Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Рёко Секигути. 961 час в Бейруте (и 321 блюдо, которое их сопровождало). М.: Ад Маргинем Пресс, 2023. Фрагмент
Франко-японская писательница Рёко Секигути приехала в столицу Ливана в апреле 2018 года по приглашению Шарифа Маждалани, председателя местного дома писателей. Маждалани понравилась книга Секигути «Это не случайно» (2011), и он предложил ей написать о Бейруте. «Это не случайно» создавалась «по следам тройного бедствия, разразившегося в Японии 11 марта 2011 года: землетрясения, цунами и аварии на атомной станции [Фукусима]». Работа над книгой дала писательнице опыт осмысления трагедии колоссального масштаба. Но если тогда Секигути говорила о произошедшем в своей родной стране, то теперь ей предстояло соприкоснуться с чужим страданием.
За последние семьдесят лет Ливан пережил гражданскую войну, несколько политических кризисов и межконфессиональных конфликтов. На его территорию под разными предлогами вторгались израильские и сирийские войска — последние покинули страну в 2005 году в результате «революции кедров». Не ливанский автор, решивший написать книгу о Бейруте, сталкивается с проблемой: не упомянуть об этих событиях было бы странно, но попытка рассказать об их влиянии на жизнь города и страны означает риск столкнуться со справедливыми упреками в зацикленности на прошлом Ливана и нежелании видеть его настоящее. Секигути сообщает, что «вся литература о Бейруте на французском по-прежнему посвящена войне. Как будто у города не осталось ничего, кроме его трагедии...» и вспоминает, как обрадовался один из ливанских литераторов, узнав, что «наконец хоть кто-то пишет не о войне!».
Секигути отмечает, что говорить напрямую на столь сложную для ливанцев тему ей не хватило бы смелости, поэтому она решила писать о Бейруте через призму кулинарии. «Другие авторы уже не раз пытались привнести кулинарное искусство в мир большой литературы, — отмечает Секигути. — Мне же захотелось написать поваренную книгу так же, как я писала бы роман». Упоминание романа здесь неслучайно. Кулинарная тема выполняет в книге ту же роль, что в романе играет сюжет, скрепляя разрозненные путевые заметки в единое целое. В то же время метод Секигути очень похож на то, как работают составители поваренных книг, создающие монтажные композиции из собранных ими рецептов. По словам писательницы, за время пребывания в Бейруте она попробовала 321 блюдо, что соответствует числу главок в книге. Некоторые из них действительно содержат рецепты, но большинство представляют собой рассказы жителей Бейрута, описания местных гастрономических практик, воспоминания из детства и размышления о том, как еда помогает людям в моменты исторических катастроф.
Секигути закончила работу над первым вариантом книги весной 2020 года, уже после того, как в Ливане прошли массовые протесты против повышения налогов, которые многие местные жители назвали революцией. Писательница редактировала рукопись в тот момент, когда страна испытала еще одно потрясение: 4 августа 2020 года в порту Бейрута произошли два взрыва, в результате которых погибли 210 человек, 7000 пострадали, а еще 300 тысяч остались без жилья.
Написанная в канун «двух трагедий», книга Секигути словно повисает где-то между двумя временами: временем самой поездки, когда казалось, что все самое трудное для жителей Бейрута уже позади, и временем после революции и взрывов в порту, когда выяснилось, что писательница застала город в преддверии новых потрясений. В почти дневниковые по стилю фрагменты, написанные в настоящем времени («вот уже месяц я питаюсь только ливанской кухней...»), иногда вторгаются тревожные замечания, относящиеся к уже более позднему периоду («когда в мае 2018 года я писала эти строки, то еще не знала...»). «Порой книгу сотрясает реальность», — замечает Секигути в предисловии.
