Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Рёко Секигути. Голос в темноте. М.: Ад Маргинем Пресс, 2024. Перевод с французского Алексея Шестакова
Рёко Секигути — автор книг «Нагори» и «961 час в Бейруте», переведенных на русский язык. Она пишет и по-японски, и по-французски. Впервые «Голос в темноте» — La Voix sombre — вышел именно на французском языке в 2015 году, и дословно это название можно перевести как «темный голос». Но именно «Голос в темноте» кажется гораздо более удачным заголовком, приближающим к тому, о чем пишет Секигути. Поэтесса переживает смерть дедушки и рассуждает о природе голоса, об утраченных связях с теми, кого больше нет в этом мире, о ненависти к их отсутствию. Мне, тоже тяжело переживающей смерть дедушки, эти тонкие и точные записи, заметки на полях горя, оказались очень близки.
Что, спрашивает Секигути, остается от голоса, когда человека, которому он принадлежал, больше нет в живых? Ее работа простирается до размышлений о голосе и его связи с образами, запахами, всеми чувственными переживаниями — и, что воспринимается наиболее остро, до своевременного комментария о теле, медиа, смертности, утрате и времени.
На английский язык книгу в 2021 году перевела американская поэтесса Линдси Тернер, дав ей название «Присутствующий голос» (The Present Voice). Пусть этот перевод тоже не буквален, но и он отражает важнейшее свойство голоса, которое обнаружила Секигути, — присутствие как антитеза утраты.
Потому что голос —
Всегда конкретный
Ведь если голос присутствует, он может и исчезнуть, поэтому он — материален. Секигути цитирует Эдуарда Глиссана, Рене Шара, Атика Рахими и даже Аристотеля, чтобы с их помощью выяснить, что́ голос Другого означает для каждого человека сегодня, в эпоху социальной дистанции.
Мир погружается
В темноту
Так начинает свое высказывание автор, как будто вводя читателя в транс, в нечто неизведанное, пугающее каждого по-разному. Мораль книги — записывайте голоса тех, кто вам дорог, потому что лишь голоса способны по-настоящему восполнить утраченное присутствие — в отличие от фотографий. Пусть они тоже след времени, но фотографии не являются таким же продолжением тел, как голоса. Когда я смотрю на фотографии своего дедушки, которого уже нет в этом мире, я слышу его голос. Оживают воспоминания о совместных прогулках, о наставлениях дедушки «смотреть на солнце, потому что так глаза заряжаются», воспоминания льются потоком — и все это действительно слышится как эхо утраченной жизни. Автор очень бережно вытягивает из горюющего читателя эти воспоминания в тот момент, когда делится своими. И при этом через частное горе она приближается к рассуждениям о глобальной, общей утрате.
Секигути заходит на территорию философской критической мысли о потере идентичности в эпоху развитых медиа. Голоса ушедших людей, которые существуют в кино и музыке, позволяют их творчеству жить. Тел уже нет в этом мире, они давно стали пылью и рассыпались, уже, возможно, кто-то и не вспомнит, что эти люди вообще жили на свете. Но их голоса напомнят о том, что в этих телах когда-то была жизнь. Голос — это еще и мгновение присутствия, ведь мы слышим его в настоящем, этот артефакт прошлого отправился с нами в будущее.
«Голос в темноте» — это вихрь откровений, стихотворений в прозе и прозы в стихах, он читается как манифест, как записанный на пленку и затем расшифрованный голос самой поэтессы. Благодаря этому голосу быстро понимаешь: агония утраты сильна тем, что время нам неподвластно, мы не можем вернуться в то прошлое, где умерший близкий нам человек еще жив. Но голос как нарушитель хода времени дает нам такую власть.
Рассуждение о природе голоса постепенно подводит Секигути к вопросам о различии между жизнью и смертью, отсутствием, присутствием и полным исчезновением. Присутствие и исчезновение сплетаются воедино — и отсутствие близкого человека напоминает нам о нем. Так смерть как бы «оживляет» человека, наделяя его присутствием через скорбь.
Голос —
единственная часть
тела, неподвластная
погребению. Можно
похоронить
голосовые связки,
но голос, звуковые
волны, — нет.
