Лично мне давно уже не очень интересно открывать книги, в названии которых есть слово «Холокост» — причем вне зависимости от того, содержится ли под обложкой одна из версий произошедшего, либо это трагическое событие вообще отрицается. Все версии вроде бы уже рассмотрены, все аспекты изучены, но и все аргументы ревизионистов тоже известны. Однако книга английского историка Тима Грейди «Роковое наследие. Правда об истинных причинах холокоста», которую я все-таки рискнул взять в руки, меня удивила. Это прекрасная фундаментальная работа, в которой практически ничего нет об анонсированных «истинных причинах», а то, что все-таки есть, наскоро притянуто за уши.
Истинная тема «Рокового наследия» — роль, место, степень и нюансы вовлеченности немецких евреев в общественную, государственно-политическую, экономическую, интеллектуальную и, конечно, военную жизнь Германии в годы Первой мировой. Грейди уже в предисловии пытается связать название ожидания с книжной реальностью, но выходит у него не слишком убедительно. Так, он заявляет, что немецкие евреи изрядно вложились в нагнетание того империализма, милитаризма и национал-шовинизма, который затем, видоизменившись, обрушился на их собственные головы. Всем, кто мало-мальски знаком с немецкой историей, это известно, да и вообще пожирание революцией (хоть национальной, хоть социальной, хоть национал-социалистической) своих детей давно относится к числу банальностей. Но почему именно этих детей, составлявших не самый большой процент от населения II Рейха, а затем Веймарской республики? На этот вопрос ответа мы не получаем.
Грейди пишет: «Остатки культуры военного времени, которые определились при участии евреев и остальных немцев, оставили опасное наследие для послевоенного мира. В частности, семь особенностей немецкой военной кампании — воодушевление войной, всеобщая война, разрушение культуры, аннексии, „чужие”, разногласия и миф об „ударе в спину” — определили и социальную, и политическую атмосферу послевоенной Веймарской республики. Нестабильность и хаос, ставшие результатом этого наследия, сыграли на руку национал-социалистическому движению на пути к власти. Вот почему рост популярности нацизма нельзя объяснить только длительной преемственностью немецкой истории, восходящей к объединению Германии, или спецификой колониализма XIX века. Напротив, именно специфика немецкой Первой мировой войны — конфликта, облик которого совместно создали евреи и другие немцы — заложила фундамент для возможного пути Гитлера к власти». Очень хорошо, но развития и раскрытия эта мысль не получает ни в следующем, ни в тысяче дальнейших абзацев. Если считать ее самоценной, получается, что и фюрер и его сподвижники ополчились на евреев за то, что они косвенно способствовали приходу НСДАП к власти.
По словам Грейди, «евреи, пусть немногочисленные, могли быть левыми радикалами, страстными консерваторами, а в некоторых случаях — даже агитаторами правого крыла». Но почему в итоге в опале оказались и те, и другие, и третьи? Все из-за того же поглощения революцией своих отпрысков? Нацистская революция ведь закусила не только правыми и левыми евреями, но еще и, например, Эрнстом Ремом и Георгом Штрассером. Очевидно, что это совершенно разные гастрономические случаи, требующие разного объяснения, которого Грейди не дает.
Покончив наконец с мучительным предварительным объяснением, автор приступает к тому, что ему действительно интересно и в чем он основательно разбирается — немецко-еврейскому симбиозу и антагонизмам в 1914–1918 годах (отчасти захватывается и период с 1919-го по 1920-е). При этом приходится преодолеть еще одну преграду — анализ багажа, с которым немцы и единоподданные им евреи подошли к 1914 году. Эта тема сама по себе достойна отдельной книги, и такие работы написаны, но для понимания анамнеза, «истории болезни», изложить ее хотя бы в объеме подглавки необходимо.
