Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Евгений Акельев. Русский Мисопогон: Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов». М.: Новое литературное обозрение, 2022. Содержание. Фрагмент
Евгений Акельев, возможно, лучший конструктор исторических повествований, с которым мне доводилось сталкиваться. Важно, как именно он пишет: тут и детективный поиск нужных документов, и графологическая экспертиза авторства, и обширные, как в литпамятниковской «Алисе в Стране чудес», примечания, и масштабные исторические экспозиции, и автобиографические вставки. Полифонический текст с постоянной сменой перспектив захватывает и держит на протяжении всей книги. Элемент, особенно важный для меня, — интонация дружеского разговора, в котором есть место личным отступлениям и даже признаниям, которые, впрочем, лишь служат движению сюжета.
Выслушав дежурные извинения автора за неспособность разобрать тему досконально, читатель переносится в 1698 год в Кремль на панихиду в честь именин Натальи Кирилловны Нарышкиной, матери Петра I. Фокус повествования смещается с присутствующих на службе бояр на разношерстную толпу, наводнившую в присутственный день кремлевские приказы. Шум, гам, яркая суета — забываешь, что перед тобой научный труд. Вдруг на сцене появляется главный герой — Петр I, он только вернулся из Великого посольства. На следующий день царь приглашает бояр к себе в Преображенский дворец, где режет им бороды. Туш, занавес.
Автор ставит обманчиво простой вопрос: что Петр хотел показать своим подчиненным? Ответ, полагает Акельев, даст ключ к пониманию инаковости людей конца XVII — первой четверти XVIII столетий. Далее автор заостряет детали: почему царь, зная о непопулярности своего проекта, реализует его в самый разгар Северной войны? И почему противники брадобрития были готовы жертвовать жизнью ради своих убеждений? Какая повседневность скрыта от наших глаз указами и инструкциями о запрете брадоношения? Какими ресурсами обладал государь, чтобы воплотить в жизнь свои представления о надлежащем виде подданных, и как именно народ старался избежать необходимости подчиняться этим указам? Курьезная на первый взгляд тема брадоношения помещает нас в эпицентр «взрыва, который уничтожил старую, Московскую, средневековую Русь и привел к формированию нового, имперского общества». Эта реформа касалась подавляющего большинства политически и экономически активного мужского населения по всей стране и вторгалась в ранее неприкосновенную сферу религиозной, эстетической и бытовой жизни обоих полов.
Чаще всего в связи с событиями в Преображенском историки упоминают, что царь, отрезав бороды, оскорбил и обесчестил их носителей. В допетровское время подобный акт считывался однозначно: голое лицо не только вызывало насмешки, но и лишало чести, делая жертву едва ли не повинной в «содомском» грехе. Однако с этим плохо вяжется другой поступок государя: после отрезания бороды тот целовал своих подданных. Учитывая, что московские цари до этого позволяли целовать себе разве что руку, Петр I не только оскорблял, но и проявлял знак максимальной милости. Что все это значит?
Автор досконально разбирает две противоположные точки зрения на брадобритие, бытовавшие в РПЦ в конце XVII века. Первая, представленная в Окружных посланиях митрополита Адриана, бывшего с 1690 по 1699 год патриархом, объединяла два мотива. Во-первых, брадобритие связывалось с латинскими ересями, усвоившими подобный обычай от язычников-римлян. Во-вторых, брадобритие сопоставлялось с поруганием икон, поскольку искажало образ человека, созданного по образу и подобию Божию и уподобляло его бессловесным животным. Богословы, работавшие над текстом посланий патриарха, опирались на материалы соборов и святоотеческие труды, хорошо знакомые образованным москвичам; «выраженная [в них] идея, несомненно, оказалась частью фонда важнейших конституирующих идей московского общества XV–XVII вв.»
