Конспект конспектов
«Жить настоящим моментом, не заботиться о приобретениях. Жить, живя, а не выживать, имея. Создавать себе время для собственного отиума. Знать, что существует исключительно материя. Знать, как действует наше материальное психо. Разбираться, над чем можно властвовать, а над чем нельзя. Стремиться к волящей нас воле, когда против нее ничего предпринять нельзя. Противодействовать волящей нас воле, когда когда воздействовать на нее можно. Знать, что отдельная особь считает, что стремится к тому же, к чему стремится весь вид. Подчиняться, насколько возможно, своей программе вне добра и зла. Знать, что мы — не в природе, но сами — природа. Вычислять хищников, чтобы остерегаться их. Отказаться от всяческих магических идей. Открыть механизм собственных биологических часов. Жить языческими циклами кругового времени. Не игнорировать принцип люцифуга нашего материального психо. Изучить законы языческого неба. Опустить небо на землю. Перешагнуть христианскую эпистему. Упразднить с помощью физики метафизику. Обратиться к космосу, чтобы перешагнуть нигилизм. Устранить многочисленные книги, удаляющие нас от мира. Размышлять над тем малым количеством книг, что возвращают нас к миру. Обратиться к дохристианскому знанию для обретения постхристианского знания. Отказаться от всякого бесполезного с экзистенциальной точки зрения знания. Использовать разум против предрассудков».
Пулеметной очередью хлестких императивов заканчивается книга «Космос» Мишеля Онфре — философа, пишет журнал Le Point, который «потряс Францию». Это первый том «Краткой энциклопедии мира», суммирующей философскую систему Онфре. «Космос» посвящен философии природы, еще два тома — истории и практической философии. В конце книги таких призывов — перешагнуть, отказаться, упразднить, подчиняться и так далее — еще больше; вместе они образуют конспект первого тома, опубликованный, чтобы читатель «мог поразмышлять над принципами, над этикой». Каждая пара-тройка принципов соответствует той или иной главе, но не всегда: «возможно, что-то совпадает, повторяется, предполагается, я о том не заботился». В свою очередь, сам «Космос» тоже «что-то вроде конспекта, что есть в наличии». В наличии не так уж много — материализм, для красного словца названный «материалистической онтологией»: материя есть, нематерии нету. Этика такая же незатейливая, как и натурфилософия, — следует жить гедонистом, по-эпикурейски самодостаточно, чтобы твои удовольствия никому не приносили неудовольствия: «Моя цель в том, чтобы в мире было больше гедонизма, тогда как все призывают к обратному». Вот, собственно, и весь конспект философской системы.
Все это, конечно, не стоило бы внимания, если бы даже русское издание не обернули бумажкой «Премия LiRE: лучшая книга по философии 2015 года» (до Гонкуровской, впрочем, ей далеко), книги Онфре не расходились тиражом более 300 тысяч экземпляров, диски с аудиолекциями «Контр-история философии» — 800 тысяч (совсем уж заоблачные цифры), а сам он чуть ли не ежедневно маячил во французских СМИ. Закрепив за его философией приставку «поп-», делу не поможешь: даже от поп-философии ждешь гораздо большего, чем приукрашенные кучей баек две идеи Эпикура, которые для красного же словца названы «трансцендентальным эпикурейством» (см., например, A Guide to the Good Life: The Ancient Art of Stoic Joy Уильяма Ирвина — эталонный пример практической поп-философии, берущей за основу античные концепции). Сверхвысокая популярность Онфре, его безусловная начитанность и эрудированность, но одновременно и граничащая с невежеством примитивность — симптом гораздо более глобальной моды на квазиинтеллектуальность. И разобраться в этом познавательнее, чем размышлять над конспектом конспекта. Тем более он и сам настаивает, что историю философии надо рассматривать лишь в свете биографий философов: «Я презираю слова (даже если с их помощью можно добиться большего распространения своих идей) и предпочитаю судить, опираясь на факты и поступки. Померь этаким предельно простым аршином многих говорунов, риторов, софистов, витий, трибунов, ораторов, они тут же рассыплются в прах». Назвался груздем — полезай в кузов.
