Номинация «Иностранная литература» премии «Ясная Поляна» — это удивительное начинание: второй год в Ясной Поляне от имени, так сказать, самого Льва Толстого, выбирают «самую значительную и яркую зарубежную книгу XXI века». Один уже длинный список — это такой creme de la creme, готовый список рекомендаций, в котором могут быть и весьма легкомысленные, хоть и приятные книги («Братья Sisters» Патрика Де Витта), но чаще экспертами премии номинируются большие романы, уже оказавшие значительное влияние на литературу ХХI века: «Благоволительницы» Джонатана Литтелла, «Покорность» Мишеля Уэльбека, «Детская книга» Антонии Байетт, «Предчувствие конца» Джулиана Барнса. Надо понимать, что роман Памука выбран примерно из такого ряда, что само по себе примечательно. Можно объяснить этот выбор формой: если изъять «Мои странные мысли» из контекста, получится идеальный модернистский роман, по нашим временам прямо классика, — шум времени, услышанный и рассказанный героем (героями) без всякого участия автора. Можно надеяться, что жюри сумело оценить, какую грандиозную работу проделал Памук, сохранив в судьбе героев все движения стамбульской истории ХХ века, или увидело за исторической справкой урбанистическую трагедию, роман о разрушении Стамбула. А возможно, отметили все-таки переводчика: не будь у Орхана Памука Аполлинарии Аврутиной, может, и сам Памук на русском не случился бы.
Хотя награда вручается именно за книгу, а не за перевод (автору достаются приятные даже по нынешнему курсу миллион рублей, а переводчику только поощрительные 200 тысяч), нет сомнений, что в случае Памука личность переводчицы сыграла не последнюю роль. Аполлинария Аврутина — больше, чем просто толмач, перекладывающий книги Памука с одного языка на другой. Она его верный представитель в русском языке и культуре, старающийся сделать речь и приметы быта, так тщательно им описываемые, узнаваемыми. С Аврутиной (как и с большинством гениальных русских переводчиков прошлого века) иногда можно спорить относительно некоторых решений: не совсем понятно, например, почему напиток боза в ее переводе превратился в «бузу», а общая странность, населяющая голову главного героя, стала «странными мыслями». Но несомненно одно — благодаря ее внимательной и кропотливой работе у прозы Памука появляется свой ритм и язык, и Памук становится для нас «русским» писателем.
Впрочем, ни одна книга Памука не утверждает разницу между турецкой и русской историей, культурой и современностью с такой силой, как «Мои странные мысли» — рассказ о жизни одного уличного разносчика, становящийся рассказом об истории Стамбула второй половины ХХ века: от 1970-х годов до конца нулевых. Жизнь главного героя, приехавшего в Стамбул в 1969 году из деревни, чтобы вслед за своим отцом продавать на улицах города йогурт и бозу, с армейской исправностью проходит под ударами истории: погромы, политические движения, военные перевороты, каждый из которых сметал разносчиков с улиц Стамбула, чтобы они затем с упорством возвращались; ведь сказал же Ататюрк, отец турецкой нации, что «уличные торговцы как соловьи для улиц, они — радость и жизнь Стамбула».
Не будь у Орхана Памука Аполлинарии Аврутиной, может, и сам Памук на русском не случился бы
Уличные торговцы и правда до сих пор играют огромную роль в повседневной жизни Стамбула: и сегодня по его улицам проходят десятки продавцов симитов, свежей рыбы, плова с нутом и курицей, сладостей, кукурузы, жареных лепешек гезлеме. Как только похолодает, по тем же улицам разносится крик «бозаааджи» — это оповещает о своем приближении разносчик бозы. Хотя лавка «Вефа» с лучшей в мире бозой до сих пор стоит на своем месте под мечетью Сулеймание, современные торговцы уже не берут там бозу на продажу, а смешивают свою из готового порошка, отчего лучше она не становится. Но роман на то и роман, чтобы все в нем было немного идеально. Его герой, Мевлют, со всеми странностями в голове и неприглядностью биографии, обладает тем же внутренним благородством, что различные беи, населявшие романы Памука ранее, — и боза у него бывает только первой свежести.
«Мои странные мысли» открываются изображением генеалогического древа главного героя Мевлюта Караташа — одна эта картинка довольно много рассказывает о целях и задачах романа. Лет двадцать назад такой герой был бы немыслим на страницах турецкого романа, мог бы присутствовать в нем только невидимо, фоном. Ведь у турецких уличных разносчиков никакой генеалогии быть не может: они — самая настоящая беднота, приехавшая из глубин деревенской Анатолии. Они не несут с гордостью историю своего рода и память о деяниях предков. У Памука такой герой впервые появляется даже не в романе, а в сценарии фильма британского режиссера Гранта Джи «Невинность воспоминаний», где камера, бродя по ночному городу, выхватывает из тьмы его обитателей — собирателей мусора и стаи диких собак. Мевлют тоже один из таких ночных жителей, выходящих на улицы с наступлением темноты. Но хотя герой не принадлежит благородному роду, по своим поступкам он — не ворующий, не обманывающий, не присваивающий чужого — настоящий «эфенди». Эта двойственность отражена и в его имени. Фамилия — Караташ, черный камень, отсылает к разделению турок на белых и черных, то есть голубую кровь и никакую. Мевлют же означает ритуальное песнопение в исламе. С самого начала своей истории главный герой пишет письма — сначала отцу, затем возлюбленной. Ему важно следить за тем, как написанное, ложась на бумагу, превращается в «таинственный текст с совершенно другим смыслом». Он не просто ночной хозяин города, он хозяин слова об этом городе, и его история становится житием, а рассказ — литургией.