Противоположной точки зрения на брадобритие придерживались многие светские деятели и некоторые иерархи церкви. Так, святитель Дмитрий Ростовский осуждал свою паству за еретический, по его мнению, антропоморфизм в рассуждениях об образе Бога Отца, настаивая на том, что наличие или отсутствие бороды никоим образом не связано с греховностью. Он отвергал ссылки сторонников патриарха на ветхозаветные тексты, полагая, что их вырвали из контекста: евреям было запрещено бриться, чтобы не походить на египтян, но в иных случаях им это даже рекомендовалось. В любом случае, по мнению святителя, заповедь брадоношения отменило Пришествие Христа. В качестве примеров изображений безбородых людей митрополит приводил иконы великомученика Георгия. Ее отсутствие митрополит объяснял тем, что римляне изображали воинов безбородыми, что христиане принимали совершенно спокойно. Аргумент авторов Окружного послания о том, что за право носить бороду святые даже отдавали свои жизни, Дмитрий Ростовский парировал тем, что святые приняли мученическую кончину не из-за бороды, а ради Христа.
Что касается придворного круга, то если при Алексее Михайловиче светская и духовная власти выступали заодно против брадобрития и в целом латинства, то при Федоре Алексеевиче в моду вошли польское платье и гладкие лица. Царица Софья позволила даже иезуитам и католическим священникам постоянно проживать в Москве и проводить службы. Петр I воспитывался в консервативном русле, и патриарх Иоаким в своих поучениях предупреждал молодого царя об опасности общения с иностранцами, несущими разрушение православным традициям. Однако поучения оказались бесполезны. В январе 1690 года Петр познакомился с шотландским генералом Патриком Гордоном, а уже весной того же года, сразу после смерти Иоакима, государь заказал себе у военачальника Лефорта немецкое платье, парик и посетил Немецкую слободу, чего ранее не делал ни один русский государь.
Патриарх Адриан сразу же по восшествию на престол постарался отвратить царя от увлечения иностранцами, напомнив ему в Окружном послании, что церковная и светская власти должны сплотиться против еретиков, католиков и протестантов. Однако царь не внял увещеваниям и осенью 1690 года освоил обычай бриться. Ответом на такое поведение стало второе Окружное послание патриарха с напоминанием о грехе брадобрития. По стране начали расползаться слухи, что государь отрекся от истинной веры, якшается с иноверцами и скоро всех заставит бриться. Паника спровоцировала недовольство в народе. Акельев пишет, что именно убеждение в том, что царь сошел с путей истинных, во многом спровоцировали стрелецкое восстание 1690 года (!), в организации которого подозревали патриарший круг. На допросах стрельцы показывали, что видят на Руси упадок благочестия и распространение еретических обычаев (брадобрития и табакокурения). С последствиями чужеземного влияния они столкнулись в Азовском походе, когда военачальник Лефорт не щадил православных и старался погубить как можно больше народа.
Так становится ясна подоплека царского действа в Преображенском: Петр показывал присутствующим, что безбородые будут считаться верными власти и достойными всяческой милости, а бородатые — приравниваться к бунтовщикам, которым грозит опала.
Хотя указ о брадобритии не был опубликован, а существовал только в проекте, слухи о нем ходили, волнуя народ и придворных. Царь стал терять роль защитника православия, становясь чуть ли не отступником, чьим повелениям нельзя подчиняться. Дошло до того, что отдельные монахи и богословы, а вместе с ними и крестьяне объявляли царя Антихристом, находя подтверждение тому в библейских пророчествах и действиях самого Петра (запрет брадоношения, дозволение табакокурения и азартных игр, введение нового летоисчисления). Дела замеченных в подобных суждениях периодически разбирал лично царь, виновных обычно казнили. В среде черного духовенства недовольство особенно усилилось после указов 1703 года, ограничивающих власть патриарха и обязывающих настоятелей монастырей вести учет передвижения и мыслей своих подопечных.