Формально такая подглавка есть. Но она почти вся посвящена второстепенным вопросам вроде трудностей евреев с получением офицерских званий. Лишь мельком, половиной фразы упомянут Генрих фон Трейчке, считающийся одним из отцов концептуального немецкого антисемитизма. Совсем не упомянуты Вильгельм Марр и фактически первый немецкий национал-социалист Евгений Дюринг, увековеченный Энгельсом в книге его имени с приставкой «анти-». Да и ближайшего соратника Энгельса не грех было бы вспомнить. Того, который, несмотря на собственное еврейское происхождение, критикой в адрес иудаизма и еврейского социально-экономического уклада мог дать фору многим антисемитам. С другой стороны, не упомянут и Мозес Мендельсон, во второй половине XVIII века ставший основоположником немецкого, а следом и общеевропейского еврейского Просвещения — хаскалы.
Окончательно разобравшись c необходимыми церемониальными экивоками, Грейди предлагает читателю по-настоящему интересное, захватывающее, талантливо написанное и скрупулезно выстроенное повествование. Перед нами проходит галерея образов политиков, писателей, ученых, простых солдат, тузов бизнеса, среди которых выделяется зачинатель немецкой военной экономики Вальтер Ратенау, медиков и раввинов, озабоченных религиозным долгом как перед немецкими солдатами-евреями, так и перед евреями-военнопленными стран Антанты. Безоговорочный козырь автора — привлечение массы документов эпохи: писем, дневников, газет, включая региональные.
Правда, погружение в интереснейшие мелкие детали порой играет с Грейди злую шутку. О вещах и персонах, известных широким читательским массам чуть больше, чем простые солдаты-евреи, но именно что «чуть», он порой говорит вскользь, будто это нечто само собой разумеющееся. Так, во второй главе, называющейся «Воодушевление войной», упомянут поэт Эрнст Лиссауэр, автор едва ли не самого известного и уж точно одного из самых яростных гимнов военной эпохи — «Гимна ненависти к Англии» (по словам Корнея Чуковского, «такого вдохновения злобы еще не было в мировой словесности»). Однако не сказано, как Лиссауэр жил после войны и как умер в 1937 году в Вене, отвергнутый немцами и бойкотируемый евреями, а ведь эти подробности были бы если не обещанным объяснением «истинных причин», то хотя бы смысловым мостиком, перекинутым из 1910-х в 1930-е.
Самая, пожалуй, интересная часть книги — та, где рассказывается о столкновении немецких евреев с их соплеменниками в оккупированной части Российской империи. Столкновение это порождало достаточно противоречивые чувства. Сильна была тенденция к пренебрежению на грани брезгливости, к восприятию восточноевропейских собратьев как людей иной цивилизации, диких и некультурных. Сюжет, надо сказать, довольно распространенный. Например, вся Европа настороженно относится к албанцам из самой Албании — а они при этом считают отсталыми варварами албанцев-косоваров и объединяться с ними желанием не горят. Да и в рамках одного государства такое встречается сплошь и рядом. Взять хотя бы постсоветское пространство: в Казахстане сильна и взаимна нелюбовь жителей глубинки и русифицированных европеизированных горожан, первые называют вторых «асфальтными», вторые первых — «мамбетами»; в Азербайджане бакинцам после вынужденного оттока армян, русских и других нацменьшинств, составлявших до 40 % населения, пришлось приспосабливаться к замещающей миграции из деревни, заметно повлиявшей на социокультурный облик города.
Празднование Хануки на фронте, 1916 год
Фото: Center for Jewish History / Leo Baeck Institute
При этом наряду с презрительным недоверием в еврейском случае, как и в других аналогичных, был силен подспудный интерес к «своим — чужим». Часто этот интерес превращался в настоящее любование, и если одни немецкие евреи смотрели на евреев восточноевропейских как на отсталый сброд, то другие видели в них носителей высшего начала, не испорченной древней национально-религиозной традиции, которая совершенно утеряна в залитых электричеством и буржуазной сытостью городах Германии. С этой коллизией российский читатель мог уже познакомиться благодаря книге Олега Будницкого «Русско-еврейский Берлин (1920–1941)», где ей посвящена целая глава. Будницкий и Грейди местами цитируют одни и те же источники, например, философа Франца Розенцвейга, который, будучи солдатом II Рейха, восхищался еврейскими мальчиками в русской Польше — они вызывали у него чувство гордости за их общий народ.
