Гальванизированный Дед Мороз

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Егор Зернов. Овидий-роман. М.: Новое литературное обозрение, 2025

Когда ядерные доктрины торжествуют над доктринами культурно-эстетическими, как-то даже неловко хвататься за жанровые определения, но новая книга Егора Зернова — филолога-классика по образованию и поэта, художника, режиссера по роду деятельности — на этом настаивает самим своим заглавием. «Овидий-роман» никакой не роман, даже в самом широком смысле этого слова; «Овидий-роман» — это эксперимент, который нельзя назвать чисто литературным, скорее это эксперимент с привлечением в текст актуальных, стремящихся быть актуальными, либо утративших актуальность творческих и жизненных практик. «Овидий-роман» — это вещь в себе, самодостаточный жанр, описывающий единственную книгу.

Как и полагается в документации, сопровождающей всякий эксперимент, автор подробно раскрывает, как происходит каждый его этап, какие инструменты применялись в лаборатории, приводит список использованной литературы, на которую ссылается в подтверждение своих гипотез или же в порядке полемики. В эксперименте Зернова такой перечень занимает почти страницу и включает в себя античных классиков, классиков русских, многочисленных теоретиков и практиков модернизма и постмодернизма, исполнителей популярной музыки, фрагменты глобального мультимедийного проекта SCP Foundation, статьи Михаила Гаспарова и Александра Подосинова. Важнейшими для раскрытия содержания этого эксперимента фигурами оказываются владыка церкви «параллельного кино» Борис Юхананов и Никита Михайловский — рано умерший актер, участник как советского официального киноискусства, так и «Сумасшедшего принца» — масштабного проекта тех самых «параллельщиков». Примечательно, что Михайловский и сам пробовал себя в письме: его «Американский дневник» — небольшая, но безусловно впечатляющая вещь, которую тоже нельзя назвать литературой в привычном смысле слова, скорее это оформленная в текст реприза то ли галлюцинирующего, то ли вовсе агонизирующего клоуна (недаром тысячеязыкий «рассказчик» в «Овидий-романе» грезит о превращении этого письма обратно в трансгрессивный спектакль). У Михайловского Зернов частично заимствует интонацию, а основой же метода, задействованного в «Овидий-романе», можно назвать следующую технику «параллельной» режиссуры:

«Юхананов с товарищами приходит на телевидение и посвящает местный контингент в собственную систему знаков, шифров, инструментов. Кого-то он просит замереть, кого-то — зациклиться на только что сказанной фразе, и вот сам Юхананов может со спокойной душой уйти, ведь эти шифры, команды, знаки разлетаются по всему залу, усваиваются окружающими, как вирус, и уже неважно, кто именно говорит или кто стоит у терминала».

Подобная «вирусология» хорошо изучена мировыми литературными и квазилитературными опытами: «Язык — это вирус», — учил еще Уильям Сьюард Берроуз; с компьютерным вирусом сравнивал, например, книги Андрея Башаримова поэт и прозаик Аркадий Драгомощенко — тоже фигура явно не посторонняя в лаборатории Зернова. В «Овидий-романе» своего рода вирусом становится заглавный герой — творец «Метаморфоз», «Скорбных элегий», «Науки любви», поражающий разум даже не автора, а, скажем так, режиссера и монтажера этого сложноустроенного письма. Вирус «Овидий-романа» заражает пространство, время, свободно перемещаясь между эпохами и локациями: из холодного края сарматов — в московский «Мутабор», из липецких спальников — в квартиру участников семейного дуэта The White Stripes. Неизбежно проникает он и в сам язык, которым задокументирован проект. Забагованная речь в пределах нескольких страниц, а порой и фраз легко меняет регистры с чрезмерно высокого на запредельно низкий, переключается с русского на псевдорусский, пробует себя в гендерной нейтральности и хейтспиче, комментирует сама себя, указывает на собственные ошибки и провалы, от цитирования переходит к имитации, на пределе воспроизводя глитч-афазию, в которой строчки из певицы Натали о том, что «ветер с моря дул», вплетаются в письмо заведомо «большее», «вневременное» — письмо ссыльного Овидия с берегов Понта.

