Дэн Симмонс. Сироты вечности. М.: Азбука-Аттикус; СПб.: Азбука, 2019. Перевод с английского Натальи Виленской, Александра Гузмана, Екатерины Доброхотовой-Майковой, Дарьи Кальницкой, Александра Кириченко, Марины Клеветенко, Марии Куренной, Михаила Левина, Натальи Масловой, Надежды Свечкиной
Сказать, что все знают Дэна Симмонса, было бы преувеличением, но о его «Гиперионе» и «Эндимионе», «Друде, или Человеке в черном» и особенно о «Терроре» (экранизирован в 2018 году в формате телесериала, продлен на второй сезон) слышали определенно многие. Так вот, сюрпрайз: помимо всех этих (и многих других) здоровенных романов Симмонс пишет повести и рассказы — по крайней мере, писал еще несколько лет назад. Нечасто, с годами все реже, но за четыре десятилетия таких текстов накопилось три с лишним десятка. Теперь, на радость поклонникам и в посрамление хейтеров, все они собраны в одном гигантском томе объемом 1 120 страниц, аналога которому нет, кажется, даже в США. В «Сироты вечности» вошли три авторских сборника, «Молитвы разбитому камню» (1991), «Любовь-Смерть» (1993) и «Миров и времени сполна» (2002), плюс несколько текстов, публиковавшихся на языке оригинала россыпью, — часть произведений заново отредактирована дотошной Екатериной Доброхотовой-Майковой, часть переведена с нуля, часть публикуется на русском впервые.
Дэн Симмонс умеет многое — от нетривиального хоррора («Метастаз») до «звездолетной» НФ («Сироты Спирали»), от едкой сатиры на телепроповедников («Кошмарным скрипом колыбели») до космооперы, в которой действует театральная труппа шекспировского театра из далекого будущего, разыгрывающая пьесы Великого Барда перед представителям нескольких сверхцивилизаций ради спасения человечества (повесть «Пылающая муза»). «Малая» и «средняя» проза Симмонса вообще чрезвычайно литературоцентрична, он редко обходится без отсылок к классике, порой очевидной, вроде Шекспира, Данте или Чосера, но иногда и полузабытой — как британская «окопная поэзия» времен Первой мировой в повести «Страстно влюбленный». Часто его рассказы и повести содержат остросоциальный подтекст — и не важно, идет ли речь о вампирах («Все дети Дракулы») или о постчеловеках XXX века («Девятое ава»). Проработав много лет в средней и старшей школах, Симмонс не разучился быть ироничным и легкомысленным, но время от времени учительское начало берет в нем верх: рассказы становятся более сентиментальными, более личными и более дидактичными — как «Фотография класса за этот год» или «Стикс течет вспять».
Помимо прочего, «Сироты вечности» служат отличным путеводителем по творческой биографии автора. «Я всегда ощущаю некоторый дискомфорт, когда рассказ или новелла превращается в роман. Меня в таких случаях гложет вопрос: возможно, рассказ был недоделан? Или, может быть, роман просто чрезмерно растягивает сюжет новеллы?» — пишет Симмонс в предисловии к повести «Песнь Кали». Видимо, позже он преодолел это неловкое чувство: в романы превратилось как минимум шесть новелл, включенных в этот омнибус, — от «Воспоминаний Сири», легших в основу «Гипериона», до «Флэшбэка», из которого выросла одноименная книга. Надо заметить, в этих предисловиях — а точнее, небольших эссе — Симмонс удивительным образом раскрывается не только как писатель, но и как человек. Вот, например, грандиозный каминг-аут из вступления к «Концу гравитации» (франкофилам лучше не читать):
«Я пишу эти строки в ранние часы и месяцы XXI века под скрежет грозной машины академической критики, запущенной мертвыми руками французских пигмеев, таких как Мишель Фуко и Жак Деррида. Франция, которая за весь XX век, вполне вероятно, не дала миру ни великих писателей, ни великих книг, тем не менее берется судить обо всех в литературе начала двадцать первого путем простого отрицания значимости писателей, реальности персонажей, трансцендентной мощи языка и самой литературы».