Учитель из народа
Онфре, презирающий слова и призывающий «устранить многочисленные книги, удаляющие нас от мира», сам к 58 годам написал почти сто книг — и, похоже, сбавлять темп не собирается. Философией его постоянно пополняющийся œuvre не ограничивается: у Онфре полно работ о путешествиях, гурманстве и диете, Французской революции, нацизме, исламе, изобразительном искусстве, есть даже документальный фильм о спорте. Роковой год начала этого конвейера — 1989-й, выход первой книги Le Ventre des philosophes («Животы философов») о том, что ели мыслители от Диогена до наших дней и как их пища связана с их философией, еще через год — книга о самом Диогене и киниках, и дальше автор будет постоянно обращаться к древнегреческой и древнеримской философии. В «Космосе» он пишет, что увлекся античностью еще в 17 лет, когда Лукреций пробудил его от «догматического христианского сна»: «С тех пор я живу с пометками внизу страниц Лукреция». Несмотря на преклонение перед античными мыслителями Онфре-писателя, исследовательские интересы Онфре-студента совершенно другие. Защищенная в 1986 году в Университете Кана (Нормандия) кандидатская посвящена «Этическим и политическим последствиям негативных мыслей от Шопенгауэра до Шпенглера (1818–1918)». Впрочем, и она имеет отношение к его последующим работам: судя по аннотации, под «негативными мыслями» подразумеваются пессимизм, нигилизм, цинизм, меланхолия и атеизм — главные ставленники в борьбе с Богом, религией, идеализмом и метафизикой. Философия, пишет 27-летний Онфре, «медленно, но верно становится аскетизмом, позволяющим субъекту взять ответственность за свое существование, чтобы сделать из него произведение искусства».
В 1979–1982 годах Онфре подрабатывал в редакции ежедневной газеты Ouest-France в родном Аржантане (сельский городок неподалеку от Кана). Конечно, можно запросто ошибиться, спроецировав в прошлое его бурную медийную активность сегодня — вот, мол, откуда ноги растут. И все же ранний союз будущего философа с журналистикой примечателен: при всех его восхвалениях деревенского образа жизни, крестьянского труда и якобы презрении к слову (так презрел, что в год выпускает полдюжины книг) — он именно что человек слова (увы, не во фразеологическом значении), иначе подрабатывал бы не в редакции, а на сезонных полевых работах. Ненавистник городской цивилизации, Мишель Онфре стал гедонистом из провинциальной Нормандии, который любит «землю, поля, леса и лесочки, речушки, болота, дороги, по которым ходил в детстве, и чей отец, сельскохозяйственный рабочий, прожил весь ХХ век как Вергилий». И сам он, конечно, тоже нормандский Вергилий, проклинающий парижскую буржуазию и все с ней связанное: «Тот, кто безвылазно сидит в городах, не замечает жителя деревни, который напоминает ему, кем он был. Надушенный щеголь, чистенький эстет, те, кого мы называем образованными людьми, не желают, чтобы перед их глазами встало прошлое предков, время времен, что было прежде, до того варварства, в которое они погрузились. Время грязи, но сущностной истины, немытых и всклокоченных волос, но метафизической аутентичности, время резких запахов изношенной одежды, пахнущей костром, гнилой водой, неубранным домом, но философской простоты» (отметьте патетику слога, многословие и малосодержательность — это важная тема, к которой мы еще вернемся).
Нормандия в целом и Кан в частности — важный регион для биографии Онфре. Он там родился, вырос, учился и там же стал преподавать философию — в канском технологическом лицее (французском учреждении среднего образования, где учатся в 15-18 лет), где проработал с 1983-го по 2002 год. Надо полагать, именно за эти двадцать лет окончательно оформились, с одной стороны, его стиль обучения философии (и в классе, и в книге), с другой — несогласие с государственной системой образования и местом философии в ней. Как он негодует в манифесте «Несчастья (и величие) философии», который на порядок сильнее аморфных размышлений «Космоса», университет «воспроизводит социальную систему, преподает созданную им и для него историографию — платонизм, идеализм, христианство, схоластику, томизм, картезианство, кантианство, спиритуализм, гегельянство, феноменологию и другие способы не слишком сильно мараться миром, как он есть». В большинстве газетных статей о философе акцентируют внимание на его проблемах со здоровьем: в молодости он за несколько лет пережил два инфаркта и инсульт, после чего осознал скоротечность жизни и решил как можно усерднее учить всех гедонизму. Полностью отрицать потенциальный мотивирующий заряд таких ударов судьбы, конечно, не стоит. Но именно продолжительный биографический опыт наподобие работы в газете и лицее должен был сформировать взгляды автора этого злого (пусть местами и невероятно наивного) манифеста.