***
Практика приготовления и употребления пищи одновременно укоренена в повседневности и неразрывно связана с социально-экономическими процессами. Иными словами, она несет на себе отпечаток того, что принято называть «большой Историей». Расспрашивая своих бейрутских знакомых о еде, Секигути то и дело наталкивается на воспоминания «о войне, вернее о войнах». Так, ее знакомая по имени Джойс вспоминает, как во время бомбардировок ее родители готовили коктейли «Маргарита» и пили в бомбоубежище вместе с соседями: «Взрослые пили и пьянели. Конечно, теперь я понимаю: так они защищались от суровой реальности, но, думаю, что поведение моих родителей — которые, не выдавая своей тревоги, стремились привнести в жизнь хоть немного праздника, — здорово помогло мне пережить тот период».
Секигути пишет, что ее задача заключается в том, «чтобы собирать рассказы жителей, которыми они не делятся между собой, — не только избегая плохих воспоминаний, но и, возможно, боясь спровоцировать спор на болезненную тему». Писательница отмечает, что за время пребывания в Бейруте она собрала множество противоречивых свидетельств: например, один из ее собеседников утверждает, что многие люди растолстели во время войны, так как пытались заглушить страх едой, а другой отказывается в это верить. Чтобы выстроить из них гладкий нарратив, наличие которого принято считать свидетельством «примирения с прошлым», придется совершить насилие над материалом. Иначе говоря, нужно будет выработать собственную версию событий и выбросить все свидетельства, которые в нее не укладываются. Но Секигути явно не чувствует себя вправе поступать таким образом. Значительная часть ее текста состоит из рассказов местных жителей. Иногда они даются в пересказе писательницы, а иногда — в форме прямой речи с краткими авторскими пояснениями в духе «один из жителей Бейрута сказал мне...».
В эссе «Рассказчик» (1936) Вальтер Беньямин назвал рассказ «ремесленной формой общения»: «Суть рассказа не в том, чтобы рассказать о деле в чистом виде, о деле „самом по себе“, — как в информации или рапорте. Он погружает это дело в жизнь рассказчика, чтобы затем вновь извлечь его оттуда. Оно оставляет в рассказе след рассказчика, как на поверхности глиняной миски отпечатался след руки гончара». Отталкиваясь от замечания Беньямина, можно увидеть интересные параллели между рассказыванием историй и кулинарией, которые помогают лучше понять замысел Секигути. С появлением кулинарных книг и интернета рецепты стали реже передаваться в устной форме, но полностью эта практика не исчезла — она все еще встречается в семьях и других группах, связанных общим бытом. Переходя от одного человека к другому, рецепт тоже незначительно (или значительно) модифицируется в зависимости от индивидуальных предпочтений и возможностей. Наконец, в рецепте, как и в устном рассказе, само содержание часто уходит на второй план: сам акт передачи рецепта от одного члена семьи другому гораздо важнее, чем точная информация о количестве тех или иных ингредиентов или последовательности действий (ведь при приготовлении пищи, как известно, многое делается на глазок). Иными словами, и рецепт, и устный рассказ создают пространство коллективного опыта, без которого немыслимо никакое сообщество.
Секигути много размышляет о связи между кулинарией и коллективными формами опыта. Лучше всего эта связь заметна в случае эмиграции. «Обычно национальная кухня — это первое, что появляется в городе вместе с приезжими», — замечает писательница. Однако в Бейруте она обращает внимание на противоположный феномен: возвращающиеся в город ливанские эмигранты приносят с собой вкусы тех мест, где им довелось жить, на собственный манер переосмысляя чужие кулинарные традиции. Секигути вспоминает о посещении японского ресторана с необычным «калифорнийским уклоном» и предполагает, что его хозяин некоторое время прожил в США.
Несколько главок книги посвящены блюду под названием киббех, представляющему собой «тесто из рубленого мяса с булгуром, начиненное, сформированное в виде котлетки и поджаренное во фритюре». Существует огромное количество вариантов этого блюда: «Можно сделать фарш из рубленого мяса с картофелем, можно использовать ягнятину, баранину, говядину или рыбу, можно даже заменить мясо тыквой или нутом; в киббех можно добавлять или не добавлять разные специи и травы, можно готовить блюдо в духовке, на гриле или даже есть сырым». В Ливане киббех присутствует на столах представителей всех социальных групп, различается лишь набор ингредиентов и их количество. «Нет никакого единого рецепта, киббех может рассказать о жизни каждой семьи, где его готовят», — подводит итог Секигути.
