрят на вас, и в глазах их читается вопрос, на который вы не можете ответить, поскольку люди еще не нашли ключ к языку животных. Однако язык этот, без сомнения, существует, и на нем с помощью неуловимых интонаций, которые мы не научились записывать, они обмениваются мыслями — конечно, не слишком отчетливыми, но все-таки мыслями, какие рождаются в головах животных по поводу доступных им чувств и поступков. Животные умнее нас и понимают некоторые слова нашего языка, однако слов этих недостаточно для того, чтобы поддержать беседу. Ведь слова эти касаются в основном того, чего мы требуем от них, так что беседа была бы недолгой. Но между собой животные разговаривают — это совершенно очевидно для всякого, кто хоть сколько-то времени прожил под одной крышей с собаками и кошками, лошадьми или любыми другими животными».

Первую главу «Домашнего зверинца» вы можете прочитать на «Горьком».

Славой Жижек, Джон Милбанк. Монструозность Христа. М.: РИПОЛ классик, 2020. Перевод с английского Дианы Хамис. Содержание

Встревоженных скорострельностью Славоя Жижека можно успокоить: в оригинале дебаты словенского философа и американского теолога Джона Милбанка вышли в 2009 году. И если первый в представлении не нуждается, то про Милбанка стоит рассказать.

Вопреки издательской аннотации он вовсе не «радикально-православный» богослов, но основатель и лидер теологического движения «радикальная ортодоксия», направленного против «либеральной теологии». В своей главной работе «Теология и социальная теория: по ту сторону секулярного разума» (на русском выходили некоторые главы) Милбанк отстаивает мысль о том, что любую систему взглядов, настаивающих на своей универсальности и объективности (например, научных взглядов), можно свести к набору основополагающих ценностей, которые по существу являются «теологическими». В такой перспективе позиции секуляризма также оказываются своего рода теологией, только еретической.

Англоязычная публикация имеет в качестве подзаголовка вопросительную формулировку «Парадокс или диалектика?», которая делает интенции авторов куда прозрачнее. Парадокс и диалектика — это два способа трактовки пресловутой гегелевской монструозности Христа, «монструозности», заключающейся в сочетании несочетаемого: божественного и человеческого.

И Жижек, и Милбанк сходятся в том, что боговоплощение есть центральное событие человеческой истории. Однако для словенца оппозиция неотмирного Бога и лишенного Бога человека диалектически сливаются в Христе, который «исходит» в мир как Святой Дух. Этот дух, дух любви, по Жижеку, бессилен сам по себе, способен лишь свидетельствовать о человеческом страдании, однако истинную силу ему могут придать вера и воля верующего человека. Для Милбанка все «традиционнее»: боговоплощение есть диалектически неснимаемый парадокс, через который мир обретает бытийную полноту. В итоге мы имеем важный и захватывающий текст (которому бы не помешала редактура), выводящий богословские дискуссии за пределы карикатурного противостояния верунов и храмофобов.

«Действительное бесконечное парадоксально связано с конечным. Майстер Экхарт видел это наиболее отчетливо (и выразил в терминах, чей охват превосходит любой гегельянский анализ), утверждая, что бесконечное как „неясное”, таким образом, „неотличимо” от конечного, хотя как „уникальное” неясное оно должно быть в себе самом отличным из всех и самым отличным от ясного, т. е. конечного. Он, таким образом, заключил, что в бесконечном абсолютная неразличимость и абсолютное различание совпадают. <...> Для Гегеля туман испаряется в чистый туман ничто, оставляя только резкие, голые, застывшие деревья в их изоляции. Для Экхарта туман — связь деревьев лесу, на которых он лежит венком. Туман — это красота тумана, красота бесконечного».

