Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Стихотворения Голубчика-Гостова. Тель-Авив: Издательство книжного магазина «Бабель», 2023
Имя, если это можно так назвать, Голубчика-Гостова вряд ли о чем-то скажет читателю, который не погружался в самые глубины советской экспериментальной поэзии, рождавшейся в первые послереволюционные годы. После себя этот загадочный автор оставил лишь два крохотных сборника стихов. Первый назывался «Фольклористы», он вышел в 1922 году в петроградской типографии ПЕПО. Второй, озаглавленный «Темы», был напечатан через два года в той же самой типографии, сменившей к тому времени название с ПЕПО на ЛЕПО. Стихи в этих книжечках были под стать псевдониму — не самые понятные, немного сумасшедшие и в то же время какие-то ироничные, но по-юродивому, будто слагает их то ли революционный скоморох, то ли реакционный блаженный на безлюдной паперти. Например, такие:
Платье белое я вижу.
И хозяина увижу.
В этом доме в услуженьи
И любовь свою предвижу.
...Под краснеющую крышу
Есть хозяин в доме рыжий:
От земли и до карниза.
Смотрит он бычачьим глазом,
Равнодушно видит сразу:
Люди всякие там снизу.
Что ему и безразлично.
Он хозяин и отлично.
Но громаднейшие люди
Вымирают прекомично!
О том, кто же этот поэт, срифмовавший «вижу» и «увижу» с «предвижу», стало известно лишь недавно. Его идентифицировали Леонид Юрьевич Большухин, Оксана Вадимовна Замятина, изложившие свое открытие в статье «Истинная жизнь Голубчика-Гостова». Как выяснилось, поэта при рождении звали Лейба Хаимович Гольдинов, он появился на свет в 1892 году в уездном городе Констанинограде, что в Полтавской губернии (в наши дни это Красноград, относящийся к Харьковской области).
По распространенной в то время традиции документы он получил на более «русское» имя — Лев Михайлович Гольдёнов. В Первую мировую был отправлен на фронт пушечным мясом — рядовым пехоты российской императорской армии. Пережил газовую атаку, затем очутился в плену, где принудительно трудился на каменоломне при австрийском лагере. Но хоть в чем-то Гольденову в жизни повезло: вскоре после Февральской революции он попадает в обменный фонд и среди первых возвращается на родину, чтобы поступить на историко-филологический факультет Саратовского университета, где в то время преподавал Виктор Максимович Жирмунский.
В годы Гражданской войны Гольденов бежал от деникинцев в родной город, где вел некую «подпольную работу». После скитаний по разным университетам остался в Ленинграде, где погиб от голода в первую же блокадную осень. Похоронен, по всей видимости, в братской могиле.
Таково кратчайшее изложение судьбы Льва Михайловича Гольденова, взявшего себе причудливый псевдоним Голубчик-Гостов, чтобы напечатать две брошюрки стихов, которые теперь объединены издательством магазина «Бабель» в книгу «Стихотворения Голубчика-Гостова» и сопровождены подробным, насколько это только возможно в случае Гольденова, биографическим комментарием.
Первый же вопрос, который, скорее всего, возникнет у читателя этого сборника, будет заключаться в том, куда записать Голубчика-Гостова и можно ли его скорбные труды отнести, скажем, к творчеству аутсайдеров. Свидетельства, собранные во вступительной статье Евгения Сошкина, это предположение скорее опровергают, говоря о полностью осознанной творческой стратегии поэта. Конечно, близкие замечали за ним некоторые странности, но списывали это на травму, как сейчас выразились бы, причиненную военным опытом. В остальном же он демонстрировал профессиональное владение художественным словом, выражавшееся в том числе в мастерском оперировании чисто формальными методами:
«По свидетельству младшей сестры поэта, Ревекки Михайловны, которое передает М. А. Хорошева, на одном из <...> конкурсов стихотворение Лермонтова „Умирающий гладиатор“ без искажения смысла нужно было переделать так, чтобы все слова, кроме союзов и предлогов, начинались на букву „Р“, и Лёлька победил».
Это подтверждают и многие тексты, включенные в сборник «Фольклористы». Наиболее очевидный из таких примеров — «Гекзаметр из уважения», формально и тематически заставляющий вспомнить схожие опыты новокрестьянского поэта Павла Радимова:
Крепкие двери железные царь Любомирский построил:
Эти рогатые двери делали пленники турки,
В рост человеческий, камень огромный, сложили стеною.
Место вокруг обведенное в горы соседние смотрит.
<...>
Пусто, никто не живет в помещениях царского рода.
Только одна сторожиха — горная птица живет здесь!
И высоко над рекою для внешнего мира неслышно
Фабрика шьет сапоги в пожелтевши сыром помещеньи.