«В статье „Был ли Овидий в ссылке“ Александр Подосинов пишет о том, что Публий Овидий Назон, пытаясь изобразить место своей изоляции, обращается не столько к собственному опыту, сколько к чужим текстам, к текстам людей, которые здесь не были», — сообщает рассказчик ex machina.

Это замечание раскрывает ключевую цель эксперимента «Овидий-романа» — подтвердить или опровергнуть возможность создать совершенный текст «в стол», изолированный от глаз «посторонних», абсолютно «личный». Римскому классику этот опыт по авторской воле Зернова удается, но не самому автору: «Овидий-роман» — подробный отчет о невозможности «личного» письма и необходимости постоянно обращаться к чужой речи, заведомо не твоему опыту или вообще не опыту. В упомянутой статье Подосинов приводит по этому поводу известное наблюдение Аристотеля: «Задача поэта — говорить не о том, что было, а о том, что могло бы быть, будучи возможным в силу вероятности или необходимости». Сомнения в том, был ли Овидий в ссылке или же успешно ее мистифицировал, стали возможны только в постмодернистском мироощущении, парадоксальным образом сочетающем в себе предельный цинизм и крайнюю наивность — мы видим симулякры в том, что реально, и при этом воспринимаем как безусловную реальность то, что является произведением искусства. На препарации этого парадокса и строится эксперимент «Овидий-романа», в котором давно умершее оказывается наиболее витальным и творчески самостоятельным, а живое, разворачивающееся на наших глазах, — пустым и неспособным вызвать моральный или хотя бы эстетический рефлекс: пусть Тиль Линдеманн сколько угодно снимает свое порно, лишь бы не с русскими девушками — вот и все взаимодействие массовой культуры со своим конечным потребителем, вот и весь сердечный отклик.

Подобные парадоксы никогда не приводят к чему-то, что соответствовало бы общепринятым представлениям о классическом гуманизме; подобные парадоксы суть источник современного антигуманизма — политического, социального, культурного. Текст «Овидий-романа», изучающий множественные противоречия, заставляет вспомнить не ультрамодернистские литературные опыты разных эпох (хотя внешне им как будто вторит), а объекты из совсем других областей познания актуальной реальности: звуковые и визуальные коллажи Александра Лебедева-Фронтова, также открыто цитировавшего «параллельщиков», тоталитарные «антично-футуристические» полотна Алексея Беляева-Гинтовта и произведения многих других носителей двойных фамилий. И здесь Зернов (либо тот, кто ведет его рукой) совершает, пожалуй, важнейшее открытие: реактуализация традиции (в том числе авангарда как части традиции, ее коллекционера, а не разрушителя) в обстоятельствах, когда неконтролируемый технологический прогресс сопровождается столь же неконтролируемым человеческим регрессом, неизбежно порождает одержимость смертью и, как следствие, меняет наше восприятие жизни: она больше не театр, а видеопленка (даже не кинолента) с эпизодами насилия в различных его проявлениях — персонально-перверсивных (Андрей Чикатило, Скопинский маньяк), культурных (те же Тилль Линдеманн и певица Натали, а также носитель двойной фамилии Лебедев-Кумач), социальных и, разумеется, государственных:

«В конце фильма Валерия Полиенко „Москва-фаза“ (2001) на фоне светлого неба появляется надпись „СССР“, чьи-то руки подносят к ней оголенные провода, гальванизируют ее и тоже как бы „выдавливают темную точку“, которая заливает все небо: изображение переходит в негатив, цветовую инверсию, белый сменяется на черный. Так методы личной трансгрессии, личного ускользания применяют разом к целому государству, и рождается катастрофа».

Эксперимент Егора Зернова не содержит выводов и не дает никакой позитивной программы для прикладного применения полученных результатов. Однако отрицательный результат, как известно, тоже результат, который в случае «Овидий-романа» компенсируется изощренной интеллектуальностью, временами внезапной, как Дэйв Мастейн на иллюстрации к этому материалу или гальванизированный Дед Мороз в его заглавии.

* Изображение в начале материала: Megadeth