Если новоявленный поборник философской простоты и простых людей все же был человеком слова, он должен был подкреплять убеждения практикой — скажем, отговаривать своих лицеистов поступать в вуз. Однако в девяностых, когда Онфре уже более-менее узнаваемый (но еще не знаменитый) писатель, никаких ярких публичных жестов за ним не замечено. В 1991-м у него выходит L’Art de jouir («Искусство наслаждения») с этической программой маленьких телесных удовольствий, которые заклеймили христиане и неправильные философы. В 1993 году небольшая книга La Sculpture de soi («Скульптура себя»): про того же субъекта-скульптора из кандидатской, делающего из своей жизни произведение искусства и сражающегося с христианскими ценностями — теперь не из нигилистической, а «гедонистической перспективы». В аннотации подчеркивается: «для этого молодого философа Запад зиждется на разлагающихся ценностях и добродетелях». Что ж, когда философ молодой, это звучит еще куда ни шло — быть может, поэтому он и получил за книгу премию Медичи. В 1996 году — La Raison gourmande («Разум гурмана»), опять о рационе и животах философов. Словом, Онфре девяностых — гедонист, эстет и гурман, которого особо не тревожат (или не тревожат вовсе) конкретные социальные и политические проблемы (то ли дело загнивающий Запад и судьба христианской цивилизации — обе эти темы будут ключевыми и для «Космоса»).
Пока он предавался гастрософии, в конце 1995 года по Франции прокатывается волна забастовок и манифестаций — крупнейшая после мая 1968-го. Даже если философ и участвовал в них, никаких свидетельств этого не осталось. Тем более странно выглядит вышедшая в 1997-м Politique du rebelle («Политика повстанца»), из которой вдруг оказывается, что автор чуть ли не леворадикал и не прочь порассуждать о становлении революционным субъектом (посредством «принципа удовольствия»), Делезе с Фуко и Красном мае — да как кстати, прямо перед его тридцатилетием! Как написал один из читателей, Делез, конечно, Делезом, но «хотелось бы, чтобы Мишель Онфре припомнил недавние социальные движения <...> пусть поговорит, например, о декабре 95-го».
Все меняют президентские выборы 2002 года. Онфре голосует за 28-летнего троцкиста Оливье Безансно от Революционной коммунистической лиги — тот получает 4,25% и во второй тур не проходит. Зато проходит лидер Национального фронта Жан Мари Ле Пен — среди левых начинается такая же истерика, как в этом году после выхода во второй тур его дочки. Тогда-то Онфре и направляет свой гедонизм в социальное русло: он увольняется из лицея Кана и там же открывает Народный университет «для борьбы с идеями Национального фронта с помощью философии: анализировать, размышлять, рефлексировать».
Университет для народа
Народный университет Кана бесплатный, открыт для всех, не требует никаких дипломов для поступления и не выдает их после окончания. Начавшись с философии, за пятнадцать лет учебная программа постепенно расширилась до двадцати предметов. Курсы по каждому небольшие: от пары-тройки до пятнадцати двухчасовых вечерних занятий за учебный год, длящийся примерно с середины осени до середины весны. Большинство лекторов — из обычного университета Кана, альма-матер Онфре; в Народном университете они преподают на волонтерских началах. Помещения под занятия дают местные культурные учреждения: несколько театров, музей и другие.
В прошлом году были курсы по поэзии, джазу, античной истории, истории Нормандии, феминизму, этологии, Холокосту, психоанализу, математике, архитектуре и еще десятку тем; в совокупности — около 100 занятий и 200 часов. Не забыт и гедонизм: в 2006-м Онфре открыл у себя в Аржантане Народный университет вкуса, где помогают «восстановить вкус к вещам»: содержат огород, выращивают «экзотические овощи», учат готовить (иногда вместе со звездными поварами из Парижа), проводят концерты классической музыки, вернисажи и дегустации вина. Надо ли говорить, как просветитель Нормандии называет свой педагогический эксперимент? Разумеется, «постмодернистский сад Эпикура». Субсидирует эпикурейцев, в первую очередь, муниципалитет Кана и региональный совет Нормандии.
В первом же году Народный университет Кана посетило 10 тысяч человек, в 2007-м — 20. При населении чуть больше 100 тысяч, это выглядит большим достижением. На лекции самого Онфре, по его собственным словам, исправно приходят 800–1000 слушателей; на другие — 300–500. Более того, пример оказался заразительным: со временем свои народные университеты открылись в Лионе, Авиньоне, Гренобле и еще нескольких городах. Опьяненный успехом, Онфре пишет в 2004 году «Несчастье (и величие) философии» с апологией своего дела: «Народный университет <...> намеревается быть „коллективным интеллектуалом”, если использовать формулировку Пьера Бурдье. Иначе говоря, речь идет о собранной команде индивидуумов, располагающих своими частными качествами, но при этом заботящихся о столкновении своих тезисов, теорий, работ, лекций с группой. Это философское сообщество стремится не к идеологической однозначности, а к связности: к экзистенциальной, веселой и политической практике философии, левому ангажированию, которое предполагает, что мы не накапливаем знания для личных целей, а разделяем их, даем их и распределяем среди тех, кто их обычно лишен, — среди народа народного университета <...> Коллективный интеллектуал, которым является философское сообщество Народного университета, предлагает в противовес республике Платона (закрытой, замкнутой, тоталитарной, иерархизированной и расовой) Сад Эпикура (открытый, свободный, эгалитарный, дружеский, космополитический) за пределами стен».
