Миф, память, ритуал. Концептуальное искусство, культурная антропология, правительственный заговор. Закрытые сообщества, дисфункциональные семьи, абьюзивные наставники... Фактуры хватило бы книг на десять, но все это и многое (действительно, многое) другое — новый роман Алексея Поляринова «Риф». После триумфа бестселлера «Центр тяжести» у Поляринова сформировалась большая и активная фан-база: писателя ценят за повествовательную многоуровневость, проворное жонглирование параллельно развивающимися сюжетными линиями и последовательную увлеченность большими нарративами и «большими идеями». Арсений Гаврицков из «Подписных изданий» — о том, почему в случае «Рифа» эти фирменные поляриновские «фичи» иногда превращаются в «баги».

Алексей Поляринов. Риф. М.: Inspiria, 2020

В «Рифе» снова в деле композиция, зарекомендовавшая себя в прошлом романе: три сюжетные линии развиваются параллельно и в самый неожиданный момент пересекаются читателю на изумление. В 1980-е умная и замкнутая Кира живет в маленьком заполярном городке Сулиме, жители которого много лет тщательно скрывают один неприглядный секрет. Оказывается, тайна прошлого напрямую связана с жизнью Киры, и ей приходится выбрать: бросить вызов системе или сбежать. 1990-е: умная и замкнутая Ли учится в американском университете, изучает концептуальное искусство и попадает в закрытый клуб преданных студентов харизматичного профессора антропологии с небезупречной репутацией и сомнительными методиками. И, наконец, наши дни: умная и замкнутая Таня преподает английский, но мечтает снимать документальное кино. Попутно девушка пытается наладить расклеившиеся отношения с матерью, сестрой и потенциальным бойфрендом.

Со времени выхода «Центра тяжести» два года назад Поляринов-рассказчик стал чувствовать себя увереннее, он нагнетает напряжение профессиональнее, шутит чаще и свободнее — хотя еще по прошлой книге было понятно: мало кто из наших писателей может тягаться с ним во владении нарративными премудростями и лихом комбинировании приемов жанровой литературы. Эрудиция и безупречный вкус делают Поляринова не только великолепным стилистом, но и редким российским писателем «в тренде». Не потому, что он обращается к уже кем только не потроганной теме секты, в последние несколько лет ставшей для массовой культуры чересчур популярным лакомством, от которого откусили все — от Эммы Клайн и Квентина Тарантино до Райана Мерфи и продюсеров подросткового играй-гормон-сериала «Ривердейл». И даже не потому, что он реагирует на сюжеты последних новостей иначе, чем его более титулованные коллеги, ехидно интегрирующие в свои тексты шутки о #MeToo и Грете Тунберг. А потому, что Поляринов (как никто из его коллег) в курсе западной литературной повестки — «Риф» мог бы хоть завтра выйти на английском языке и стать мировым бестселлером.

Алексей Поляринов «Риф» (Inspiria, 2020)
 

Важная составляющая грядущего успеха «Рифа» — детальная проработка специфической атмосферы для каждой из трех сюжетных линий, любая из которых — готовый приступ клаустрофобии. Особенно зачаровывают мрачный Сулим и безразличный кампус Миссурийского университета. Закрытый заполярный город — безупречно проработанный гибрид антуражей готического романа, компьютерной бродилки «Сибирия» и советской производственной драмы. Так же ловко зафиксированы особенности американского университетского городка, где каждый сам за себя, но каждый как на ладони, — и все должны принадлежать какой-то группе, постоянно принимать чью-то сторону. Галлюциногенные люди с оленьими рогами (привет, сериал «Ганнибал») путешествуют по кошмарам героев, отвечая за дополнительный макабр.

Атмосфера собственно секты при этом удалась куда менее виртуозно: Поляринов как будто щадит своего читателя, оставляя весь мрак за кадром. Это добавляет «Рифу» известной грациозности, но в то же время отбирает у автора возможность по-настоящему углубиться в тему, заявленную как главную («Риф» изначально позиционировался как «роман о секте»). Глава культа у Поляринова — опальный антрополог, конфликтующий с законом, поэтому от аналогии с романом Ханьи Янагихары «Люди среди деревьев» никуда не деться: и если Янагихара, не погружая читателя в откровенную «чернуху», последовательно и элегантно нагнетает готическую хтонь, то Поляринов словно намеренно отказывается воздействовать на чувства читателя. Удачно это принципиальное решение или нет? Наверное, это вопрос вкуса. Но очевидно, что у этого решения есть определенные последствия.