Сказано страстно, от души, и можно даже принять за чистую монету, если забыть о том, что эти слова принадлежат автору, азартно деконструировавшему прозу Чарльза Диккенса и Уилки Коллинза («Друд»), Конан Дойла и Генри Джеймса («Пятое сердце»), Эдагар По («Террор»), Эрнеста Хемингуэя («Колокол по Хэму») и многих других — точно по заветам «французских пигмеев» и их американских единомышленников.
Джефф Нун. Человек теней. М.: АСТ, 2019. Перевод с английского Сергея Степанца
На своем веку Джефф Нун экспериментировал с разными жанрами и стилями: с киберпанком в «Вирте», с классической викторианской прозой в «Автоматической Алисе», с психоделикой битников в «Канале кØже». И продолжает экспериментировать по сей день. Чтобы кратко охарактеризовать роман «Человека теней», достаточно произнести одно слово: «нуар». И все становится ясно, все детали с музыкальным перестуком встают на свои места. Действие книги разворачивается в конце 1950-х в безымянном мегаполисе, разделенном на два сюрреалистических сектора: Дневной город и Ночной город. В Дневном сутки напролет кипит жизнь, улицы залиты ярким электрическим светом, офисы и магазины обслуживают клиентов без обедов и выходных. В Ночном городе звучит тихая меланхолическая музыка, люди говорят шепотом и ходят на цыпочках, освещая путь фонарями, а чаще дремлют во мраке своих квартир. Но с некоторых пор между двумя этими секторами, связанными паутиной железнодорожных линий, появилась и начала разрастаться беззаконная сумеречная зона, наполненная туманом, пронизанным светом луны. Говорят, что именно сюда стекаются души умерших, что здесь появляются на свет чудовища, а люди, живущие на границе сумерек, неизбежно сходят с ума. Сам автор предлагает такое сравнение: если Дневной город — разум мегаполиса, а Ночной город — тело, то Сумерки — его подсознание, «область вытесненного содержания» по старику Фрейду. Именно сюда вынужден раз за разом наведываться Джон Генри Найквист, «человек в измятом синем костюме и шляпе набекрень», частный детектив, которому поручено разыскать сбежавшую девушку из самой состоятельной семьи города. Однако с беглянкой не все так просто: возможно, оставаться в кругу семьи для нее опаснее, чем прятаться в самом убогом притоне — не исключено, что семья девушки связана с неуловимым убийцей по прозвищу Ртуть, рыскающим по улицам города и наугад выбирающим очередную жертву.
Джефф Нун использует в романе все эффекты, характерные для классического кинонуара. Прежде всего визуальные: неоновый свет, бьющий сквозь щели жалюзи; дождь, барабанящий по крыше автомобиля; полупустые ночные перроны; мрак, окутывающий силуэт убийцы в критический момент. Но не только: «девушки в беде» родом именно из нуара, равно как и помятый, растерянный, много пьющий частный детектив, склонный к слабомотивированным поступкам, сочетающий черты хищника и жертвы, или лощеный злодей из числа «лучших людей города». Нун работает с этими узнаваемыми архетипами уверенно, четко, словно поминутно сверяясь с учебником: ни один обязательный эпизод не будет пропущен, ни одна предписанная реплика не останется подвешенной в воздухе. В сочетании с зыбким мороком Дневного/Ночного города это дает странный эффект: словно героев черно-белой криминальной драмы 1940-х запечатлела кисть французского сюрреалиста, давно распрощавшегося с рациональным началом и выпустившего на свободу бессознательное.
И все же Джеффа Нуна трудно назвать новатором: он идет по следам первооткрывателей, заглядывая в двери, которые те в спешке не успели открыть. Свой самый известный роман, квазикиберпанковский «Вирт», Джефф Нун выпустил в 1993 году, когда шумиха вокруг киберпанка уже лет пять как улеглась. Вот и с новой книгой примерно та же история: «Человек теней», изданный в Великобритании в 2017-м, — еще одна попытка запрыгнуть в последний вагон отходящего поезда. Сочинения о странных, гротесковых, невозможных городах сыпались как из мешка изобилия на рубеже XX–XXI веков: трилогия «Отличный Город» Джеффри Форда, «Год в Линейном городе» Пола Ди Филиппо, «Амбра» и «Венисс» Джеффа Вандермеера и, конечно, самая известная из них — трилогия Чайны Мьевиля о Нью-Кробюзоне: «Вокзал Потерянных снов», «Шрам» и «Железный совет». В начале XXI столетия часть этих авторов объединилась в группу, получившую название «новые странные», но уже к середине нулевых каждый из них пошел своей дорогой. В значительной степени Джефф Нун повторяет то, что делали эти писатели за пятнадцать–двадцать лет до выхода «Человека теней»: смешивает дискурсы, объединяет жанры, создает тревожную атмосферу, наполняет символизмом безликие урбанистические пейзажи. Получается неплохо — но паровоз уже ушел, тревожный гудок затих за поворотом, и даже клубы дыма развеялись безвозвратно.