Стал ли Народный университет коллективным интеллектуалом (или хотя бы просто удачным педагогическим проектом) — большой вопрос. А вот Онфре благодаря ему точно вырос как интеллектуал — сначала до национального, а потом в какой-то мере и до международного масштаба. Лекции по контр-истории философии, на которых он разоблачает «тирании платонических, христианских и немецких идеализмов» и показывает «скрытое институцией существование альтернативной, критической, радикальной, гедонистской, практикуемой, полезной и экзистенциальной философии», издали не только девятью покетбуками, но еще и на аудиодисках — именно их купили чуть ли не миллион французов. В двухтысячных присутствие народника-просветителя (в обязательном амплуа «того самого, кто создал Народный университет») в СМИ резко увеличивается и он начинает кочевать из одного скандала в другой. То он крайне левый, то не против капитализма. То радикальный либертарий (не путать с либертарианцем — абсолютно разные вещи), то сами либертарии от него открещиваются. Когда в 2015 году премьер-министр Франции Мануэль Вальс публично обвинил Онфре в поддержке правого философа Алена де Бенуа, тот парировал, что Вальс сам кретин (и ему приглянулась лишь «справедливая» идея Бенуа, а не весь Бенуа целиком). Это брошенное премьеру слово неплохо свидетельствует, какую скульптуру в итоге сваял из себя любитель лесов и лесочков. Вдобавок к регулярным телешоу, радиопередачам и интервью философ ведет личный сайт, чуть ли не ежедневно комментируя политическую повестку и отвечая на вопросы пользователей. В фокусе внимания зарплата визажиста Макрона (французскому президенту посвящено большинство видео), Трамп (о нем тоже немало), Рамзан Кадыров и гомофобия, буркини, мигранты, Brexit — в лучших традициях ремесла колумниста, Онфре по любому вопросу имеет мнение, которое можно уместить в двухминутное видео. С читателями говорит на более вечные или бытовые темы: зачем жить, что такое любовь, в чем секрет счастья, как заставить ходить детей в школу и стоит ли остерегаться отравленных куриных яиц (огромную партию которых этим летом завезли из Бельгии), не хватает разве что советов по огородничеству.
Как-то так Онфре и потряс Францию. Рассуждая о его популярности, издание L'Express делает акцент именно на Народном университете, давшем философу «сильный импульс». После первого писательского признания мог поселиться в Париже, устроиться в престижный университет (не забывайте, что двадцать лет он проработал в лицее) — но остался в Аржантане с 15-тысячным населением. L'Express цитирует местного жителя, выросшего неподалеку от дома знаменитости: «Он стал кем-то вроде окрестного философа. Благодаря его работе, мы читаем больше философии».
Безусловно, Онфре стал героем Аржантана и Кана, но в сочетании с продуктивностью и медийностью именно это и принесло ему славу — в Нормандии, Париже и Франции вообще. И все же, оценивая его профессиональную карьеру, сложно избавиться от впечатления, что сотрясает он вовсе не Францию, а кошельки французов. Подтвердить это с ходу довольно сложно (забудем на секунду о роялти автора кучи бестселлеров): слишком за философом закрепился образ выходца из народа, врага либералов у власти, критика капиталистических ценностей — и медиа всех сортов охотно воспроизводят этот образ. Как уж тут усомнишься, если до дебатов с ним снизошел живой классик французской философии Ален Бадью? Но одна публикация настолько подробно развенчивает этот образ, что не остается никаких сомнений: перед нами не «левейший из левых» (как он сам себя называет), а талантливый приспособленец и эффективный менеджер самого себя. В 2015 году специализирующийся на расследовательской журналистике сайт Mediapart и издательство La Découverte (основанное знаменитым книгоиздателем и журналистом Франсуа Масперо) создают для «расследований в области идей и культуры» журнал La Revue du Crieu. В приуроченном к запуску интервью шеф-редактор говорит, что одна из целей журнала — борьба с якобы левыми интеллектуалами, которые реабилитируют изначально правые идеи и служат «симптомом правизны интеллектуального поля» в целом. Среди прочего, с философом Мишелем Онфре, которому посвящена статья в первом номере.