Алексей Поляринов
 

В частности, кажется, что поляриновский побег от сентиментальности напрямую связан с его нежеланием прописывать, индивидуализировать характеры своих «умных и замкнутых» героинь. Читая «Риф», в какой-то момент замечаешь, что Кира, Ли и Таня настолько похожи друг на друга, что, если отвлечься от антуража, невозможно понять, о ком сейчас читаешь. Более того, героини «Рифа» похожи на трех главных персонажей «Центра тяжести». Мы знаем о них совсем немного: имя, род деятельности, семейное положение. Что у них в голове помимо россыпи «интересных фактов» (о политике/истории/искусстве и др.), которыми они одержимы вслед за своим создателем — писателем Алексеем Поляриновым?

Набросок для юмористического этюда: когда два персонажа Поляринова встречаются, они не обсуждают погоду и не узнают, как дела у общих друзей, — их беседа скорее напоминает прямое включение телеканала Discovery. Интересные факты размножаются на этих страницах почкованием, чтобы потом непременно сыграть свою роль и зарифмоваться с каким-нибудь другим важным для развития сюжета мотивом; большое находит отражение в малом. В «Рифе» личные катастрофы элегантно рифмуются с глобальными: человек, который отказывается работать со своими травмами, бежит от них, пытается о них не думать, в итоге оказывается неспособен думать вообще и перестает быть личностью — как следствие, вступает в секту; город/государство/народ, предающие свои травматические опыты забвению, тоже оказываются в плачевном состоянии «скорбного бесчувствия».

Справедливым будет замечание: мол, говорить в данном контексте о непрописанности характеров — какой-то сюр. В конце концов, роман, одна из тем которого — мифологическое мышление, дает все основания предполагать, что три его героини — это расщепление одного и того же персонажа или же просто ходячие мифологемы. К тому же ни одна критическая статья о постмодернистских текстах не обходила стороной эти самые пресловутые непрописанные характеры. Да что там, еще Арнольд Беннет укорял Вирджинию Вулф в том, что в ее произведениях людей не видно. Что может быть нелепее, чем в 2020 году писать, что за большими идеями, которые наслаиваются друг на друга, в «Рифе» теряются романные герои?

Слайд, взятый за основу обложки. Фото: instagram.com/polyarinov/
 

Но в случае с Поляриновым этот отказ от характеров все-таки вызывает некоторую досаду. Кажется, ему на самом деле интересно писать о людях и их переживаниях, а главное — у него потрясающе получается: пожалуй, наиболее тонко раскрытая тема «Рифа» — тема отношений «мать — дочь». Она последовательно развивается в романе — куда филиграннее, чем тема секты. Вот почему так тоскливо и больно, когда три героини «Рифа» медленно тают пред внутренним взором читателя, который остается один на один с правильной, величественной структурой кристаллического романа.

Наверное, эта непроизвольная читательская досада сродни той, что испытывала Айрис Мердок, когда писала свое эссе «Против сухости». В нем британская писательница выступила со сдержанной критикой «кристаллических» романов, к созданию которых стремятся, по ее мнению, лучшие писатели. Мердок высказала опасение, что на смену характерам в таких романах приходят мифы и упрощения, а это ведет к губительной для романного жанра предсказуемости, занудной логичности — когда все ружья стреляют, все на своем месте, все рифмуется со всем.

С новым романом Поляринова в какой-то момент случилось то, чего боялась Мердок: он получился слишком правильным, слишком рациональным. При этом лучший эпизод «Рифа» словно родившаяся в голове Чарли Кауфмана сцена бессознательного трипа Ли в самом конце романа, ее пребывание в лимбе между сном и явью. Это максимально нетипичный, чарующе странный Поляринов — такого не было ни в «Центре тяжести», ни на одной другой странице «Рифа». От замысла до исполнения эта часть романа — одно громкое восторженное «вау», которое следует за несколькими секундами ошеломленного молчания.

Мог ли весь роман быть таким же драйвовым и живым? Неизвестно. Он получился... кристаллическим.