Однако, отмечает автор, не все держались за бороды: придворные добровольно брились еще со времен Федора Алексеевича, брились и солдаты, портные охотно выполняли заказы на пошив немецкого платья. Акельев подчеркивает, что не было двух изолированных лагерей противников и сторонников брадобрития, умонастроения перетекали от одной партии к другой, тем временем бритые лица постепенно становились привычной частью реальности. При этом сам вид царя без бороды оказывал на видевших его огромное впечатление.
Наконец, 16 января 1705 года пресловутый указ о брадобритии был издан: всем, кроме монахов, запрещалось носить бороды. Крестьянам позволялось появляться с бородами только в сельской местности, в городах они должны были выплачивать копейку за каждый проход через городские ворота. Все остальные могли сохранить бороду только при условии уплаты годовой пошлины от 30 до 100 рублей в зависимости от социального статуса. Деньги по тем временам огромные: 30 рублей стоила семья крепостных.
И вот важный поворот: автор настаивает, что непопулярный, мягко говоря, указ имел в основном экономическую подоплеку. Дело в том, что Северная война опустошила казну, а налог на вторичные половые признаки мужчин должен был ежегодно приносить около 1,5 млн рублей. Однако затея не сработала: за весь 1705 год в бородачи в Центральной России записалась всего сотня человек и поступления в казну оказались ничтожными. В последующие года ситуация не улучшилась — с финансовой точки зрения реформа провалилась.
Причин тому множество: в указе и сопутствующих документах никак не фиксировалось, сколько давать времени горожанам для размышления — платить пошлину или брить бороду? Как быть с теми, кто просто укорачивает бороду? На местах случались перегибы, от которых вспыхивали бунты. Не все воеводы обладали ресурсами для проведения царских указов в жизнь и при сопротивлении они уступали настойчивым мужчинам. Так по всей России воцарился мозаичный тип брадоношения: где-то бородачи спокойно разгуливали по улицам, где-то им все же приходилось платить налог.
Однако Петр I не угомонился: 6 апреля 1722 года он подтвердил новым указом содержание старого положения о бородачах, внеся ряд изменений: в частности бородачи должны были ходить в «старом» платье. Те же, кто ходит с бородой, но не в «старой» одежде, объявлялись вне закона. Однако быстро выяснилось, что многие бородачи не желают расставаться с бородой, но и не могут платить штрафы. Их сажали под караул, но число бородатых людей на улицах не становилось меньше. В итоге активный этап преследования бородачей закончился со смертью Петра в 1725 году, а полностью — в 1772-м, когда Екатерина II отменила налог с оговоркой, что чиновникам, военным и придворным все же лучше быть без растительности на лице.
В последней части книги автор рассказывает, как с юных лет шел к теме петровских реформ, о том, как прошел путь от полной ясности, внушенной школьными учебниками, до полной растерянности, наступившей от работы в архивах. В «Русском Мисопогоне» ладный образ царя-реформатора, который насаживает новые порядки в абсолютно покорной среде, расщепляется. Привычная схема отношений власти и народа как палача и жертвы утрачивает однозначность. В этом есть, безусловно, терапевтический эффект. Знакомство с историческими материалами часто располагает к упадничеству, поскольку, скажем, насильственное превращение в советских граждан кажется прямым продолжением петровских практик. Но вместе с тем работы историков показывают, что всегда происходит нечто, от чего власть спотыкается.
«Русский Мисопогон» заставил меня по-новому взглянуть на любимую со школьных лет историю о происхождении Летнего сада. Царь, разумеется, не желал ждать, пока деревья естественным образом вырастут, поэтому он распорядился посадить крупномеры. Дело шло трудно, деревья не приживались, но уже через пару лет иностранные гости восхищались тем, как скоро на берегу Невы возник чудесный сад. Раньше я воспринимала эту историю почти как анекдотическую иллюстрацию к страшной и вместе с тем любимой черте царя-реформатора — его всеподавляющей торопливости и решительности. Благодаря Акельеву, я задумалась о том, что люди бывают упрямее деревьев.