Конечно, это не единственная демистификация самого левого эпикурейца — он заработал себе и более известных противников. Например, главного редактора Libération Лорана Жоффрена, по словам которого «если Ницше философствовал с помощью молотка, то Онфре — с помощью мастерка». Под руководством этого журналиста за два года газета опубликовала около дюжины статей против философа: от критических, но скромных, до откровенно хулительных, где по иронии судьбы его называют приспешником Национального фронта. Но на каждую статью Онфре отвечает двумя («нет, это вы приспешники!»), поэтому такая медиа-атака только играет ему на руку. Да и сам Жоффрен — который левее самого левого — тоже неоднозначный персонаж, уверяющий, что всю жизнь противостоит идеям отца, который не просто дружил с Жаном-Мари Ле Пеном, но и финансировал Национальный фронт. Учитывая этот пикантный семейный факт и что Libération уже давно не рупор крайне левых, разумеется, журналиста обвиняют, что он только прикрывается левой риторикой. То есть ровно в том, в чем он обвиняет своего оппонента. Классический случай того, что во Франции называют gauche caviar — «икорные левые» (то же самое, что champagne socialist) — пренебрежительного ярлыка для недостаточно левых.
Мишель Онфре
Фото: michelonfray.com
На этом безумном фоне публикация La Revue du Crieu «Маленькая фабрика Мишеля Онфре» — удивительно обстоятельная попытка понять, кто же он такой на самом деле. Один из ключевых пунктов расследования — административная и финансовая сторона деятельности Народного университета. Юридически он оформлен как некоммерческая организация Diogenes & Co, которая финансируется государственными фондами. Входят в нее только учредитель и двое его земляков (в том числе экс-мэр Аржантана).
Онфре руководит университетом — приглашает или отстраняет преподавателей, составляет учебный план, распределяет бюджет — практически один, без каких-либо формализованных процедур. Годовой бюджет некоторое время составлял 80 тысяч евро: солидная сумма даже с учетом основных расходов — аренды помещений под занятия и оплаты приезжим лекторам транспортных услуг и проживания. Парадоксально, но именно нормандские социалисты не благоволили инициативе — и даже, уверен философ, хотели «наказать» его и «саботировать» предприятие. Коммунистка Мари-Жанна Гобер из городского совета Кана (постоянного спонсора Онфре) никого наказывать не хочет, но в разговоре с La Revue du Crieu недоумевает, почему университет целиком содержится на государственные средства, а студенты не платят хотя бы символические взносы в рамках «коллегиальной этики». После недавних муниципальных и региональных выборов Онфре точно находит своих коллег по этике: в Нормандии побеждают правые — и народник тут же заручается их поддержкой (естественно, под улюлюканье с противоположной стороны спектра).
Правда, безоблачного существования это не обеспечило. В какой-то степени апологет гедонизма стал жертвой своих эпикурейских аппетитов. Идея открыть в Аржантане филиал, где учат гурманству, пришла Онфре благодаря местной благотворительной организации Jardins Dans La Ville («Сады города»), которой управлял его очередной товарищ. Она содержит небольшое садово-огородническое хозяйство, где трудятся безработные, проходящие специальную программу по интеграции. Выращенные овощи отправляются в фонды гуманитарной помощи, социальные магазины, бесплатные столовые — и самим землепашцам. Но они, жаловался директор, не знают, что с ними делать, потому что не умеют готовить. Тут-то гастрософа и осенило — он обучит этих «жертв либерализма» и других земляков кулинарии! Онфре регистрирует вторую НКО (на этот раз Épicure & Co), получает от регионального совета 75 тысяч евро и в рамках партнерства с Jardins Dans La Ville начинает свое овощное просвещение: лекции по истории питания, мастер-классы, гастрономические фестивали и далее уже упомянутое.
Это привлекло новую публику, но отпугнуло безработных, сторонившихся все более буржуазных мероприятий (еще бы, на твоем огороде вдруг струнные квартеты исполняют Моцарта). В какой-то момент гостей издалека стало так много, что «народный университет перестал быть народным вовсе», вспоминает его казначей. Ректора это, кажется, не смутило: жертвы либерализма внезапно превратились в «бывших алкоголиков, раскаявшихся наркоманов, владельцев множества судимостей и отсидевших педофилов». Такое отношение к подопечным благотворительной организации, конечно, не укрепляло сотрудничество. Со временем партнеры покидают Épicure & Co, оставив учредителя практически одного, а тот начинает проводить совсем уж неуместные выступления. Например, дебаты о журналистике с излюбленным неприятелем Лораном Жоффреном. По словам казначея, Онфре изменил первоначальному замыслу Народного университета вкуса, чтобы «использовать его в интересах своей карьеры» — и в тех же интересах использовал университетский бюджет.
