Ведьмы Южинского переулка, искусство политической альтернативы, поэтика и риторика архитектуры, грибные оргазмы, а также новый поход на перевал Дятлова. Как обычно по пятницам, о самых любопытных новинках недели рассказывает Иван Напреенко.

Игорь Дудинский. Четыре сестры. Текст для спектакля в четырех действиях. М.: Издательская группа «Традиция», 2021

Из всех публичных завсегдатаев метафизических посиделок в Южинском переулке Игорь Ильич Дудинский известен широкой аудитории меньше прочих. Впрочем, многие из тех, кто не догадывается о его существовании, вполне возможно, были им «облучены», поскольку в начале 1990-х Дудинский руководил первым российским таблоидом «Мегаполис-экспресс», наводняя постсоветскую реальность карликами-каннибалами, крысами-мутантами и прочей трансгрессивной нечистью.

Пьеса «Четыре сестры» — это тоже документ о трансгрессивном облучении, которому подвергся уже сам Дудинский в юности в столичных салонах. По признанию автора, текст задуман еще в 1980-е как «посвящение девушкам своей юности», «волшебным созданиям», которые вели себя «особенно нескромно» и которым «не было разницы кого соблазнять — людей или небожителей». Законченная этой зимой пьеса даже оформилась в нечто большее, это «вклад в формирование универсальной метафизики, знаменующей заключительный этап человеческой цивилизации».

Про универсальную метафизику ничего сказать не могу, не разбираюсь, но на событийном уровне «Четыре сестры» представляют собой посиделки в баньке с пауками, несвязный разговор фем-квартета нечеловеческих существ Ольши, Маги, Иршы и Нашаги ни о чем, но во многом — о судьбах мира. Представьте себе диалог «мамлеевских метафизических», реплицируйте во сто крат — и получите «Четырех сестер». Если вынести за скобки пиетет к такому причудливому изводу советского нонконфоризма, как Южинский кружок, то следует признать: местами это смешно, местами хлестко, в целом претенциозно и довольно-таки скучно — в общем-то, как практически любой рассказ о чьей-то бурной юности, а уж тем более многозначительные намеки на ее веселые обстоятельства.

«НАШАГА: Чтобы не пришлось пачкать руки, лучше их не мыть, а то все внутренности разбегутся. Чем тогда думать?
ОЛЬША: Влагалищем. В нем для всего найдется место. И для мебели, и для посуды, и для книг, и для биде».

Глеб Павловский. Слабые. Заговор альтернативы. М.: Век XX и мир, 2021. Содержание

Политолог Глеб Павловский издал несколько книг бесед со своим учителем, историком и философом Михаилом Гефтером (1918—1995) — материал интересный и, вероятно, важный, но для читателя постороннего герметичный: откроешь, ткнешься, закроешь. Сборник «Слабые» отчасти эту проблему решает за счет того, что сам Павловский пытается набросать — пунктиром, не более — черты некоторой теории, гефтеровского мыслительного проекта, касающегося прежде всего политических альтернатив и развилок в истории. Иными словами, эта книга, как замечает в предисловии Константин Гаазе, решает задачу превращения его, Гефтера, работы «в ресурс мышления для других», хотя нельзя сказать, что пользоваться этим ресурсом стало намного удобнее.

Центральный текст книги представляет собой разбор «предсмертного» письма Николая Бухарина Иосифу Сталину из лубянской камеры. Гефтер препарирует и переворачивает этот довольно жуткий текст, обнаруживая в свидетельстве слабости общечеловеческий смысл. (Собственно, половину сборника составляют сканы бухаринских бумаг, над которыми историк работал в последние годы жизни.) По своей внутренней скорости, эллиптичной манере и неясному строению рассуждения философа кажутся крайне несовременными, точнее — антисовременными, но совершенно точно (если перечитать ленту новостей последних месяцев) — своевременными.

«Раннедетское воспоминание больно врезалось в память. В доме напротив убивали человека. Он истекал кровью и, с трудом дотягиваясь до первоэтажного окна, стучал в него, — но ставни не открывались. Утром мы, мальчишки, выскочили на улицу и первое, что увидели, — кровавый след человеческой руки на так и не растворившемся окне. Тогда внезапно — со страхом и тоской — пришли ко мне по-взрослому строгие мысль-чувство-сомнение: распахнул бы окно я?»