В рассуждении Секигути о голосе телесность, которая прочно ассоциируется со смертью, отходит на второй план. Голос вечен, духовен, бестелесен. Он — отпечаток души, который будет жить, пока существует способ хранить его в записи. Но удивительно: только голос способен подарить нам прикосновение к ушедшим. Образ на фотографии или даже запах одежды остаются неосязаемыми, в то время как голос буквально воздействует на барабанные перепонки.
Осязаемость голоса, как ни парадоксально, ощущается и в самом оформлении книги Секигути. В ней есть пустые страницы, много пространства рядом со стихами. Уверена, что это можно соединить с понятием «ма» (間) — пустоты в японской культуре. В европейской традиции пустота сравнима с чем-то отталкивающим — «ничто», «отсутствие», то, что должно быть заполнено и само по себе бесполезно. В японской — пустота воспринимается иначе. Ма — это пространство между вещами, которое их соединяет, устанавливает между ними связи. Пустота образует смыслы и рождает творчество. Тишина — это тоже ма, но для звуков: благодаря ей, они оживают и обретают смысл.
Есть что-то опустошительное
в окончательном уходе человека:
мы остаемся «опустошенными».
Это не игра ума: когда кого-то
больше нет, мы обнаруживаем
в себе целую территорию,
целое огромное пространство,
брошенное в руинах
и запустении. Нужно уйти
оттуда, найти место, где
находится нужный нам человек,
но у него больше нет никакого
места, и единственное, что нам
остается, это его следы:
вещи, фотографии... Или его
голос, который всегда
в настоящем — но только
вот в единственно возможном
для него отныне настоящем
этого опустошенного мира.
Секигути нестандартно пересматривает понятие пустоты, страница за страницей погружая читателя в это пространство осмысления. И вместе с тем поэтесса помещает пустоту в плоскость печали и скорби. В этом контексте вспоминается еще одно немаловажное понятие в японской культуре — «мудзё» (無常), «эфемерность», «бренность». Японская литература на протяжении многих веков — не только в поэзии, но и в ранних романах (например, эпохи Хэйан — «Повесть о Гэндзи», «Записки у изголовья», «Путаница») — выражала быстротечность времени, хрупкость и изменчивость жизни. Мгновение, совсем как цветок сакуры, который гибнет после первого же дождя, мимолетно. Секигути очень тонко отразила попытки отринуть эту бренность, спастись с помощью голоса.
Один мой друг
хранит аудиокассету с записью голоса
своего отца, но слушает ее очень
редко, чтобы голос не «стерся». Другие
хранят рецепты, записанные когда-то
их бабушками, но почти по ним
не готовят, опасаясь, как бы
бабушкины блюда, в их памяти
потрясающие, не перешли в разряд
обыкновенных. Или боясь того, что
результат не воскресит вкус прошлого.
Голос у Рёко Секигути — и образ в книге, и ее собственный — конкретный, приземленный, настоящий. Вспоминая Аристотеля («И ведь правда, ни одно неодушевленное существо голосом не обладает»), Секигути связывает голос с душой. Тем удивительнее, что достаточно прозаичный взгляд на горе сталкивается у автора с религиозными категориями. Эта книга — ценный артефакт (как и сам голос в ней). В баптистском карманном Новом Завете в начале идет вспомогательная часть: название экстренных ситуаций вроде горя или кризиса веры — и тех мест из Библии, чтение которых поможет их пережить. Так и «Голос в темноте» можно открыть на любой странице и услышать голос автора, который вторит твоему горю и говорит, что ты не один в своей скорби. Вместе с голосами умерших есть голос поэтессы, который она записала на страницах этой книги.
Уверена, я буду не единственной, кто увидел в откровенных размышлениях автора отзвук собственных, — все мы когда-то кого-то теряли. Как и Секигути, я внезапно узнала о смерти дедушки от мамы — она мне позвонила. И на его похороны я тоже, как и Секигути, не успела. Поэтесса очень точно подметила ощущение изгнанника, который узнает о смерти близкого человека спустя некоторое время после его смерти и пребывает в состоянии недоверия, требующего доказательств. Смерть становится чем-то не связанным с телесностью — чем-то чужим и призрачным.
Голос, доносимый в настоящем
телефонной линией, извещает вас
об исчезновении другого голоса.
Голоса, который у вас незаметно отняли
и которого — как предупреждает
вас голос из телефона — вы больше
не услышите.
И смерть дедушки, как и для автора, осталась для меня эфемерной, ведь его тела я не видела, у меня буквально остался лишь его голос, который я слышу по ночам, в темноте.