Дальнейшие события до невозможности нелепые: философ обвиняет сбежавших огородников в том, что они оформили 30 тысяч бюджетных евро на себя, огородники недоумевают, мэр (на их стороне) бездействует, муниципальный советник (на стороне эпикурейцев) изучает нарушения бухучета и негодует по поводу расследования на своем форуме, глава Нормандии говорит, что его все это никак не касается (социалист!), а местная пресса обозревает происходящее с такой увлеченностью, будто это преступление века. Наконец, в конце 2013-го, у потерпевшего лопнуло терпение и он объявил, что устал ждать хоть каких-то действий властей: раз его так мало ценят в родном городе — он уезжает, а с собой прихватывает университет. И злорадствует, что не будет теперь у аржантанцев ни музея Фернана Леже, ни музея современного искусства, ни конных выставок (в ХVIII веке город прославился конным заводом, который прозвали Лошадиным Версалем), ни театральных фестивалей — и вообще «не будет города, выросшего вокруг гастрономии, энологии, культуры. Народный университет уходит!». Мол, доигрались со своими безработными садовниками — теперь без меня обречены на бескультурье. Интересная, конечно, солидарность с ненаглядными жителями деревни.
Менеджмент главного университета тоже не самый прозрачный. Для собственного курса в прошлом учебном году основателю пришлось искать другое место — владельцы привычного заломили 23 тысячи, которых он найти не смог. Мэр Кана (один из его правых покровителей) помог договориться с площадкой «Зенит» (самой большой в городе), но на иных условиях: уместить курс в неделю и провести посреди лета. Это гордо назвали «Фестивалем философии», хотя весь фестиваль состоял из одного Онфре, читавшего по две двухчасовые лекции в день о недавней книге — собственно, «Космосе». Насыщенная фестивальная программа обошлась муниципалитету в 30 тысяч евро для продюсерской компании, которая по местным законам арендует зал. Ладно, спишем на особенности нормандского бизнеса, что продюсер и директор «Зенита» — это один и тот же человек. Но что мешало профинансировать аренду более дешевого помещения? А раз сняли на неделю местный Колизей, где настоящий фестиваль? Та же коммунистка Гобер атакует проголосовавших за субсидию: если она такая большая, почему нет проекта и бюджета у самого фестиваля? на что именно она потрачена? почему другие организации сами платят за аренду, а для Онфре все оплатили? И приходит к выводу, что все это напоминает незаконное расходование государственных средств.
Видимо, предчувствуя такую реакцию, философ заранее оправдывался, что «ни сантима из этой субсидии не попадут в его карман». Однако скептики сидят не только в городском, но и региональном совете Нормандии, который после победы Эрве Морена (другой влиятельный покровитель) оформил Народному университету ежегодную 50-тысячную субсидию. Расходные статьи Diogenes & Co тщательно контролируют и иногда отмечают значительное завышение трат. Скажем, размещение в гостинице и транспортные расходы в 2012 году стоили около 20 тысяч — а в следующем в два раза меньше. Согласно заключению совета, которое цитирует La Revue du Crieu, это демонстрирует, что в некоторых случаях дополнительное субсидирование не требуется и организации достаточно экономить.
Если заключить все финансовые и административные злоключения в скобки и спросить: а как поживает коллективный интеллектуал, которого Онфре превозносил пятнадцать лет назад? Удалось ли, несмотря на козни огородников и леваков, сотворить из народа Народного университета революционный субъект? Для ответа достаточно взглянуть, как выглядит большинство студентов. Это, конечно, не ненавистные лектору надушенные щеголи и чистенькие эстеты. Но явно и не неокиники, которые станут первым эшелоном сопротивления Национальному фронту. Попросту говоря, подавляющая аудитория Народного университета — это пенсионеры, пожилые представители интеллектуальных профессий. В этом смысле он не сильно отличается от таких институций, как Университет третьего возраста. Да и пенсионеры эти вполне буржуазные, а не из полумифического народа, который превозносит Онфре: стоя в очереди перед лекцией, журналист La Revue du Crieu то и дело слышит разговоры о хлопотах в загородном доме и путешествии на очередной курорт. Что касается коллектива университета как идеального философского сообщества, исчерпывающую оценку дал один из преподавателей, проработавший там семь лет: «Вопреки утверждениям Мишеля Онфре, Народный университет Кана — это не коллективный интеллектуал. Преподаватели видят друг друга раз в году, когда представляют свои учебные планы. После этого каждый сам по себе и понятия не имеет, чем занимаются коллеги. Здесь нет коллегиальности».