Ричард Морган. Рыночные силы. М.: АСТ, 2019. Перевод с английского Надежды Алексеевой
«Менеджер по инвестициям» — смертной тоской веет от этих слов. Оценка инвестиционного климата, мониторинг объектов, подсчет эффективности, анализ хозяйствующего субъекта, подбор портфеля, аудит подрядчиков, подготовка отчетов — цифры, бумаги, совещания, биржевые сводки, аж челюсть сводит от зевоты. Крис Фолкнер — преуспевающий менеджер в отделе «Инвестиции в конфликта» компании «Шон и партнеры»: носит дизайнерские костюмы, ездит на «Саабе» ручной сборки и время от времени появляется на обложках глянцевых журналов, сияя белозубой улыбкой. Но завидев Криса — или, если уж на то пошло, любого из его коллег, — уличные громилы смущенно замолкают, прячут глаза и осторожно обходят «манагера» по стеночке. Много лет назад, после череды экономических кризисов, биржевых крахов и рецессий, внутри корпоративного мира включился новый механизм эволюции, «офисный планктон» отрастил когти и зубы, которым позавидовал бы Tyrannosaurus rex. Чтобы пробиться наверх и не вылететь на улицу, в разросшееся гетто, каждому младшему бухгалтеру приходится драться, жестко, не на жизнь, а на смерть — одними сданными вовремя квартальными отчетами не отделаешься. Ну а за спиной у любого топ-менеджера, можно не сомневаться, остались десятки поверженных противников, таких же сильных, хитрых и умелых корпоративных киллеров, которым однажды просто не повезло.
Фолкнер — новый человек в компании, «Шон и партнеры» только что переманили его от конкурентов. Естественно, среди новых коллег находятся те, кто считает, что Крис слишком мягок, слишком нерешителен для позиции топ-менеджера. Отчасти это правда: по натуре он не убийца, просто так сложились жизненные обстоятельства. Глубоко в душе он ненавидит весь этот корпоративный мир, презирает себя за то, что вынужден играть по его правилам, и глушит чувство вины наркотиками, алкоголем и слоновьими дозами адреналина. В надежде, что новый сотрудник даст слабину, наделает глупостей и упустит важный контракт, его бросают на самое сложное направление: Крису предстоит разрулить проблему с гражданскими волнениями на территории бывшей Колумбии, где много лет правит марионеточный диктаторский режим. Противники Фолкнера всё рассчитали верно — но не учли, что клокочущая ярость и робкая надежда изменить систему изнутри сделали его самым опасным, самым непредсказуемым и самым безжалостным топ-менеджером за все время существования компании.
«Рыночные силы» — сравнительно ранний роман Моргана, он написан в 2004 году, сразу после «Видоизмененного углерода» и «Сломанных ангелов». Вроде бы совсем другой жанр, однако писатель остается верен себе. Поручи ста фантастам раскрыть образ «корпорации-убийцы», девяносто девять ограничатся вялой антиутопией, прямолинейной социальной сатирой. Морган выжал из этой формулы максимум: его «Рыночные силы» — прежде всего политический триллер, жесткий, динамичный, брутальный. Автор не злоупотребляет назидательными сентенциями — то, что общество устроено несправедливо, очевидно с самого начала и мало у кого из героев вызывает сомнение. Главная интрига романа в другом: предаст ли Фолкнер свою компанию, товарищей по оружию, готовых грудью прикрыть его от пуль? Оставит ли попытки вырваться и даст трясине засосать себя? Выберет третий путь? Ей-богу, следить за этим куда интереснее, чем в сотый раз выслушивать наставления очередного эпигона Джорджа Оруэлла, дорвавшегося до типографского станка.