Наконец, третий аспект: немецкие евреи, вне зависимости от отношения к евреям восточным, прагматично видели в них подходящий материал для колонизации Германией российских пространств — в частности, Польши, Литвы и Белоруссии. Данную точку зрения на какое-то время удалось навязать и немецкой военной администрации оккупированных территорий, но практическая реализация эксперимента провалилась. Оказалось, что почти полное тождество идиша и немецкого не делает евреев Российской империи почти что немцами или хотя бы пристойными германизаторами. Обо всем этом читаешь, конечно, с особыми чувствами, зная, что спустя четверть века отношения между немцами и евреями на тех же землях будут развиваться в совсем ином ключе.
Однако и в самой интересной части книги проявляется чрезмерная зацикленность Грейди только на одном четырехлетии, без внимания к прошлому и вроде бы вынесенному в заголовок будущему. Он лишь вскользь, и то не в этой главе, а в самом начале, упоминает о том, что сложное отношение немецких евреев к восточноевропейским имело некую предысторию. Между тем эта предыстория довольно насыщенна, и без нее сложно понять и нюансы, относящиеся к Первой мировой, и все, что было дальше.
Для полного понимания нужно еще отметить, что связка «немецкие евреи — восточноевропейские евреи» на самом деле была треугольником с вершиной в лице немцев. Были немецкие евреи, склонные отождествлять себя с немцами и противопоставлять эту воображаемую общность восточноевропейским соплеменникам; были евреи, тянувшиеся к восточной части своей идентичности в противовес западной; были немцы, считавшие, что все евреи одним миром мазаны. Но при этом были и немцы, разделявшие две группы евреев. Так, Трейчке в статье «О нашем еврействе», за которую и получил клеймо антисемита, писал: «Евреев на западе Европы настолько мало, что они не могут серьезно повлиять на национальную культуру. Но через нашу, немецкую восточную границу ежегодно просачиваются из польской колыбели тысячи амбициозных юношей, продавцов готовой одежды, сыновья и внуки которых овладевают биржей и газетами Германии. Иммиграция заметно растет, и вместе с ней возникает такая проблема: как может существовать эта чужая национальная сущность в единстве с нашей собственной? Евреи юга и запада Европы — это в основном евреи сефардских кланов... которые всегда сравнительно легко вживались в тамошнюю жизнь... Мы, немцы, общаемся с евреями Польши, соприкасаясь с их многовековыми рубцами от ран, полученных от рук христиан. Судя по опыту, эта группа значительно более чужда европейской и особенно немецкой сущности».
Удалась автору и глава «Чужие», повествующая о переломном моменте в немецко-еврейских отношениях — переписи 1916 года с целью выявить количество евреев в действующей армии. Тогда многие фронтовики с «не совсем правильными» фамилиями и вероисповеданием начали подозревать, что подлинными немцами они все равно не станут. И тут бы автору самое время начать все-таки делать выводы и смыкать логические цепочки. Но нет. Евреи расстроились, споры между ними, касающиеся их будущего в Германии, усилились. Все. Ни причины переписи, ни стратегические последствия практически не указываются. Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется главой «Чужие».
Сержант СС допрашивает евреев, захваченных во время подавления восстания в Варшавском гетто
Фото: National Archives/United States Holocaust Memorial Museum
Заканчивается «Роковое наследие», как уже говорилось, небольшим экскурсом в историю Ноябрьской революции 1918 года и Веймарской республики. Упоминается, что некоторые революционеры типа Розы Люксембург и лидера Баварской Советской республики Евгения Левине были евреями. Что из этого следует — понятно не вполне.