Опиум для народа
Каждую нетленку Онфре, производящую впечатление теоретической, специалисты встречают в штыки. По подсчетам психоаналитика Элизабет Рудинеско, только одна книга о Фрейде (к 2015 году продано 158 тысяч экземпляров) содержит более шестисот фактических ошибок. Пресса, случается, тоже раскусывает его бутафорское амплуа — например, издание Challenges в рецензии на второй том «Краткой энциклопедии мира», вышедший на французском в этом году: «Некоторые говорят, что Мишель Онфре — самый важный французский интеллектуал среди живущих. Они серьезно?». Удивительно, что такая оценка в медийном пространстве довольно редка, хотя вся основания для нее на поверхности. Первые книги Онфре выходят в серии Figures издательства Éditions Grasset, возглавляемой Бернаром-Анри Леви — одним из ключевых голосов движения 1970-х годов «Новые философы», участники которого на фоне протестов мая 1968-го переметнулись с крайне левых позиций к правым. А вскоре он вошел в редколлегию только что открытого Леви журнала La Règle du Jeu. Несмотря на то, что в конце девяностых он покинет издание и даже станет оппонентом Леви, это знаковое знакомство и сотрудничество. Именно «Новые философы» создали благодатную почву для популизма и фразерства Онфре — и он в полной мере является их наследником и продолжателем дела.
Еще в семидесятых ярый противник «Новых философов» Делез распознал их признаки: «они работают с очень громоздкими концептами, раздутыми как нарыв: Закон, Власть, Господин, Мир, Революция, Вера и пр. И поэтому они творят эти чудовищные пары, мегадуализмы: Закон и Революция, Власть и Ангелы <...> деятельность, которой занимаются Новые философы, меньше относится к их книгам, нежели чем к статьям, которые они раздобыли, к прессе и телевизионным шоу, которые ими монополизированы, к интервью, ими данным, к рецензиям, ими написанным, или к их появлению в „Плейбое”. Энергия, которую они на все это расходуют, во всяком случае, в таком объеме и с такой степенью организованности, предполагает конъюнктуру, исключающую саму философию <...> одна и та же книга или продукт должны иметь несколько особых версий, так, чтобы дойти до каждого: благочестивую версию, атеистическую версию, хайдеггерианскую версию, левацкую, центристскую и неофашистскую версии, версию а-ля Жак Ширак, нюансированную версию для „союза левых”». Перечисленные характеристики будто созданы для автора «Космоса». Вся его риторика держится на антитезах: Шопенгауэр против Гегеля, сад Эпикура против республики Платона, вообще правильная философия против неправильной, природа против цивилизации, тело против духа, здравый смысл против магических мыслей, деревня против города, народ против буржуазии — это список можно продолжать и продолжать (что было бы очень в духе автора). Разве что левые не против правых, потому что «Миттеран поменял лево и право» — весьма удобная позиция для gauche caviar. Доходит до смешного — в той же форме он сравнивает себя с Саркози: «Он в рассеянной тревоге — я в концентрированном покое, он постоянно нервный — я всегда безмятежен». Помимо этого, он не вылезает из телешоу, а книги его дублируют одна другую. Судя по всему, Онфре прочел этот текст Делеза — и воспользовался им как прямым руководством к действию.
Спустя тридцать лет после диссертации он остается таким же восторженным ницшеанцем в «Космосе»: «Если Ницше с юности сопровождает мой путь в философию, то потому, что он перевернул западную мысль, не оставив от дуалистической, концептуалистической, спиритуалистической традиции камня на камне, разгромив системные и словесные, риторические и воздушные замки, он дошел, разрушая христианскую религию, до такого края, что хотел стереть с лица земли Ватикан, а на его месте варить холодец, уничтожив детские сказки — мифологические россказни о потусторонних мирах, объясняющие мир посюсторонний» (и опять отметьте ту же патетику слога, многословие и малосодержательность). И таким же упрямым богоборцом: во втором томе «Краткой энциклопедии мира» вновь доказывает, что от религий один вред и агедония, а Иисуса как исторического персонажа никогда не существовало. Хотя, казалось бы, зачем, если уже доказал и то, и другое в бестселлере Traité d'athéologie («Трактат атеологии»), который в 2005 году разошелся тиражом 200 тысяч экземпляров?
