Маленький театр Ханны Арендт

Книжечка «Маленький театр Ханны Арендт» написана доступно, но совсем не просто. У книги грустное начало: утро, 4 декабря 1975 года, Ханна Арендт ждет гостей, но мы-то знаем, что вечером она внезапно скончается. Весь этот маленький театр — на пороге смерти, и нам ее покажут на последних страницах. В пишущей машинке Арендт остался заправленный лист бумаги, только не покрытый буквами, как на рисунке, а почти чистый. Она напечатала заголовок и два эпиграфа к третьей части своей последней книги. «Жизнь ума» (или «Жизнь духа», как предпочитают переводить немцы и французы) была уже готова на две трети и «закончить, наконец» было трудным делом, рассчитанным не на день и не на месяц. Сердце сжимается: мы знаем, что третья часть — «Суждение» — никогда не будет написана, да и вторая — «Воление» — завершенная меньше чем за неделю до кончины, сделана лишь вчерне и не готова для печати. Настоящего научного издания сочинений Арендт нет до сих пор.

Маленькая девочка с игрушечным лисом не просто художественный прием. Для Арендт важно, что мышление облечено в слова, понятные другим людям. Каким бы интимным процессом оно ни было, мы уже не одиноки, когда, хотя бы мысленно, говорим. Арендт много раз цитировала слова Катона Старшего, которые взяла одним из эпиграфов к первой части «Жизни ума»: «Никогда не бываешь менее одиноким, чем тогда, когда остаешься наедине с собой». Донести мысль до маленькой Ханны — значит размышлять вслух. Но одного лишь мышления недостаточно, наблюдение за событиями и рассказ о них предполагают публичность (открытость) и публику (множество людей). Именно наблюдатель делает возможным суждение — отсюда театр.

Никогда не бываешь менее одиноким, чем тогда, когда остаешься наедине с собой

Лис и Волк, речь о которых заводит маленькая Ханна, — это не сказочные персонажи. Лис, предпочитающий свою нору и боящийся публики, — внятная отсылка к Хайдеггеру, великому философу, учителю и очень близкому человеку. Про него есть запись в философском дневнике Арендт: Хайдеггер — это лис, который не умел отличать ловушки от того, что не является ловушкой, устал от невзгод лисьей жизни и построил себе в виде норы ловушку, которая подходила только ему, а потом удивлялся, что никто не хочет и не может у него поселиться. Когда две Ханны забредают в темный лес, он приглашает их к себе в нору, чтобы избежать человеческих ловушек, но они, с трудом выбравшись, уходят путями созерцательной философии, «лесными тропами» (так называется одна из работ Хайдеггера) снова к людям. Конечно, Лис означает не только человека-Хайдеггера, он персонифицирует философа, углубившегося в свое мышление и убежавшего от людей, от деятельной жизни.

Лис бежит от агоры (публичной политики) и от Волка, символизирующего человеческое зло. Война всех против всех, писал Томас Гоббс, которого Арендт серьезно изучила, — естественное состояние, при котором человек человеку волк. Только эта война — необязательно битва вооруженных людей. Главное в ней — эгоизм, корыстолюбие, не исчезающие и в мирное время. Поэтому греки создали полис — публичное пространство, свободное от войны и корысти. Но «волк» то и дело вырывается на свободу. Самое опасное его явление — в образе внешне цивилизованного господина.

Массовое общество, люди-марионетки во власти бюрократов, костры и палач-бюрократ — все эти образы вряд ли нуждаются в расшифровке. Да и суд над Эйхманом считывается достаточно легко. По словам Арендт, Эйхман виноват (хотя «просто выполнял приказ») именно потому, что отказался думать, предпочитая бюрократическое повиновение ответственности гражданина. Убийство оттого преступно, что каждый человек обогащает мир своим способом видеть и своей способностью начинать. «Новое начало» — одна из любимых и самых известных мыслей Арендт. Новое может начаться в мире только благодаря человеку: это задача человека — начинать. Удел человека не смертность, а рождение (натальность). Обращенность к «новому началу» в конце жизни — хороший, оптимистичный финал, насколько здесь вообще уместен оптимизм.

К концу книги пропадает удовольствие и растет раздражение. «Как это могло случиться?» — спрашивает маленькая Ханна при виде ужасов истории XX века. — «Не знаю», — отвечает большая, но это неправда. Она знала или думала, что знает. В книге слишком много умолчаний, с которыми нельзя безоговорочно согласиться. Вот лишь несколько из них, существенно искажающих исторический и философский характер мыслителя. Арендт прославилась не посмертно, не «Жизнью ума». Мировую известность ей принес огромный том «Истоки тоталитаризма» (эту книгу можно видеть на одной из первых иллюстраций). Удачно или неудачно — ученые спорят — она пыталась объяснить, «как это получилось». И славу философа ей принесла другая, неупомянутая книга, вышедшая почти за 20 лет до смерти, — «Vita activa» («О деятельной жизни»). В ней нет речи о метафизике, зато политическая философия XX века получила благодаря ей один из самых сильных импульсов. Это не библиографические придирки. Арендт попыталась реабилитировать — в противоположность созерцательности философов — деятельную жизнь и только в продолжение своих штудий занялась, как она писала Хайдеггеру, «недеятельными способностями» (то есть «Жизнью ума»). Однако же в «Маленьком театре» Арендт говорит, что человек приходит в мир ради мышления, воления и суждения (это буквальная отсылка к названиям трех частей «Жизни ума» потерялась в переводе).

Арендт попыталась реабилитировать — в противоположность созерцательности философов — деятельную жизнь

На протяжении всей книги момент воления практически не проявляется, хотя, возможно, именно как воление надо интерпретировать спор маленькой и большой Ханны: так устроена воля, она позволяет сопротивляться себе самому и действовать вопреки первоначальному желанию. Важнее то, что Арендт и сама прожила значительную часть своей жизни деятелем, борцом. «Уж невинной жертвой я не буду!» — так она вспоминала впоследствии свое столкновение с нацистами. Она всегда была на стороне тех, кто предпочел славную смерть бесславной жизни, но представлять дело так, будто все сожженные в XX веке поплатились за свою готовность стать марионетками бюрократии, — это перебор. Не совсем внятно в книге представлена Французская революция, почти не различимая внутри описания событий Нового времени: великое, новое политическое начало, считала Арендт, потерпело поражение оттого, что требования социальные (интересы материального благополучия) взяли верх над политической жизнью. За аристократическое пренебрежение нуждами и интересами низших классов ее много и не всегда несправедливо критиковали.