Передачу рецептов внутри семьи можно рассматривать как форму существования традиции. Однако то, как именно происходит передача, часто зависит от социального положения семьи. Во многих богатых ливанских домах «семейными» считались блюда, которые никто из членов семьи не умел готовить — этим занималась прислуга. Новых служанок отправляли к опытным домохозяйкам, чтобы те научили их традиционным рецептам: «В таком случае традиция передавалась от прислуги к прислуге, а не между членами семей их нанимателей. Но в последнее время никто не остается на одном месте десятилетиями, а молодые горничные чаще всего и вовсе иностранки».
Секигути отдает себе отчет в том, насколько проблематично понятие традиции в современном мире. Многие рецепты и ингредиенты, кажущиеся традиционными, на самом деле появились сравнительно недавно — например, как практика добавлять гранатовый сироп в блюда ливанской кухни. Писательница вспоминает аналогичный сюжет из истории японской кухни, где рецепт приправленного уксусом риса для суши сильно изменился после Второй мировой войны, и замечает: «Традиция — это большая ловушка».
Понятие кулинарной традиции становится еще более проблематичным, когда речь заходит о национальной кухне. Гастрономические предпочтения редко укладываются в границы национальных государств, что порождает бесконечные споры о том, какому народу или стране на самом деле «принадлежит» то или иное блюдо. Секигути отмечает, что национальными следует считать рецепты, которые люди регулярно готовят у себя дома. Поэтому, например, она называет кускус национальным французским блюдом, но оговаривается, что это заимствование связано с колониальным прошлым Франции. Такая трактовка может показаться спорной, но она помогает избежать эссенциализации понятия «национальное блюдо». Секигути рассказывает историю кондитера Мириам Сабет, называя ее редким примером человека, совершенно свободного от кулинарных идентичностей. Сабет придумывает сладости, в которых «восточные продукты... сочетаются с мастерством французских кондитеров». Она придерживается правила «все принадлежит всем».
Заключительные главки книги Секигути написала уже после начала революции в Ливане. Она еще раз приехала в Бейрут, чтобы наблюдать за акциями протеста, которые писательница связывает с невысказанными противоречиями и историческими травмами, накопившимися внутри ливанского общества. Секигути не изменяет своему методу и обращает внимание на то, как политические потрясения вплетаются в гастрономические привычки жителей Бейрута. Она описывает молодых людей, возвращающихся вечером с демонстрации «с ливанскими флагами в одной руке и мороженым в другой, видимо, чтобы охладить горло после скандирования лозунгов», и подмечает новые формы солидарности, которые создают совместное приготовление и употребление пищи во время протестов:
«На Площади Мучеников в палатке организации „Кухня в центре города“ добровольцы бесплатно раздают еду демонстрантам и нищим. Здесь же на Рождество рынок Сук-эль-Тайеб совместно с другими ассоциациями организовал огромный ужин для малоимущих. С настоящими, не одноразовыми тарелками».
Секигути отказывается анализировать политическую ситуацию в Ливане и делать далеко идущие выводы о будущем страны. Она прекрасно осознает дистанцию, отделяющую ее от местных жителей, и потому не столько объясняет происходящие события, сколько просто фиксирует их — конечно, не скрывая своей симпатии к протестующим. Возвращаясь к вопросу о жанровой принадлежности, ее книгу правильнее было бы назвать не романом, а чем-то вроде монтажной хроники. Роман имеет концовку, подводящую итог описанным событиям; хроника же просто обрывается в тот момент, когда автор ставит точку, но изложенная в ней цепь событий может быть продолжена. То же самое происходит и в книге Секигути, ведь «кухня, как и революция, не знает конца, пока есть люди, которые умеют готовить свои блюда, — в родной стране или в стране-убежище, — чтобы вновь обрести силы.
Чтобы накрыть идеальный стол».
Автор благодарит Полину Перемитину за помощь в работе над текстом.