В итоге, если брать роль немецких евреев в Первой мировой, антисемитизм времен Веймарской республики, произросшую (в том числе) из него популярность нацистов и общеизвестные последствия их прихода к власти, то обо всем этом в совокупности один небольшой отрывок из «Черного обелиска» Ремарка может сказать больше, чем триста страниц «Рокового наследия». Речь об эпизоде с освящением памятника павшим воинам в деревне Вюстринген:
«К сожалению, среди павших на поле боя — два еврея, сыновья скотопромышленника Леви. Им отказано в духовном утешении. Против присутствия раввина решительно восстали оба соперничающих священнослужителя, к ним присоединил свой голос и председатель Союза ветеранов войны, отставной майор Волькенштейн, антисемит, убежденный в том, что война проиграна только по вине евреев. Но если спросить его, при чем тут евреи, то он немедленно назовет тебя государственным изменником. Он возражал даже против того, чтобы имена братьев Леви были выгравированы среди других на мемориальной доске, ибо, по его утверждению, они пали далеко от линии фронта. Но в конце концов майора все-таки уломали. Местный староста использовал свое влияние и основательно нажал. Дело в том, что его собственный сын в 1918 году умер в верденбрюкском тыловом госпитале от гриппа, а на передовой никогда и не был. Отцу же хотелось, чтобы его имя в качестве героя тоже поместили на мемориальную доску; смерть есть смерть, заявил он, и солдат — это солдат, — вот почему братьям Леви отвели два нижних места на задней стороне памятника. Там, где против их имен, вернее всего, будут подымать лапу собаки».
И красочно, и хотя бы чуть-чуть более историко-социологично, чем у Грейди.
Так какую же оценку поставить книге, если автор заявленную в заголовке и предисловии задачу выполнил на двойку, но сама по себе книга и приведенная в ней фактура заслуживают пятерку с минусом? Среднее арифметическое 3,5, что по школьным законам вроде бы округляется в сторону четверки. Пусть четверка, не жалко. Интереснее и важнее другое — как вообще получился этот тяни-толкай?
Самое простое объяснение: автор, чтобы продвинуть, в том числе и за границей, явно выстраданную и по-пластунски распаханную на пару метров вглубь тему, наспех и не очень умело связал ее с другой, более выигрышной. Но всегда хочется думать о людях лучше, поэтому выскажу другую версию. Человек, пишущий о немецких евреях в Первую мировую, не может не думать о том, что было спустя 20–25 лет, и как «после» соотносится с «вследствие». Вот и Грейди, допускаю, искренне думал, что сможет попутно с милыми сердцу исследованиями выявить в них какое-то «вследствие» применительно к Холокосту.
Не получилось. Ценности книги, пусть и в отрыве от заголовка, это не отменяет. В дуэте же с заголовком она ценна как напоминание. О том, что наступательная то ли идеология, то ли философия, то ли научная дисциплина, то ли, выражаясь расплывчато, дискурс (а Холокост и его изучение относятся к таким многозначным феноменам), рано или поздно начинает уже не всегда осознанно, местами просто машинально подминать все окружающее пространство под себя. На выходе получаются диковинки вроде упоминания классиков марксизма-ленинизма в советских книгах по пчеловодству и пожарному делу или слова «Холокост» в названии книги на другую тему.
Тут, впрочем, вспоминается старый добрый журнал «Крокодил» советских же времен, рубрика с юмором писателей братских стран и, кажется, польский рассказ под названием типа «Сексуальное приключение» или «Секс в обеденный перерыв». В рассказе речь идет о внезапной ревизии в галантерейном магазине. Заканчивается все так: «Вы спросите, какая связь между названием и содержанием? Ну, если бы заголовок был „Ревизия в галантерейном магазине”, вряд ли бы вы это прочитали».
Оно, может, и верно. Другое дело, останется ли доволен читатель — и не чуждый настоящей темы книги, но равнодушно скользнувший взглядом по заголовку, и купивший как раз ради заголовка, но не нашедший искомого.