«Космос» скомпонован из цветастых и мало связанных между собой пассажей, перегруженных эпитетами, дихотомиями, бесконечными перечислениями и дешевой патетикой. Его философские рассуждения выглядят как груда обрывочных тезисов: «Трансцендентальным эпикурейством я называю силу, кристаллизовавшуюся вокруг некоторого количества несвоевременных и неактуальных положений: мир познаваем, познание — архитектоника счастья, счастье предполагает раскрепощение от всяческой мифологии, единственное противоядие от мифологии — монистический материализм, монистический материализм борется с религией, религии живут аскетическим идеалом, аскетический идеал предлагает заживо умереть для мира, заживо умереть для мира — хуже, чем умереть по-настоящему, чтобы умереть по-настоящему, надо готовиться к этому дню для этого приготовления нужна философия — подлинное знание о подлинном мире, отказ от басен и выдумок». Понятно, что это не имеет никакого отношения ни к эпикурейству, ни к философии.
Свой подход к истории философии — важны только биографии философов — он применяет и к собственным книгам: «Космос» переполнен воспоминаниями об отце, гастрономическими впечатлениями, рассказами о всевозможных встречах и поездках. Скажем, в дальних краях Онфре «увидел зонтичную пальму таллипо; у нее есть особенность: она живет, чтобы один-единственный раз за вековую свою жизнь расцвести, а затем умереть. Вот урок природоведения и мудрости, урок возделывания сада — для культуры, которая не убивает природу, но возвышает ее. Этот великан высотой более 25 метров, у подножия которого, на острове в Индийском океане, я оказался, преподал мне куда больший урок мудрости, чем целиком и полностью прочитанный Кант». Поверженный пальмой Кант здесь возникает неспроста. Когда Онфре противопоставляет свою философию «платонизму, идеализму, христианству, схоластику, томизму, картезианству, кантианству, спиритуализму, гегельянству, феноменологии», он действительно считает, что все эти разновидности мысли не нужны и вредны. Обычно направляя свою ядовитую критику только против религии и сторонясь серьезной философии, он все же залез на ее поле — с книгой «Сон Эйхмана», в которой доказывает, что Адольф Эйхман был ни много ни мало последовательным кантианцем, а философия Канта лежит чуть ли не в основе идеологии Третьего рейха. Такие далекоидущие выводы он наверняка сделал из знаменитого эссе «Что такое просвещение?», где Кант пишет, что было бы «крайне пагубно, если офицер, получивший приказ от начальства, стал бы, находясь на службе, умствовать относительно целесообразности или полезности этого приказа; он должен подчиниться».
Онфре призывает отказаться от магических идей — что ж, начать можно уже когда его читаешь. Например, от такой: «Звуковые частоты, воспринятые ребенком во чреве матери и связанные с памятью о приятном или тягостном произведут затем в душе (а она материальна) взрослого индивида эмоциональные эффекты: звуковая маркировка, связанная некогда с отрицательной коннотацией, породит снова удовольствие или неудовольствие, тяготение к инструменту или глубокое отвращение». Отсюда следует необходимость «нейронного сенсорного воспитания» с «первых минут внутриутробной жизни», научение «искусству чувствовать». Словом, Народный университет вкуса прямо в материнской утробе. С магическими идеями соседствуют чужие, граничащие с плагиатом. Онфре ругает Делеза за то, что тот переврал Ницше, а спустя несколько страниц пишет: «В начале было не Слово, оно всегда поспевает к самому концу, когда уже погашены свечи, но Молния, которая выражаясь словами Гераклита Мрачного, правит миром. Если быть точным, а точным быть надо, то началу всегда предшествует другое начало, ибо, прежде чем возникла молния, была некая энергия, сделавшая возможным ее появление». Этот образ заимствован либо из «Различия и повторения», либо из интервью Делеза с Клер Парне: «При встрече двух потенциалов возникает феномен, определяемый понятием „темный предвестник”. Темный предвестник устанавливает отношения между разными потенциалами. И там, где появляется темный предвестник, потенциалы начинают реагировать друг на друга, возникает видимое явление — молния. Итак, сначала — темный предвестник, а потом — молния. Так рождается мир. Всегда есть невидимый темный предвестник, потом молния все освещает и вот — появляется мир». Но никакой отсылки к этому нет. Делез хотя бы предупреждал, когда подходил к философу сзади и зачинал ребенка-монстра.
Так кто же он такой? Ницшеанец? Скорее антагонист из «Заратустры»: «Последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех. „Счастье найдено нами”, — говорят последние люди». Мошенник? Вряд ли — даже если часть субсидирования идет ему в карман, на аферу это не тянет. Левый? Ну, коль Миттеран превратил правых в левых… Философ? О да — новый философ, самый новый из новых.