Другое имя, которое приходит на ум за чтением Голубчика-Гостова, это Велимир Хлебников, сплавивший футуризм с глубинной, хтонической плотью народной песни и соответствующего мифологического мироощущения: «Казаки. / Какой то торговец — / Купец Бежит по улице / С улицы / С перепуганным лицом. / В толпе Свист. Купец! / Седая булочница / Выглядывает из за двери. / И все верит — в Бога. / — Буржуйка — / Она прячется» («Сядемте в ряд московские»); «Ночь и лягушек / Заглушая / Столбы праздника прямоезжего пляшут / И... солома из пушек! / Страха и крови, с мычаниями, / Семь проходило коров. / Кровавые столбы. / И в том вине Грубещов. / Кипит вино. / А над нами красное и влажное небо. / Режут. Капала (с облака) кровь — / Кони бредут по хлебу. / А днем горел Красный Двор / На дозоре / И лизал самое сизое небо. / Снарядно! (Красно) / А к ночи / Пыль пошла» («Слово о лихом времени»). И так далее, как говорил тот же Хлебников.
Наконец, современному читателю, открывшему «Стихотворения Голубчика-Гостова», наверняка захочется сравнить увиденное с наследием обэриутов. Действительно, явная тяга к «наивным» умствованиям, интерес к художественным возможностям орфографической ошибки, нарочитая банальность рифмы, имитация «графоманского» письма — все это неизбежно роднит Голубчика-Гостова с поэтикой Александра Введенского, Даниила Хармса и особенно, пожалуй, Николая Олейникова.
Во вступительной статье Евгений Сошкин, проводя подобные параллели, идет еще дальше, предлагая представить, как органично Лев Гольденов мог бы вписаться в лианозовскую школу: «В конце концов, он был всего лишь на год старше Евгения Кропивницкого (даром, что и Маяковского тоже). Но он погиб в полной безвестности, вместе со всем своим литературным хозяйством, если оно было».
Но в целом поэтическое творчество Голубчика-Гостова нельзя назвать аномалией. За некоторыми исключениями оно находится вполне в русле ранней советской литературы с ее революционным пафосом и стремлением к тотальному эксперименту. Тематически Гольденов тоже вписывался в тогдашний мейнстрим. Так, ему принадлежит не совсем типичная для Голубчика-Гостова, но абсолютно соответствующая духу эпохи элегия «Памяти В. И. Ленина», которую стоит привести целиком:
Меди гудящее, звонкое пение
В пении ветра хозяина гор.
Это вставали победы осенние.
Мыслей о будущем смешанный хор.
Мысли о яркой звезде, предрассветные.
Светится будто им город ночной!
Как разгораются стрелки приметные!
Выверен в городе башенный бой!
Мысли о яркой звезде равносменные
Горнорабочего отдых в горах.
Ночью светился нам город и ценные
Камни горят на австрийских крестах!
Мысли о смерти большой и бесплодности
С медью летают средь горных пород:
В такт попадают часы и народности
После сражений ускоривши ход.
Днем еще ярче на башне горение!
И загорается ярче мой взор!
Это вставали победы осенние.
Мыслей о будущем смешанный хор.
Тем более удивительно, что Голубчик-Гостов умер не просто непонятым, а вовсе не узнанным современниками поэтом. За свою непродолжительную литературную карьеру он получил всего один печатный отклик на свои произведения. Рецензия, подписанная псевдонимом «Мелитон Шишкин», была напечатана в «Вечерней красной газете» под заголовком «Шарлатанское „я“». Ее автор, сатирик Василий Князев (расстрелян в 1937 году), продемонстрировал полнейшее непонимание написанного Голубчиком-Гостовым, подкрепленное сомнительным остроумием:
«Меня просили всего-навсего о библиографической заметке. Но я хочу выступить с финансовым проектом.
У нас есть налог на помещения, моторы, выезды, рекламу, зрелища, табак, спички, нетрудовой доход, гильзы, предметы роскоши, китайский чай, парадные подъезды, право торговли, электрическую энергию...
Отчего бы не ввести акциза на графоманию? А ведь отчего бы не обложить по максимальной ставке некоего Голубчика-Гостова, выпустившего книжку стихов „Фольклористы“?
<...>
У нас есть налог на квартиры, выезды, спички и многое другое.
Введите акциз на графоманию!»
Из 2023 года, конечно, видно, что никаким графоманом Голубчик-Гостов не был. Он был из тех поэтов своего времени, которые внимательно следили за поэтическими тенденциями, чутко улавливали их и стали выразителями будущего на тот момент облика русскоязычной литературы, не вписывавшейся в быстро возведенные рамки официальной идеологии, ставшей своего рода утраченными звеньями культурной эволюции.
Леса отечественной поэзии полнятся подобными утраченными звеньями, эдакими снежными людьми, йети-стихотворцами, лирическими алмасты. Редкому искателю удается не то что обнаружить их следы, но вернуть их к жизни, включив в тот контекст, который они заслужили. Так что книга, выпущенная «Бабелем», — невероятная удача, дающая нам прикоснуться к таким вот чудесным «стихам поэзии», как называл подобный жанр классик:
У меня есть специальная рубашка
И я ее часто ношу.
Меня любит девушка Дашка
И я ее тоже люблю.
А еврейка одна мне сказала:
На улице стыдно стоять...
А Даша мне розу отдала
И все просили розу потом.
И все девушки мне давали
Акацию, усмешки и красивые цветы;
— Я думал, что оне не понимали,
А понимали трое только мы!