Пядар О’Лери. Шенна. М.: Додо Пресс, 2020. Перевод с ирландского Юрия Андрейчука

В конце XIX века священник Пядар О’Лери сочинил первый роман на (современном) ирландском языке. Звучит абсурдно, но, если кто забыл, в результате карательной лингвополитики англичан и череды национальных катастроф литературный язык Ирландии выродился и существовал лишь в просторечной форме. Именно из просторечного разговорного сора О’Лери вырастил свою сказку-быль, чем легитимировал его применение в новой культурной форме.

Для ирландцев «Шенна» — это ультраклассика, книга из школьной программы, как у нас сказки Пушкина. В романе сошелся целый ряд жанров — от христианской притчи до описания нравов, изложенных в полуфантастической-полубытовой манере, по мнению переводчика, косвенно повлиявшей на все, что писалось по-ирландски после О’Лери. Основной сюжет представляет собой ремикс на историю Фауста, разыгранную в декорациях вполне реалистичной бедной крестьянской деревни, вместе с тем живущей в некоторой потусторонней Ирландии. Простой сапожник, чьим именем названа книга, в момент отчаяния заключает договор с Черным Человеком, обменявшим неистощимый кошелек с золотом на вечность в аду. На веретено основного сюжета нанизано множество баек, (протомодернистки) вложенных сюжетов, которые придутся по сердцу всем, кто в детстве зачитывался сборником «Сквозь волшебное кольцо» издательства «Правда». Ну или по меньшей мере всем любителям клевера, «Гиннесса» и лепреконов.

«Тут один детский голос взвился и вылетел в трубу. Первый женский голос последовал за ним. Затем и другой женский голос взлетел по трубе, а еще один детский устремился ему вослед. После вылетел в трубу вопль, и второй вопль за ним следом. Потом через трубу пролетел первый человеческий голос, что был слышен в музыке. Самые разные звуки и голоса исчезали один за другим. Скоро уже ничего не было слышно в доме, кроме грохочущих, дрожащих раскатов грома. Затем гром начал затихать, дрожь и трепет все слабели и слабели, сила терялась, мощь убывала, пока, наконец, от грома не осталось ничего, кроме низкого рокота. Рокот замирал, замирал, до тех пор, пока не обратился в дыхание. Затем все умолкло».

Александр Кушнир. Майк Науменко. Бегство из зоопарка. М.: Выргород, 2020. Cодержание

Этой весной лидеру «Зоопарка» исполнилось бы 65 лет. К юбилею самого искреннего и «плюшевого» из отцов русского рока летописец явления Александр Кушнир написал подробную биографию Майка Науменко, аналогов которой не найти. В основу книги легли две с лишним сотни интервью со всеми, кто мало-мальски знал Майка — от родственников до организаторов квартирников.

Несмотря на обещанные скандальные, впервые публикуемые детали, особого срыва покровов не происходит — напротив, дорисовывается непротиворечивый и не лишенный трагизма образ художника, который оказался способен существовать лишь «по краям» дряхлеющей государственной машины, а вместе с ее исчезновением — растворением объекта непринятия — погиб и сам.

В интернете можно найти не менее пяти глав книги, однако физическая версия достойна внимания по меньшей мере из-за уникальных архивных фотографий. Да и вообще, грех не поддержать «Выргород».

«Боря доставал гитару и, прихлебывая хороший армянский коньячок, начинал петь. „Голос, голос! — Большое дыхание, вибрато, глиссандо, подъязычная кость, мягкое небо, губы, атака, рубато, пикьяре, тембр, крещендо, фразировка, интонация, пауза, субито... менять, править, отделывать!” У Гребенщикова была уверенность в себе, он брыкался, но, преодолевая самолюбие, быстро схватывал тонкости и нюансы. „Гениально! Это работает! Целую твои ноги!” — восторженно кричал он в телефон, когда я, уезжая, контролировал результаты Москвы. С Майком мне было труднее — и легче! Он был еще неопытен, и вообще был не из рока. В нем не было хитрости, плебейской зависти, агрессивной обиды на весь мир, у него в душе была подлинная деликатность».

Одну из глав можно прочитать на «Горьком».