Александр Степанов. Очерки поэтики и риторики архитектуры. М.: Новое литературное обозрение, 2021. Содержание

В этом сборнике известный советский и российский историк искусства задается вопросом: как получается так, что нам достаточно одного взгляда на здание, чтобы угадать, чему оно служит, а зданию достаточно попасться на глаза, чтобы предопределить, как люди им будут пользоваться? Казалось бы, впору обратиться к семиотике, но автора она не устраивает, потому что семиотические подходы адресованы «уже завершенным» произведениям. Степанова же интересуют не только уже построенные здания, но то, как архитекторы вписывают в материальные объемы определенную программу использования, определенные впечатления.

И здесь исследователь предлагает рассматривать архитектуру средствами поэтики и риторики: поэтика поможет разобраться с тем, что уже создано, выявить типы и правила, а риторика — с тем, как конкретные представители архитектурных типов воздействуют на зрителя. И вот, выбирая сооружения из широкого жанрового репертуара — от храма и городского особняка до моста и терминала, — Степанов погружается в ситуации их создания, чтобы выявить, как архитекторы, «подобно риторам, искушенным в поэтике того или иного жанра, стремились овладеть душами своих современников».

На выходе мы имеем интересный субъективный путеводитель по хитам мировой архитектуры — с минимальным содержанием советских и русских построек (хотя, например, присутствуют такие объекты, как Лахта-Центр и Терминал Пулково-1).

«Аналогией удовольствия, которого я хочу от архитектуры, является впечатление не от музыки и не от пластических искусств, а только от живой человеческой речи. Потому что осмысленная речь, помимо благозвучия, сообщает полезную информацию.
Я хочу, чтобы архитектура как область зрительного переживания была живой речью.

Владимир Шарко. Поход в чужой мир. Расследование обстоятельств гибели туристической группы Игоря Дятлова в походе по Северному Уралу. Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2021. Содержание

Издательство «Кабинетный ученый» совершает еще один — четвертый по счету? — набег на окрестности горы Отортен с целью пересмотреть обстоятельства загадочной гибели туристической группы Игоря Дятлова в 1959 году. На этот раз в разрезанных изнутри палатках и патологоанатомических отчетах копался москвич Владимир Шарко, рекомендующий себя как «горнолыжник-любитель» и человек, который «поднимался на Эльбрус — на высоту более 4000 метров над уровнем моря».

Версия расследователя была обкатана на профильных форумах еще в 2010-х и даже публиковалась в издательстве «Новое время» в 2015 году. Как интригует аннотация, «приемы и методы раскрытия причин инцидента, использованные автором, принципиально отличаются от всех версий и выводов, обнародованных ранее другими экспертами и журналистами». Действительно, отличия имеются, хотя по факту Шарко представляет гибридную версию широко известной гипотезы о нападении уральских аборигенов и фильма «У холмов есть глаза». И даже если вы поймете, куда клонит автор, раньше, чем он выложит карты на стол, угадать орудие убийства вам все равно фантазии не хватит (между тем в книге есть его фотография).

Шутки шутками, но стоит признаться: магнетизм истории дятловцев лишь опосредованно связан с производством непротиворечивой и правдоподобной версии событий; куда важнее — соприкосновение пускай с известными, но странным образом не утрачивающими магию деталями. «Поход в чужой мир» такое соприкосновение обеспечивает. Как справедливо замечают на тех же форумах, это интересный исторический роман, да еще и с криминально-этнографическим твистом — уж в чем в чем, а в оригинальной подаче документального материала автор преуспел.

«Мы понимаем, что развести костер при ветре, от которого требуется закрываться рукой, невозможно. А это значит, что поднятая рука Дятлова есть его попытка защититься не от ветра, а от возможных ударов в голову, в результате которых он мог потерять сознание и впоследствии замерз».

Михаил Вишневский. Грибы и секс. Сгонники: БИО-Пресс, 2020. Содержание

Эта книга — в некотором смысле вершина творческого подхода, он же бизнес-метод, миколога Михаила Вишневского, который достиг невероятной виртуозности в скрещивании (на грани фола) вполне научных данных, древних легенд, баек и трип-репортов. Разбирая возбуждающие свойства грибов, их роль в культовых, культурных и развлекательных практиках, автор скачет из этнографии в энтомологию, от фармакокинетики современных антидепрессантов к практикам использования грибов в качестве фаллоимитаторов в Самарской области в 1980-х.

Запанибратская манера изложения, с обилием штампов и нелепых присказок вроде «верите или нет», может забавлять, раздражать или то и другое вместе — однако невозможно отказать Вишневскому в способности найти нечто новенькое на совершенно вытоптанном, казалось бы, поле.

«Упоминание гавайской веселки является в этом обзоре единственным примером каких бы то ни было живых организмов, способных вызвать спонтанный оргазм».