Фото: Aline Belfort
Такая смена героя не может не повлечь за собой смену темы. В классическом большом семейном романе, типа «Будденброков», главной темой становится история падения, герой в финале в самом буквальном смысле падает и умирает. В то время как «Мои странные мысли» — это история подъема. Из невидимых, второстепенных обитателей Стамбула к финалу романа маленькие люди становятся властелинами города. Если в классическом модернистском романе город вырастает, уничтожая человека, то у Памука город, чрезмерно разрастаясь, погибает, а человек возносится: в конце герои наблюдают огни ночного Стамбула из собственных квартир в многоэтажках, построенных на холмах, землю которых они когда-то правдами и неправдами захватывали.
Все это, безусловно, отражение огромного социального процесса в Турции последних десятилетий: вчерашние бедняки стали новой опорой действующей власти и чуть ли не главной политической силой в стране. Но и в современной Турции, где одни считают, что их пинками загоняют в Иран, а другие опасаются, что с них рывками срывают хиджабы, существует огромная пропасть между вчерашними элитами и, говоря прямо, электоратом Реджепа Тайипа Эрдогана. Орхан Памук, конечно, не пишет политический роман. С невероятным мастерством он ни разу не дает своему голосу зазвучать за голосом героя (точнее, героев — роман полифонически дает высказаться и другим участникам истории), его собственные мнения и убеждения здесь неважны, даже неизвестны. По сюжету — это история только Мевлюта: годы его учений в бессмысленном заведении под названием Мужской лицей Ататюрка; десятилетия торговли на улицах города; история большой любви, когда он увидел девушку на свадьбе двоюродного брата, четыре года писал ей страстные письма, украл ее, узнал, что вместо красавицы младшей сестры ему подсунули старшую, и тринадцать лет прожил со старшей в счастливом браке. Но прежде всего — это история города, который наблюдает Мевлют, гуляя вечерами по его улицам.
Если в классическом модернистском романе город вырастает, уничтожая человека, то у Памука город, чрезмерно разрастаясь, погибает, а человек возносится
География этих прогулок, если расчертить их на стамбульской карте, огромна. От старых районов вдоль Золотого рога мимо вокзала Сиркеджи, вверх по улице Истикляль, по неспокойному району Тарлабаши, откуда после погрома 1955 года и насильственной депортации 1964-го были изгнаны все греческие, еврейские и армянские обитатели; к холмам за районом Меджидиекей, пережившим первое нашествие анатолийской бедноты: в 1960-х каждый приезжий старался выгородить себе здесь уголок земли, в нулевых на ней возвели многоэтажные дома, где вчерашние мигранты получили новые квартиры.
В очередной раз Памук сочиняет энциклопедию турецкой жизни: если в «Музее невинности» ее предметом был стамбульский быт 1980-х, то в «Моих странных мыслях» темой стал сам ландшафт, — бесконечная стройка, разрастающаяся с 1960-х, захватывающая все новые мосты, холмы, районы, бесследно уничтожающая память о старине. Каждый новый военный переворот вносит свои перемены в городскую жизнь — и мы видим их глазами Мевлюта. В начале книги только строят первый Босфорский мост, а после ее окончания откроется уже третий. Район Тарлабаши, который еще вчера был греческим, сначала наполовину сносится ради шестиполосного шоссе, затем его останки превращаются в криминализированное сердце города. Мевлют ни разу не оплакивает старый город, только меняет маршруты по нему. Но для стамбульского жителя эти перемены выглядят так, будто город снова и снова, на протяжении сорока лет, вскрывают, чтобы переложить плитку.
Мевлют, почти весь роман проживший в полуразвалившейся лачуге в Тарлабаши, пока район не превратился в криминальный настолько, что из дома стало невозможно выйти без оружия, становится символом не этих перемен, а, наоборот, противостояния разрушению, ходячей памяти о прошлом. И даже не потому, что он запечатляет эти улицы в памяти, бродя по ним ночами. Всякий раз, когда с Мевлютом заводят разговор о бозе и содержащемся в ней алкоголе, торговец честно отвечает: «буза священна». «Людям приятно знать, что буза была любимым напитком наших предков. Вот о чем напоминают им крики торговца бузой, и людям приятно слышать их». Разрушению может противостоять только память — но главное в романе Памука, что символом памяти стал тот же герой, что и символом разрухи.